Небо повсюду

Я иду через сосновый лес, и мои кроссовки жадно глотают влагу многодневных дождей. Всю дорогу я размышляю, зачем люди вообще придумали траурную одежду: скорбь сама по себе составляет весь необходимый гардероб. Увидев ее, никто не ошибется. Единственным, кто не заметил ее на мне (помимо Рейчел, которая в любом случае не считается), был новенький. В его глазах у меня словно никогда и не было сестры.

Я замечаю на земле обрывок бумаги, он не совсем вымок, и на нем еще можно писать. Я сажусь на камень, достаю ручку (теперь я всегда ношу ее в заднем кармане) и быстро записываю одну из наших бесед с Бейли на эту тему, а затем складываю бумажку и закапываю во влажную почву.

Когда я выбегаю из леса на дорожку к нашему дому, меня охватывает облегчение. Мне хочется поскорее оказаться дома, где присутствие Бейли еще так ощутимо, где я вижу, как она высовывается из окна (черные кудри разметались по плечам) и зовет меня: «Ленни, давай сбегаем к реке! Быстрее!»

– Привет! – Я вздрагиваю. Голос Тоби застал меня врасплох. Они с Бейли встречались два года. Этот полуковбой-полускейтер был по уши влюблен в мою сестру, а последнее время не появляется, сколько бы бабуля ни приглашала его в гости. Она постоянно повторяет, что мы должны протянуть ему руку помощи.

Тоби лежит посреди сада в компании рыжих соседских собак Люси и Этель, которые расположились по обе стороны от него. Весной такое происходит постоянно: когда расцветает сирень и распускается дурман, сад бабули превращается в живое снотворное. Пара минут среди цветов – и вот даже самые энергичные посетители уже лежат в траве и считают облака.

– Я тут… это… пропалывал сорняки, бабуля попросила… – Заметно, как он стесняется своей расслабленной позы.

– Ага, этой участи не избегают даже лучшие из нас.

Со своей гривой волос и широким веснушчатым лицом Тоби настолько похож на льва, насколько вообще это возможно для человека. Бейли впервые увидела его, когда мы читали, шагая по дороге (вся семья грешит этим; наши немногие соседи прекрасно об этом осведомлены и поэтому, возвращаясь домой, пускают машину черепашьим шагом. Так, на всякий случай, если кого-то из нас слишком захватит чтение). Я, как обычно, взяла с собой «Грозовой перевал», а Бейли погрузилась в свою любимую книгу «Как вода для шоколада». И тут по направлению к перевалу мимо нас рысью проскакал восхитительный гнедой конь. «Отличная лошадь», – подумала я и вернулась к Кэти и Хитклиффу. А через несколько секунд услышала стук – это упала на землю книжка Бейли. Она буквально застыла в паре шагов позади меня.

– Что случилось? – поинтересовалась я, глядя на свою внезапно остолбеневшую сестру.

– Ты видела этого парня, Ленни?

– Какого парня?

– Боже, да что с тобой не так! Этого роскошного парня на лошади. Он будто из моей книги выпрыгнул. Поверить не могу, что ты его не заметила! – Ее так же бесило мое равнодушное отношение к мальчикам, как меня – ее повышенный интерес к ним. – Он промчался мимо нас, но обернулся и улыбнулся, глядя на меня! Такой красавчик! И очень похож на революционера из книги… – Она наклонилась, подняла свой томик и смахнула с него пыль. – Ну на того самого, что в порыве страсти сажает Гертруду на лошадь и увозит…

– Да и фиг с ним! – Я снова утыкаюсь в книгу. Когда мы доходим до дома, я падаю в кресло на крыльце и тут же теряюсь в дебрях всепоглощающей страсти, что сотрясала английские пустоши. Я ничего не имею против любви, когда она надежно заперта между страницами книг, но уж точно не в сердце моей сестры. Стоило Бейли влюбиться, как она на целые месяцы забывала обо мне. Поднимая взгляд от книги, я неизменно видела ее стоящей на камне у дороги. Она делала вид, что читает, но притворство ее было видно невооруженным глазом. Сложно поверить, что она собирается стать актрисой! Она проторчала там несколько часов, дожидаясь возвращения своего революционера. И он в конце концов появился, но совсем с другой стороны. Он успел где-то обменять своего коня на скейтборд. Выходит, он не из книги появился, а с Кловер-Хай, как и все мы. Только тусовался он с фермерскими ребятами и скейтерами, и поэтому их дороги с моей сестрой, театральной дивой, до сего дня не пересекались. Но его происхождение уже ничего не значило: проскакав мимо, он опалил сердце Бейли и лишил ее способности здраво рассуждать.

Сама я от Тоби была не в восторге. Ни его ковбойские замашки, ни то, что он может подпрыгнуть на скейте, а потом прокатиться по бордюру спиной вперед, не могли искупить его вины: сестра превратилась в безвольную марионетку любви и, похоже, навсегда.

Вдобавок к этому на меня он обращал не больше внимания, чем на печеную картофелину…

– Как ты? – спрашивает Тоби, возвращая меня к реальности.

И я почему-то не вру ему: отрицательно мотаю головой туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда – от отрицания к отчаянию и обратно.

– Я знаю! – Он приподнимается, и по затравленному выражению его лица я понимаю, что это правда.

Мне хочется поблагодарить его за это молчаливое понимание, но я ничего не говорю. Солнце, словно из кувшина, льет жаркий свет на наши ошеломленные макушки. Тоби хлопает ладонью по земле рядом с собой, приглашая меня сесть. Я вроде как и хочу, но не решаюсь. Раньше мы в отсутствии Бейли как-то не общались.

Я показываю на дом:

– Мне нужно зайти.

Мне и правда нужно. Я хочу вернуться в Убежище, полное название: Внутреннее Тыквенное Убежище. Я переименовала нашу комнату несколько месяцев назад, когда Бейли убедила, что стены спальни должны быть оранжевыми – вызывающе огненно-рыжими. С тех пор при входе к нам желательно надевать темные очки. Уходя сегодня в школу, я заперла дверь, жалея, что не могу забаррикадировать ее от бабули и ее картонных коробок. Пусть Убежище останется таким, как сейчас. Как раньше. Для бабули такое мое желание значит только одно: я спрыгнула со своего дерева и мчусь по парку сломя голову. Если переводить с бабулиного на человеческий, это значит «окончательно свихнулась».

– Горошинка, – она появляется на крыльце, облаченная в пурпурное платье с узором из ромашек. В руках у нее кисточка, впервые с того дня, как умерла Бейли. – Как прошел первый день в школе?

Подхожу к ней и вдыхаю привычный запах: пачули, краска, свежая земля.

– Ничего, – отвечаю я.

Она вглядывается в мое лицо, будто собираясь рисовать меня. Мы молчим, и тишину привычно нарушает лишь тиканье часов. Я чувствую бабулино замешательство: она словно готова взять меня за плечи и потрясти, точно книгу, в надежде, что из меня посыплются слова.

– У нас в оркестре новенький.

– Правда? И на чем он играет?

– Похоже, что на всем.

Перед тем как сбежать в лес, я заметила их с Рейчел. Они шли по школьному двору, и у Джо в руках была гитара.

– Ленни, я тут подумала… Может, тебе поможет… подбодрит, знаешь ли…

Ох, я знаю, к чему она ведет.

– Ну помнишь, когда ты занималась с Маргарет, тебя было не оттащить от инструмента.

– Люди меняются, – перебиваю я ее.

Сколько уже можно это обсуждать? Я обхожу бабушку, чтобы войти внутрь. Мне хочется запереться в шкафу Бейли, вжаться в ее платья, втянуть запах прибрежных костров, кокосового масла для загара, розовых духов… ее запах.

– Слушай, – она протягивает свободную руку, чтобы поправить мне воротник. – Я пригласила Тоби на ужин. Он со своего дерева спрыгнул. Сходи к нему в сад, помоги с прополкой… или что он там делает.

Наверное, она и ему чего-то такого наболтала, чтобы он наконец пришел в гости. Ох!

И тут она бесцеремонно мажет мне по носу кисточкой.

– Бабуля! – воплю я ей в спину, потому что она уже повернулась и заходит в дом. Пытаюсь стереть рукой зелень с носа. Бабушка вечно подстерегала нас с Бейлз и измазывала краской – всегда-всегда зеленой. Все стены нашего дома покрыты ее картинами сверху донизу. Картины громоздятся за диванами и стульями, стопками лежат под столами, в шкафах, и каждая из них свидетельствует о неувядающей любви бабушки к зеленому цвету. У нее есть вся палитра: от лаймового до травянистого. Рисует она каждый раз одно и то же: стройных гибких девушек, полумарсианок-полурусалок.

– Это мои барышни, – говорила она нам с Бейлз, – живут между тем миром и этим.

Следуя ее просьбе, я оставляю футляр и рюкзак в доме и перебираюсь на теплую траву, под бок к Тоби. Он лежит на спине, и спящие собаки помогают ему «полоть сорняки».

– Племенной знак, – объясняю я, показывая себе на нос.

Он безразлично кивает, погруженный в цветочную кому. Теперь я для него зеленоносая картошка. Шикарно!

Я ложусь на спину, поджав колени к груди и приподняв голову. Мой взгляд перебегает от сирени на шпалерах к островкам ирисов, что перешептываются на ветерке. Один факт неоспорим: весна сегодня сбросила дождевик и резвится вокруг. Меня тошнит. Неужели мир уже забыл, что случилось с нами?

– Я никогда не уберу ее вещи в коробки, – выпаливаю я, – никогда.

Тоби перекатывается на бок, рукой прикрыв глаза от солнца, смотрит на меня и говорит, к моему изумлению:

– Ну конечно же нет.

Я киваю. Он кивает в ответ. Я снова откидываюсь в траву и закрываю лицо руками, чтобы он не заметил, что я слегка улыбаюсь в ладони.

И вот внезапно солнце уходит за гору. Эта гора – мой дядя Биг. Он нависает над нами. Наверно, мы с Тоби оба отрубились.

– Я чувствую себя доброй волшебницей Глиндой из страны Оз, – говорит он. – Смотрю тут сверху вниз на Дороти, Страшилу и двух Тотошек, задремавших на маковом поле.