Странная птица. Мертвые астронавты

Конечно, Птице хватило бы и мгновенья, чтобы нырнуть в небо, воспарить и сбежать, и не быть более ничьей пленницей. Еще бы не сдавливала так веревка на ногах. Может, она вполне способна ее порвать? Получится ли у нее достаточным усилием разъять путы, или она достаточна сильна (хоть бы и лишь по собственному убеждению), чтобы взмахнуть крыльями и улететь, даже будучи связанной? Даже будучи ослабленной длительным пленом?

И вдруг показалась причудливая тень – вид мира был ограничен внутренним двором и руинами, но даже так Странная Птица, что была когда-то Айседорой, увидела ее, ибо тень та была велика. Очертания, не особо-то и ясные, не выдавали в отбрасывающем ту тень птицу. Если верить очертаниям тени, ее хозяин при обычных обстоятельствах и вовсе летать не мог.

Был в Лаборатории один пятнистый медведь, небольшой такой, себе на уме, шагами меряющий куб из прочного стекла, куда его усадили – по одному и тому же маршруту, ведь других маршрутов внутри куба не было. Птица не знала, что случилось с тем медведем – куда он мог убежать, когда в Лаборатории вспыхнул пожар, как выжил в пустыне. Но хозяин той огромной тени был именно медведь, пусть даже и совершенно иной вид медведя. Этот вид мог летать – как она сама. И хотя Странная Птица видела медведя лишь издали, да еще и не с самого удачного ракурса, от зрелища перехватило дыхание. Чудесный и ужасный, поистине дьявольский – и подобный вековечному ангелу вместе с тем медведь, парящий абрис далеко за горизонтом, перегружал ее многочисленные чувства лучащимся величием. Если бы зверь приземлился рядом, он бы возвысился над ней подобно пяти-шестиэтажному зданию – но эти внушительные габариты не мешали ему свободно и легко, подобно стрижу или ласточке, пронзать воздушные потоки, нырять в них раз за разом – с какой целью, Птица не смогла бы сказать.

Ей было все равно, что медведь мог сулить смерть; воспарив духом соразмерно высоте медвежьего полета, Птица вдруг смогла вообразить себя головокружительно могущественной – настолько грандиозной, что всем другим тварям внизу не оставалось ничего иного, кроме как питать к ней страх.

Зрелище летящего Медведя наполнило Старика ужасом, и он ослабил свою хватку на ней, не торопясь сызнова усилить – но Птица не вырывалась и ждала, ибо такого послабления было все еще не вполне достаточно.

Словно стыдясь своего страха, Старик нахмурился и уставился на нее сверху вниз, и его единственный глаз был похож на дыру в лице, через которую можно было видеть небо.

– Это Морд, Большой Медведь. Компания его сделала. Да чего это я распинаюсь? Он – Морд, и все. Ни слова более не требуется. Его отсюда видно. И он нас всех оттуда видит. Так – каждый день, Айседора. Он – наше проклятие, но он – далеко. И сюда придет еще не скоро. Может, он и могущественный, но в чем-то – обычный, простой. Не менее простой, чем вон тот выброшенный диван. – И Старик указал на что-то длинное и мягкое, на деревянных ногах – опаленное, присыпанное раздробленным кирпичом.

Но закончив со своей речью, Старик вздрогнул и поморщился, и Странная Птица не поверила ему ни на грош. Старик не понимал Морда – как не понимал и свою пленницу. Вот почему теперь он проклинал свою Айседору и бросал быстрые взгляды из стороны в сторону; ему приходилось неумолимо, почти против своей воли, проверять горизонт, чтобы убедиться, что Морд – все еще далеко.

А реальная опасность оказалась не в пример ближе.

Под опущенной к земле головой Странной Птицы зияла дыра в земле. Выпросталась вдруг рука, хвать Старика за лодыжку – дернула, он и упал, а Странная Птица распласталась по земле и пронзительно закричала. Путы на ее лапах ослабли, и она, перекатываясь прочь и высвобождая крылья, разорвала их.

Там был люк, понятное дело. Скрытый, как и вход в покои Старика.

Маленький человечек в пыльной одежонке, с лицом летучей мыши вдобавок, потянул Старика к себе в логово. Старик закричал и схватил за крыло Странную Птицу – схватил так, чтобы не дать вырваться, чтобы уволочь к погибели следом за собой.

В панике она полоснула его по руке когтями, нанесла удар кончиком клюва. Старик взвизгнул, но удержался, и когда она отдернула свое крыло и снова ударила его – ощутила, как ломается кость внутри, не приспособленная сгибаться столь радикальным образом.

Подпрыгивая и вспархивая, она выбралась на середину двора, крутанулась волчком на одной ноге, сбрасывая рваные остатки пут – и бросила последний взгляд на Старика. Был тот наполовину уже под землей, а наполовину – все еще тут, в верхнем мире, и за этот мир он так отчаянно держался, что ломал об его твердь ногти, загребал его скрюченными пальцами – и все равно уходил все глубже и глубже вниз. Маленького человечка с мордой нетопыря видно не было – он, должно быть, тащил Старика снизу за ноги.

– Айседора! – взмолился старик. – Айседора!

Он потянулся к ней, как будто они были друзьями, а не пленником и пленницей. Как будто она могла каким-то образом спасти его.

Последний сильный рывок – и Старик провалился в потайной люк по грудь. Лицо у него было – ну точь-в-точь что мордочка у лягушки, наполовину проглоченной змеей. Песок припорошил его черты, скованные паникой пополам со своего рода стоическим смирением.

– Айседора, – прохрипел старик. – Айседора. Айседора.

Хотя они оба знали, что он уже мертв.

Раненое крыло вывернулось под жутко неудобным углом. Странная Птица проверила его, взмахнув раз-другой – осознавая притом, что если какой-нибудь хищник в укрытии вдруг заметит ее невзгоду и бросится к ней, спасенья не будет, – и поднялась в воздух. Крыло тут же отозвалось болью.

С воздуха Старик, торчащий из ямы в земле, выглядел так, будто никогда и не было в нем ничего сверх головы, шеи и груди. Следя за ее воспарением снизу, он отчаянно махал ей выпростанной рукой и звал по имени, которое никогда ей по-настоящему не принадлежало. В шоке. В ужасе. Пока человек с лицом летучей мыши тянул его вниз.

Вскоре Старик стал всего лишь точкой внизу, такой несущественной. У людей были странные представления о благодарности, право – о том, когда стоит изъявлять ее, когда нет. Должна ли она быть благодарна за то, что Старик пленил ее? И что она должна чувствовать сейчас? Вопрос она облекла в птичью песнь, и в ней же – в песне той – крылся и ответ.

Воспаряя, она чувствовала, как имя «Айседора» покидает ее. И вот она снова – лишь Странная Птица, не нуждающаяся в каком-либо имени, угодном любителям имен, людям.

Нетопырь

Компас внутри упрекал ее, говорил, что она должна полететь на юго-восток, покинуть город, но стоило ей попытаться изменить направление, как после первого же круга поверх руин внутреннего двора сильная боль разгорелась в ее крыле – и тогда Птица осознала, что досталось ей куда сильнее, чем она поначалу считала.

Крыло ушло в отказ. Выкрученное пульсирующей болью, оно больше не могло помочь ей контролировать высоту полета и поддерживать скорость. Внизу простирался двор, со всех сторон – незнакомая территория, укрыться – негде. Взмахнув здоровым крылом, она подалась к куцей рощице в дальнем конце двора. Борясь, дрейфуя, как мертвый лист, и снова борясь, Странная Птица ухитрилась совершить грубую посадку – вскрикнула, когда поврежденное крыло врезалось в холмик, затем резко взмыла вверх, крепко ухватившись за почерневшую ветку, и, не медля, нырнула в самую гущу зарослей в центре рощи.

Там, разгоряченная, страдающая от жгучей боли, Странная Птица подняла увечное крыло и оглядела двор. Она не видела ни Старика, ни человека с лицом нетопыря, напавшего на них. Даже люк в земле и тот будто пропал. Но она не доверяла ни тишине, ни отсутствию движения. Если лететь не получится – надо хоть как-то, по открытой местности, добраться до другого укрытия. Такого, где можно было бы восстановиться и исцелиться. Такого, где есть вода, прохлада и тень.

Что, если человек-нетопырь все еще таится в своей западне и ждет? А что, если есть и другие ему подобные?

Она цеплялась за ветку до сумерек, слишком боясь пошевелиться.

Придется проявить терпение. Нужно узнать наверняка.

* * *

Когда взошла луна, две большие ящерицы явились вместе с ней с противоположных сторон двора, настороженно огляделись, а затем помчались через завалы к середине, гоняясь друг за другом, будто лунный свет свел их с ума. Но ни один хищник не набросился на них, и когда лунная лихорадка отступила, ящерки, щеголевато взмахнув хвостами, теперь – каждая снова сама по себе, разбежались по укромным уголкам.

Та, что пробежала мимо укрытия Странной Птицы, не пострадала. Другая задела край люка – и маленький человечек, выпрыгнув чертиком из табакерки, с потрясающей ловкостью подхватил ящерицу прямо на бегу и жадно запихнул себе в рот. Затем – встал на колени там, в лунном свете, огляделся по сторонам почти что с гордым видом, захрустел костями. Хвост ящерки бешено извивался, торча из уголка его рта.

После этого Странная Птица долго оставалась настороже, но, должно быть, на какое-то время заснула-таки – потому что позже, вздрогнув, проснулась и обнаружила, что светило ночи пока еще на своем месте, в темных небесных недрах.

Верхняя половина тела Старика теперь лежала смятая и брошенная у дальней стены, его единственный мертвый глаз был обращен ввысь.

Она услышала шорох, глянула вниз – и чуть не свалилась с ветки.

Человек-нетопырь стоял под ее деревом. Его лицо напоминало серую маску, сально блестящую при луне. Либо так причудливо сказывалась игра света, либо он взаправду плакал без единого звука. Он-то – монстр, убивший Старика и сожравший живьем ящерку.

Он смотрел на нее снизу вверх огромными испуганными глазами, выражение которых застыло – как и все лицо с огромными раздутыми ноздрями и скулами, выдававшимися под абсолютно нечеловеческими углами, неколебимое лицо, заросшее мягкой тонкой шерстью. Зачарованная, Птица не могла оторвать от монстра глаз – но как же он был чужд и страшен.

Может статься, он ее не видит. Может статься, он вернется в свое подземелье.

Но человек-нетопырь с шипением прыгнул на ствол самого большого мертвого дерева. Большими рывками и ловкими движениями, минуя ветви, монстр приближался к ней, и она, с горящим от боли крылом, порхала с дерева на дерево, изо всех сил стараясь найти где-нибудь такое место, куда нетопыря попросту не допустит собственный вес. Такое место, откуда она смогла бы безопасно спланировать на стену, а со стены – в город.

Ощутив присутствие нетопыря прямо за собой, услышав его шипящее дыхание, Птица добралась до стены, тяжело перемахнула через нее и исчезла в темноте.

Монстр, так и не унявшись, продолжал искать ее где-то в высокой кроне.

* * *

Приглушив цвет своего оперения до пыльно-серого, Странная Птица нашла убежище в дренажной канаве. Она не могла составить никакого впечатления о городе, потому что город не хотел представляться ей. Он был слишком огромным и беспорядочным, и она была слишком отвлечена, наблюдая за тепловыми сигнатурами жизни вокруг нее, чтобы разузнать, чего еще следует избегать. А на зрение в этом пропаренном и маслянистом колодце, куда она забралась, и вовсе полагаться не приходилось.

Когда подступил рассвет, она все еще чувствовала себя в этом городе потерянной – и не была уверена, что сумеет когда-либо найтись. Город был на диво пуст, и при этом – полон опасности до краев; напряженная, вся настороже уже долгое время, Странная Птица дрожала.

Она подобралась к мосту, рухнувшему в грязь, поперек останков фортификационного сооружения (если это было взаправду оно), где у стены лежали обтянутые иссохшей кожей скелеты и ржавая россыпь оружия. В какую сторону идти ей дальше?

Нетопырь встал на мосту, глядя на нее сверху вниз. Бесстрастный. Любопытный. Так смотрел, будто она была ящерицей, которую стоит пожевать. Или не только пожевать.

Он чувствовал ее, несмотря на всю ее маскировку, и всегда будет чувствовать.

Она запаниковала, поднялась в воздух, презрев боль в крыле, закричала в отчаянии, когда огонь опалил изнутри кости, но все равно вспорхнула неуклюже, закрутившись юлой в воздухе.

Нетопырь кинулся к ней с шипящим криком. Его черты исказились, стали еще более отталкивающими.