Две мелодии сердца. Путеводитель влюблённого пессимиста

Я нуждаюсь в нем.

Я пытаюсь сказать отцу, что ничто не в порядке, что Эмма умерла, но он не слышит. Лишь шепчет ласковые слова мне на ухо, гладя меня по волосам и все дальше и дальше оттаскивая от дома Бишопов.

А потом все как в тумане.

Я мало что помню о той ночи, кроме одного.

Бросив взор вверх, я замечаю падающую звезду в почерневшем небе.

Небольшое пятно света в темноте.

Похожее на светлячка.

Я загадываю желание, по-прежнему выкрикивая имя Кэла, а также дергаю ногами и плачу, зная, что ничто уже не будет прежним.

Я загадываю единственное желание.

Эмма, вернись. Пожалуйста, вернись…

Наши дни

– Пустите меня. Я ей, черт побери, нужен.

Я слышу голос. Нечеткий, приглушенный.

Каким-то образом я знаю, что он принадлежит ему.

Словно он мне снится. Холод пронизывает меня, как будто зима вгрызается в кожу. Наверно, я делаю снежного ангела или катаюсь на санках. Прошло много времени с тех пор, когда я в последний раз каталась на санках.

Я даже соскучилась по этому.

– Пустите… Люси!

Голос снова прорывается сквозь сон, проблески света мерцают и проплывают перед глазами. Маленькие дорожки звезд. Я не могу обрести голос, не могу позвать его, но мне хочется сказать ему, что я здесь.

Я тут. Тут.

Кэл.

В груди что-то толкается. Ударная волна. Покалывающее тепло пронзает меня, отчего мне хочется вопить, кричать, но я не могу сообщить об этом.

Еще больше света, еще больше звуков.

Ощущение такое, будто я застряла в собственном теле. Частично я все осознаю, но в то же время чувствую себя беспомощной. Глаза не открываются, они кажутся липкими, как ириски. Ужас проникает в меня вместе со странным шумом, который раздражает слух. Разум воскрешает в памяти образ Кэла, нависающего надо мной.

Мы лежим на снегу. Может, мы и правда катаемся на санках у подножия холма, окутанные любовью и смехом. Он нависает прямо надо мной и говорит все, что я жажду услышать.

Веки слегка трепещут.

Кажется, я вижу его.

– Люси… Люси, черт… солнышко…

Это его голос, я уверена в этом.

Я слышу писк, шум, звон в ушах.

Кэл. Кэл. Я здесь.

Его размытое и подсвеченное резким свечением лицо – последнее, что я вижу. Ореол солнечного света. Беспокойство, боль и разбитое сердце смотрят на меня. Он шевелит губами.

Называет меня своим солнышком, тогда как он – мое.

Я тянусь к свету.

А затем…

Все погружается в темноту.

Глава 2

Кэл

– Счастливого Рождества.

Поначалу я едва слышу слова, затерявшиеся в голове. Я до сих пор нахожусь на тротуаре посреди хаоса, воспроизвожу образ того, как парамедик возвращает Люси к жизни, пропуская через ее грудь разряд тока дефибриллятором. Я вижу, как ее вялое, бледное и безжизненное тело трясется и подпрыгивает.

Я чувствую холод.

«Счастливого Рождества».

У кого-то хватает наглости желать мне счастливого Рождества, пока я сижу в кресле приемного отделения, обхватив голову руками.

Я поднимаю взгляд.

Мне улыбается медсестра в розовой униформе.

Я вновь опускаю голову, закрываясь руками от слишком яркого света, стерильных стен и медсестер, желающих мне гребаного счастливого Рождества.

Силуэты размыты, а весь бессмысленный шум приглушен.

За исключением проклятых рождественских песен, вылетающих из колонок, как пощечина.

Нет… не пощечина, удар под дых.

Свинцовая пуля застряла в животе.

«Самое волшебное время года», – поет Адам Уильямс, и мне хочется задушить его так же, как мою грудь душит вес пятидесяти тысяч тонн кирпичей.