Хроники Кадуола: Эксе и Древняя Земля

Расспрашивая торговцев антиквариатом, Симонетта нашла один из похищенных документов, входивший в коллекцию, приобретенную на аукционе неким Флойдом Суэйнером. Дополнительные розыски позволили установить адрес покупателя, но к тому времени Флойд Суэйнер уже давно умер. Соседи и родственники отзывались о его наследнике и внуке, Юстесе Чилке, как о непутевом разгильдяе, нигде не находившем пристанища и лишь время от времени присылавшем открытки то с одной, то с другой богом забытой планеты. Никто не имел представления о его местопребывании в настоящее время.

На Розалии, между тем, наблюдалась острая нехватка рабочей силы. Симонетта договорилась с Намуром о поставках йипов-переселенцев, вынужденных отрабатывать стоимость космического полета, и таким образом возобновила связь с Кадуолом.

Намур и Смонни придумали чудесный новый план. Умфо Йиптона, Калиактус, дряхлел и начинал впадать в детство. Намур уговорил его приехать на Розалию, чтобы пройти курс омолаживающего лечения. В усадьбе ранчо «Тенистая долина» старика Калиактуса отравили. На престоле умфо его заменил Титус Зигони, с тех пор величавший себя Титусом Помпо.

После длительных поисков нанятые Симонеттой детективы обнаружили, что Юстес Чилке работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье на планете Джона Престона. В кратчайшие возможные сроки Смонни познакомилась с Чилке и наняла его управляющим ранчо «Тенистая долина». Через некоторое время она решила выйти за него замуж, но Чилке вежливо отказался от такой чести. В приступе капризного раздражения Смонни уволила Чилке. В конечном счете Намур привез его на станцию Араминта.

«Смонни и Намур – удивительная пара, – писал Флоресте. – Ни тот, ни другая не знают, что такое угрызения совести, хотя Намур любит изображать из себя человека высококультурного и на самом деле может быть приятным собеседником, которому известны многие, самые неожиданные вещи. Намур умеет подчинять свое тело приказам железной воли: подумать только! Он играл роль обходительного любовника и Спанчетты, и Симонетты, с апломбом предотвращая любые столкновения между сестрами. Я вынужден отдать ему должное – хотя бы потому, что никогда не встречал человека, столь отважного в обращении с женщинами.

Как мало времени мне осталось! Если бы мне суждено было жить, я поставил бы героический балет для трех танцоров в главных ролях Смонни, Спанчетты и Намура. С какой полной достоинства грацией они передвигались бы по сцене! Я уже ясно представляю себе хореографическое развитие: они кружатся, они подхватывают друг друга, они тянутся ввысь, они появляются и пропадают, вообразившие себя своевольными полубогами марионетки ужасной справедливости судьбы! В моей голове уже звучит музыка: мучительно-пикантная, жгучая до слез! А костюмы, костюмы! Феерическое представление! Поразительный танец! Три фигуры олицетворяют чуткое мировосприятие и самосознание. Я вижу их на сцене: они обходительно сходятся и расходятся, приближаются к зрителям и удаляются в полумрак, жеманничая и охорашиваясь, каждый в своей неповторимой манере. Чем все это кончится, каков будет финал?

Но все это пустая шутка! Зачем занимать мой бедный ум таким вопросом? Завтра утром уже некому будет поручить режиссуру балета».

И снова Бодвин Вук прервал чтение: «Пожалуй, нам следовало разрешить Флоресте поставить его последний спектакль! Он нашел поистине захватывающий сюжет».

«Я всегда скучаю на таких представлениях», – признался Глоуэн.

«Ты слишком молод или слишком практичен для того, чтобы стать ценителем балета. Флоресте буквально кипит любопытнейшими идеями».

«Его отступления утомительно многословны, даже если они имеют какое-то отношение к сути дела».

«А! Только не с точки зрения Флоресте! Перед нами его духовное завещание – он излагает сущность своего бытия. Эти строки – не случайный плод праздного легкомыслия; скорее их можно назвать стоном бесконечной скорби». Бодвин Вук вернулся к письму: «Буду читать все подряд. Надеюсь, рано или поздно он соблаговолит поделиться парой фактов».

Действительно, стиль Флоресте мало-помалу становился не столь выспренним. Перед возвращением Глоуэна на станцию Араминта Флоресте посетил Йиптон, чтобы запланировать новую серию развлечений. На остров Турбен теперь возвращаться нельзя было – приходилось выбрать другое, более удобное место для организации оргий. Во время последовавшего совещания язык Титуса Помпо, усердно налегавшего на «пиратские» коктейли с ромом, развязался, и он проболтался о том, что Смонни свела наконец старые счеты. Она захватила Шарда Клаттока, заключила его в тюрьму и конфисковала его автолет. Титус Помпо печально покачал головой: Шард дорого заплатит за высокомерное пренебрежение, причинившее Симонетте столько страданий! А конфискованный автолет частично компенсировал потерю летательных аппаратов, уничтоженных отделом B во время облавы. Опорожнив еще бокал, Титус Помпо заявил, что подобные конфискации будут продолжаться. Лиха беда начало!

«Посмотрим, посмотрим!» – пробормотал Бодвин Вук.

Шарда отвезли в самую необычную из тюрем, где все было наоборот, все было вверх ногами. Там заключенные могли совершать попытки побега в любое время, когда им заблагорассудится.

Бодвин Вук снова прервал чтение и нацедил себе и Глоуэну по кружке эля.

«Странная тюрьма! – заметил Глоуэн. – Где она может находиться?»

«Продолжим. Флоресте отличается некоторой рассеянностью, но подозреваю, что он не упустит эту немаловажную деталь».

Бодвин снова принялся читать. Флоресте на замедлил назвать местонахождение уникальной тюрьмы – потухший вулкан Шатторак в центре континента Эксе, древнюю сопку, возвышавшуюся на семьсот метров над болотами и джунглями. Заключенных поместили в расчищенной полосе за частоколом, окружавшим вершину сопки и защищавшим тюремщиков. Склоны вулкана, за исключением самой вершины, покрывала буйная тропическая растительность. Для того, чтобы не стать добычей лесных хищников, пленники ночевали в шалашах на деревьях или сооружали свои собственные ограды. Мстительность Симонетты не позволяла убить Шарда сразу – его ожидала гораздо худшая участь.

Напившись до неспособности встать из-за стола, Титус Помпо поведал заплетающимся языком, что на склоне Шатторака замаскированы пять автолетов, а также большой запас оружия и боеприпасов. Время от времени, когда Симонетта желала покинуть Кадуол, космическая яхта Титуса приземлялась на площадке под вершиной Шатторака, приближаясь к вулкану на бреющем полете со стороны, противоположной радару станции Араминта. Титус Помпо был весьма удовлетворен приятным существованием в Йиптоне – к его услугам были неограниченный ассортимент деликатесов и всевозможных коктейлей, услуги лучших массажисток и отборные девушки атолла.

«Это все, что я знаю, – писал в заключение Флоресте. – Несмотря на мое плодотворное сотрудничество с населением станции Араминта, где я надеялся воздвигнуть себе незабываемый монумент, я считал, что мне следовало хранить в тайне сведения, полученные от пьяного Титуса Помпо – тем более, что все эти обстоятельства рано или поздно должны были стать общеизвестными без моего вмешательства. Возможно, я ошибался. Вам мои соображения могут показаться нелогичными и сентиментальными. Вы можете настаивать на том, что с моей стороны «правильно» было бы донести на моих сообщников, и что любые попытки избежать доносительства или повременить с исполнением так называемого «общественного долга» безнравственны. Не стану с этим спорить, мне уже все равно.

Желая привести хоть какой-нибудь довод в свою пользу, я мог бы указать на тот факт, что я не вполне недостоин доверия. В меру своих возможностей я выполнил свои обязательства перед Намуром – чего он никогда не сделал бы для меня. Из всех человеческих существ он в наименьшей степени заслуживает снисхождения, причем его вина никак не меньше моей. И все же, всеми покинутый глупец, я сдержал свое обещание и дал ему время бежать. Надо полагать, Намур больше не потревожит станцию Араминта своими интригами – и хорошо, ибо Араминта дорога моему сердцу; здесь я мечтал построить мой центр исполнительских искусств, новый Орфеум! Воистину, я согрешил. Пусть же добро, совершенное от моего имени, возместит мои прегрешения.

Слишком поздно проливать слезы раскаяния. В любом случае, они не будут выглядеть убедительными и правдоподобными – даже в моих собственных глазах. И тем не менее, теперь, когда все уже сделано и сказано, я вижу, что умираю не из-за своей продажности, а по своей глупости. «Увы! Будь я умнее, все могло бы сложиться по-другому!» – самые горькие слова, какие может произнести человек.

Такова моя апология. Соглашайтесь с ней или нет – воля ваша. Меня одолевают усталость и великая печаль: я больше не могу писать».

II

Бодвин Вук осторожно положил письмо на стол: «Дальнейшее – молчание. Флоресте высказался начистоту. По меньшей мере, он умел изобретать изящные оправдания для неизящных поступков. Продолжим, однако. Возникла сложная ситуация, и мы должны внимательно продумать наши ответные меры. Да, Глоуэн? Ты хотел что-то сказать?»

«Мы должны немедленно атаковать Шатторак».

«Почему?»

«Чтобы освободить моего отца, почему еще?»

Бодвин Вук понимающе кивнул: «В пользу твоей концепции можно сказать, по крайней мере, что она проста и прямолинейна».

«Рад слышать. В чем же она неправильна?»

«Твоя реакция инстинктивна и порождена скорее эмоциями, характерными для Клаттоков, нежели хладнокровным интеллектом Вука». Глоуэн что-то прорычал себе под нос, но Бодвин и ухом не повел: «Позволю себе напомнить, что отдел B по существу – административное управление, вынужденное выполнять военизированные функции в отсутствие альтернатив. В лучшем случае мы могли бы мобилизовать две или три дюжины агентов – хорошо обученный, опытный, ценный персонал. А йипов сколько? Кто знает? Шестьдесят тысяч? Восемьдесят? Сто тысяч? В любом случае слишком много.

Поразмыслим. Флоресте упомянул о пяти автолетах под вершиной Шатторака – их больше, чем я ожидал. Мы можем отправить туда максимум семь-восемь автолетов, причем ни один из них нельзя назвать тяжело вооруженным. Не сомневаюсь, что Шатторак защищен наземными противовоздушными установками. В худшем случае мы можем понести потери, которые уничтожат отдел B, и уже на следующей неделе йипы налетят на побережье континента, как стая насекомых. А в лучшем случае? У Симонетты много шпионов, это необходимо учитывать. Может случиться так, что мы подготовим налет на Шатторак, высадим десант и не обнаружим ни тюрьмы, ни автолетов – ничего, кроме трупов заключенных. Ни Шарда, ни превосходства в воздухе – ничего. Полный провал».

Глоуэн все еще не мог смириться: «Не понимаю, как такой вариант можно назвать лучшим случаем».

«Исключительно в рамках твоего сценария».

«Так что же вы предлагаете?»

«Прежде всего, рассмотреть все возможности. Во-вторых, разведать обстановку. В-третьих, напасть, сохраняя наши намерения в строжайшей тайне до последнего момента». Бодвин включил экран на стене: «Вот, перед тобой Шатторак – с большого расстояния он кажется болотной кочкой. На самом деле вулкан возвышается на семьсот метров. К югу от него – большая река, Вертес». Изображение увеличилось; теперь можно было подробно рассмотреть вершину Шатторака – пустынное пространство в пологой эллиптической впадине, покрытое крупнозернистым серым песком и окруженное выступами черных скал. В центре поблескивала лужа купоросно-синей воды. «Площадь кальдеры – примерно четыре гектара, – пояснил Бодвин. – Этой фотографии лет сто по меньшей мере; не думаю, что с тех пор кто-нибудь производил съемки на Шаттораке».

«Похоже на то, что там жарко».

«Жарко, и еще как! Вот снимок, сделанный в другом ракурсе. Как можно видеть, вершину окружает полоса шириной метров двести. Там еще почти ничего не растет, кроме нескольких больших деревьев. Надо полагать, по ночам заключенные забираются на эти деревья. Ниже по склону начинаются джунгли. Если Флоресте правильно понял то, что слышал, заключенных содержат в этой полосе за частоколом, окружающим вершину, и они могут в любое время пытаться бежать через джунгли и болота на свой страх и риск».

Глоуэн молча изучал изображение.

«Мы должны тщательно разведать обстановку на Шаттораке и только после этого начинать облаву, – заключил Бодвин Вук. – Ты согласен?»

«Да, – поджал губы Глоуэн. – Согласен».

Бодвин продолжал: «Меня озадачило то, что Флоресте сообщает по поводу Чилке. Возникает впечатление, что его устроили на станции Араминта только потому, что Симонетта пытается найти и прибрать к рукам Хартию заповедника. Меня тоже беспокоит Общество натуралистов на Древней Земле: почему они ничего не делают для того, чтобы найти потерянные документы?»

«Насколько я знаю, общество почти не существует, в нем осталось буквально несколько человек».

«И этих людей нисколько не интересует судьба Заповедника? Трудно поверить! Кто нынче секретарь Общества?»

Глоуэн осторожно выбирал слова: «По-моему, он двоюродный или троюродный брат консерватора, по имени Пири Тамм».

«Надо же! И дочь Таммов улетела на Землю?»

«Улетела».

«Вот как! Поскольку… как ее звали?»

«Уэйнесс».