Пленники вечности

– Ступай сейчас же наружу и жди остальных, – сказал Кривин.

– Принесла нас нелегкая в эти сарацинские земли, – проворчал воин, уныло бредя к распахнутым настежь воротам.

– Выше нос! Злато от нас никуда не денется, мы теперь будем на королевской службе.

– Интересная служба выходит, – буркнул воин. – Только что ошейник не успели напялить, и руки скрутить…

Следом за первым потянулись остальные ратники. Ходкевич не стал наблюдать за разоружением и направился внутрь терема. Маржанка встретила его гневными воплями. Выглядела она разъяренной тигрицей, глаза метали молнии, волосы находились в полном беспорядке, что придавало ей вид чистой фурии.

– Кто дал право вам вваливаться с саблями в личные покои благонравных людей? Я стану жаловаться, вас сгноят в казематах, Ходкевич!

– Насчет благонравности я умолчу, пани, – улыбнулся Ходкевич, снимая с головы шлем. – Что же до права, то дадено оно мне самим польским королем.

– Его величество конфискует эти земли в пользу короны? При живых наследниках? Мнится мне, что вы самоуправствуете, милостивый сударь.

– Живые наследники? Иной раз спрашиваю я себя – как таких земля носит? !

– Это вы о чем, пан кавалер?

– Извольте отдать мне ключ от подвала.

– Какого такого подвала? Вашим гусарам захотелось окороков и моченых яблок? Так обратитесь к прислуге!

– Вы знаете, о каком подвале идет речь. О сводчатом, с дубовыми вратами… Или прикажете силой его взломать?

Маржанка медленно отстегнула от пояса связку тяжелых ключей. Ходкевич протянул руку, но она резким движением метнула связку в пылающий камин, установленный здесь по рыцарской моде.

– Сами в огонь полезете, или гусаров кликните? – ядовито спросила она. – Глядите, как бы усики не опалить…

Ходкевич повернулся к ней спиной, пробормотав грязное ругательство.

– Эй, там, люди Кривина вышли? Кто свободен – ломайте дубовую дверь.

Маржанка издала звук, весьма похожий на рычание.

Когда разоруженная хоругвь вся собралась под стенами укрепленного поместья Жигеллонов, Кривин, влекомый любопытством, вернулся назад. Его впустили, и ворота замкнулись.

Как раз в это время тяжелая скамья, используемая гусарами в качестве тарана, сокрушила дверь в погреба Громобоя.

– Факел мне! – крикнул Ходкевич и пригласил командира наемников: – Следуйте за мной, милостивый государь.

Кривин нырнул вслед за королевским посланником под изящную резную арку.

– И что же мы намерены здесь найти?

– Думаю, пана Громобоя. Хорошо бы – в добром здравии…

– Он же пропал!

– Сдается мне – здесь и пропал. В степь он не уезжал. Вернее, собрался уезжать, послал вперед дружину, а сам задержался. Ратники на воротах припомнили, что не ехал он впереди своих верных людей. Дело было ночью, в спешке и суете…

– Ну и служаки, – проворчал Кривин. – Своего хозяина потерять. А куда дружина сгинула?

– Заговор был сплетен весьма искусно. Дружина попала в татарскую засаду. Или те, кто их перебил совсем недалеко отсюда, желали выдать себя за татар… Утром мои гусары нашли их останки, крымские стрелы и кем-то оброненный волосяной аркан.

– Что же с самим Громобоем приключилось?

– А это мы сейчас спросим у него самого, – сказал Ходкевич, шаря факелом вокруг.

Среди бочек и свешивающихся с потолочных крюков свиных окороков он заметил слабое шевеление.

– Связан, – прохрипел Кривин, метнувшись вперед и приподняв пана Жигеллона с соломенной подстилки. – Сейчас кляп сниму, глоток воздуха его взбодрит.

Послышалось хриплое дыхание и бессвязная ругань.

– Не воздух ему сейчас нужен, а вот это… – Ходкевич встал на колени, бережно поддерживая седовласую голову, поднес к запекшимся губам Громо-боя мех с вином.

– Кликни людей, пусть спустятся и помогут ему выйти. – Королевский посланник сосредоточенно срезал ремни, опутывающие тело спасенного.

– И кто же его сюда упрятал, да так ловко? Мар-жанка ведь и вправду со мной прибыла в поместье.

– Это еще предстоит выяснить. Думаю, кто-то из холопов. Нашелся ли в усадьбе кто-либо, кто «опознал» родственницу, нечаянно нагрянувшую с целой хоругвью?

Кривин стал припоминать.

– Такой рыжий детина, конюх здешний. Он, да еще какая-то монахиня, находившаяся тут невесть зачем. Точно, совершала якобы какое-то паломничество, или обет какой исполняла… я в этом не силен. Эта божья пташка говорила, что знала в Кракове пани Маржанку и даже возила от нее письма к Громобою, пока не приняла постриг.

– Их сейчас нет в поместье?

– Как в воду канули третьего дня. Появились гусары, помогли подняться Громобою, который хлопал глазами и нес какую-то околесицу, повели вверх по лестнице.

– Надо выйти к солнцу, милостивый государь, – заметил Кривин, кинжалом отхватывая от окорока изрядный кусок и впиваясь в него зубами. – Тошно здесь. Дух крысиный, солома гнилая…

– Погоди-ка. Сударь…

Ходкевич прошелся вдоль стен, высветил еще одну дверь, ударил в нее ногой повыше замка, приналег плечом. Кривин поискал глазами, выхватил из стенной скобы погасший факел, принялся чиркать кресалом. Ходкевич исчез в черном зеве открывшегося прохода.

Наемник успел доесть добрую треть окорока, приложиться к меху королевского посланника, оставшемуся лежать на соломе, – и тут наконец появился Ходкевич. Факел в его руке дрожал, лицо было белее мела.

– Многое я повидал на своем веку, но такое…

– И что же там? Скелет бабушки Громобоя?

Кривин протиснулся мимо Ходкевича. В пляшущем под земляными сводами факельном свете он увидел чудовищную картину. Подвал был буквально завален телами. Пять или шесть трупов, изуродованных, скованных кандалами и связанных ремнями… Тяжелый застоявшийся смрад ударил в нос, под ногами пискнула крыса, метнувшаяся по оскаленному лицу мертвеца в темный угол.

У дальней стены страшного помещения высился резной дубовый стол, заставленный алхимическими ретортами, заваленный исписанными листами и пыточными инструментами. На стенах алели написанные кровью бесовские знаки – пародия на нормальные буквы и рыцарскую геральдику.

Кривин выскочил, как ошпаренный.