Пленники вечности

Маржанка повернулась и вышла, словно и не замечая, как гусарская латная рукавица вцепилась в ее руку повыше локтя. Простучали сапоги конвоиров, хлопнула внизу дверь.

– И что все это значит, сударь мой? – отважился спросить Ходкевич.

– Прошлое всегда нас нагоняет, – пустыми глазами уставившись в потолок, изрек Громобой. – Беспутным юношей я был, бес крутил душой, как хотел. Всякое случалось. А когда на поле брани клюнула татарская стрела не в сердце, а в крестик нательный, кинулся я грехи замаливать. Взял обет никогда к женщинам не прикасаться, защищать земли христианские. Так и жил, позабыв призраки нечистой совести. Видно плохо молился, не получил полного избавления.

Ходкевич покачал головой.

– Господь тебе судья, пан. Только на суде не выплывет ли вся эта история? Ведьму-то крепко допрашивать будут.

– Мнится мне, – заметил Жигеллон, делая изрядный глоток и не чувствуя винного вкуса, – не будет никакого суда.

И как в воду глядел.

Под вечер постучался в ворота Кривин в сопровождении двух своих ратников.

– Отчего не на границе ты с хоругвью своей? – спросил Ходкевич. – Или передумал?

– Пришел поклон тебе земной отвесить, – сказал Кривин, слезая с коня. – Ростовщик злата отсыпал не канителясь. Хоругвь идет в сторону Ливонии, как и уговаривались. Хочу на суд посмотреть.

– Так он не здесь будет, а в Кракове. Есть там особые люди церковные, которым по роду занятий положено с сатанинскими отродьями дело иметь.

– Как, не станете сжигать ее? А как же умученные? А заточение пана Жигеллона? А попытка захвата поместья? Ты же посланник королевский, сударь Ходкевич, особа с полномочиями…

– Куда-торопиться? Кривин покачал головой.

– Тяжело спать, когда ведаешь – ходит по земле эдакое чудовище в ангельском обличье. По мне, так надо голову отсечь и к ноге приложить, чтобы, значит, не вернулась в другой раз, а потом все вместе в костер кинуть. Место то, понятное дело, солью засыпать, чтобы даже трава не росла на поганом пепле…

Ходкевич, занятый уже другими заботами, – прибыло войско королевское, – откланялся:

– Лучше бы тебе, пан, следовать в сторону Ливонии. Оставь это дело на Церковь и короля.

– Что ж, – обескуражено проговорил Кривин. – Дам коням роздых, и тронусь.

Дважды в день Маржанку выводили из подвала на свежий воздух. В эти мгновения ни ратники, ни офицеры старались не выходить на двор, опасаясь сглаза и порчи. Слухи о вурдалачке ходили страшные, молва стократ преумножила ее преступления.

Карлика держали на конюшне, прикованным к столбу. От еды он отказывался, только шумно лакал воду и зыркал крысиными своими глазами. К нему ратники тоже опасались подходить близко, словно к раненому зверю.

На прогулке приблизился Кривин к Маржанке.

– Ну что, тварь демонская, исчадье адово! – воскликнул он. – Небось жалеешь, что мало душ сгубила?

– Заставить тебя язык проглотить, или сам умолкнешь? – милым голосом спросила Маржанка.

– У меня оберег есть, не страшен мне твой дурной глаз, – расхрабрился Кривин. – При свете солнца, небось, власть твоя испаряется, словно туман над болотом?

Самозванка громко и отчетливо произнесла несколько слов из числа тех, что заставили бы покраснеть и погрязшего в грехах ландскнехта.

– Ах ты, курва! – Кривин кинулся вперед и с размаху ударил кулаком по лицу пленницы.

Гусары кинулись и оттащили разбушевавшегося наемника.

– Что такое? – появился Ходкевич. – Пан Кривин, ты заставляешь меня пожалеть, что доверил тебе службу. Оставь пленницу и ступай к своему коню. Дорога на север начинается сразу после разрушенной мельницы, аккурат после пруда.

– Конями таких разрывать надо, – прорычал Кривин, раздраженно стряхнул с себя гусар и действительно зашагал к конюшне.

Маржанка громко и безобразно рассмеялась окровавленным ртом:

– Тебе бы только с бабами воевать… Чтоб руки отсохли твои, и все остальное хозяйство!

Гусары захохотали, Ходкевич погрозил пальцем полонянке:

– Велю кляп забить, если еще подобное услышу. Маржанка замолчала.

Мало кто успел разглядеть, как во время потасовки Кривкн умудрился вложить в ладонь полонянки узкое стальное шильце…

Подойдя к конюшне, Кривин увидел толпу служек и недавно прибывших в поместье солдат.

– Что случилось? – спросил он, взяв седло и водружая его на конскую спину.

– Карлик помер, – ответили ему. Действительно, маленькое уродливое тело лежало, свернувшись калачиком. Один из воинов осторожно ткнул в него алебардой, потом осмелел и пинком перевернул труп.

Горло карлика было аккуратно перерезано. Ходкевич быстро провел опрос и закусил губу. Его провели!

Ни Кривин, ни его люди не приближались к конюшне в то время, когда могло произойти убийство. Думать можно было на кого угодно из прибывших солдат.

– Маржанку стеречь в оба, – отдал он распоряжение.

– До встречи на границе, посланник королевский, кавалер Ходкевич! – крикнул Кривин от ворот, помахав рукой. – Примерно накажите душегубицу!

Ходкевич тоже махнул ему рукой, разглядывая мертвого карлика. «Этого точно надобно сжечь, – решил он. – И, по совету Кривина, засеять пепел солью… » Так и поступили с помощником самозванки.

Утром следующего дня пан Жигеллон решил спуститься в погреб и еще раз глянуть на Маржанку. Давний неискупленный грех тянул его к ведьме, как магнитом… Ходкевич, опасаясь, как бы пан не зарубил свою мучительницу, пошел следом.

Но на сене лежал один только плащ и отомкнутые кандалы.

– Что за морок? – схватился за саблю молодой кавалер. : – Дверь же наружная заперта! Куда она испарилась?

– Здесь еще одна есть, – напомнил Жигеллон и ринулся в страшную комнатку.

Замок, установленный сызнова, оказался вскрыт так же ловко и аккуратно, как кандалы.

Тело умученных давно вынесли и захоронили, реторты и прочие непонятные сосуды разбили рукоятками сабель, пыточные инструменты упаковали в сундук для суда. Все же остальное на дубовом столе, покрытом бурыми пятнами, оставили на месте.

Сейчас высокие и странно мерцающие свечи горели по углам комнаты, на столе и стенных крюках, знаки на стенах тускло мерцали болотными огнями.

На звук шагов Маржанка медленно повернулась. Бала она совершенно без одежды, и нагота ее тела, подсвеченного огнями, показалась Ходкевичу омерзительной.

– Это вы, доблестный пан Жигеллон, и верный пес королевский?