Бессмертные

На этот раз, отстраненно подумал Пирс, отсрочки не будет.

– Ничего не понимаю, – бормотал доктор Истер. – Я думал, у него в запасе еще лет пятьдесят…

– Он сам так решил, – сказал Пирс. – А на деле вышло всего сорок дней. Тридцать-сорок дней – именно столько гаммаглобулин остается в кровеносной системе. Этот иммунитет был приобретенным. Единственный человек с врожденным иммунитетом к смерти – Картрайт, и передаст он его только своим детям.

Истер оглянулся, проверяя, не подслушивает ли медсестра, и шепнул:

– Может, мы бы организовали этот процесс лучше? Удаче иногда тоже нужна помощь. Учитывая наличие банков спермы и возможность искусственного оплодотворения, мы могли бы изменить лицо человечества за пару поколений…

– Если бы нас не уничтожили до этого, – сказал Пирс и отвернулся.

Он ждал, прикрыв глаза, слушая тяжелое дыхание Уивера, размышляя о трагедии жизни и смерти – о рождении и угасании, неразрывно связанных, как две стороны одной медали. Вот лежит доживающий свои последние дни Уивер, а где-то его ребенок будет ждать рождения еще долгие месяцы. В этом и есть целостность, равновесие – жизнь за жизнь. Этот принцип помогает человечеству уже миллионы лет стабильно существовать.

И все-таки – бессмертие? Что бы это могло значить?

Он подумал о Картрайте, бессмертном, преследуемом беглеце. Пока есть те, кто помнит о нем, его не оставят в покое, и, если он устанет прятаться и убегать, он обречен. Поиск будет продолжаться – к счастью, затрудненный тем, что Уивер выбыл из игры, – и Картрайт, несущий свое тяжкое бремя, никогда не сможет жить как обычный человек.

Он подумал о Картрайте, пытающемся скрыть бессмертие посреди торжества смерти, и понял, что оно – самое ценное из всего, что может получить человек – требует достойной оплаты, как и все в этом мире. Приобретая бессмертие, ты теряешь право на жизнь.

Именно тебя мне жаль, Картрайт.

– Переливание, доктор Пирс? – повторила медсестра.

– Да, – ответил он. – Можно и его.

Он еще раз взглянул на Уивера.

– Найдите две упаковки крови его группы и проверьте их на совместимость. Как только все доставят, подготовьте один пакет. Группу крови мы уже знаем – первая отрицательная.

Часть вторая

Донор

Поиск был рассчитан на сотню лет. Половина этого срока уже прошла, а успех был так же далек, как и в самом начале. Только предельное отчаяние способно поддерживать надежду, если не появляется и тени результата.

Национальный исследовательский институт был уникален. У него не было клиентов, он ничего не производил. Его годовой отчет отражал его убыточность. И все же тайные спонсоры регулярно и без жалоб делали взносы. Если кто-либо из них умирал, все его имущество переходило Институту.

Целью Института было знание, но не обучение. Он, как всеядное чудище, с неизменным аппетитом поглощал информацию всех видов, записанную и на бумаге, и на всевозможных электронных носителях, предпочитая данные статистики естественного движения населения, необычные сообщения в газетах, истории болезни, отчеты сыскных агентств… Река данных, широкая как Потомак, протекала через это серое, похожее на куб и способное выдержать прямое попадание бомбы здание недалеко от Вашингтона, округ Колумбия. Здесь она сужалась до тонкого ручейка невнятных сигналов, на основании которых компьютеры могли строить бездоказательные предположения и проводить смутные параллели.

Возможно, единственный человек в Институте знал, каков смысл этой работы. Тысячи других работников, фамилии которых часто не фигурировали в ведомостях на зарплату, слепо исполняли свои обязанности, получали более чем щедрое вознаграждение и не задавали вопросов. Конечно, если хотели сохранить работу.

Институт вырос благодаря надежде и развивался благодаря смерти.

* * *

В главном компьютерном зале царило столпотворение, до сих пор не перешедшее в хаос разве что чудом. Текущую почту вскрывали, регистрировали, подшивали и передавали дальше, как на конвейере. Старые газеты пропускались через сканеры, компьютеры находили в них ключевые слова, а затем люди проверяли совпадения, читая строчку за строчкой. Компьютерные диски всех видов вставлялись в разнообразные слоты и информация с них, как в клетках ДНК, выстраивалась в одинаковые экземпляры, с новым содержанием. Мальчишки-копировальщики гоняли по проходам на роликах. Клерки редактировали, сокращали и добавляли комментарии к информации, выдаваемой компьютерами. Операторы выбивали искры из клавиш…

Эдвин Сиберт прокладывал себе путь между столами, с трудом сдерживая волнение, как будто шел на свидание с самой желанной женщиной в мире. Для него копировальный зал был вчерашним днем; проведя здесь полгода, он так ничего и не узнал. Не оглядываясь, он поднимался по лестнице в офис, нависший над копировальным залом, как сторожевая вышка над тюремным двором.

Приемную заполняли запертые картотечные шкафы с бесполезным содержимым. Пожилой и как будто выцветший делопроизводитель перебирал бумажки в одном из них.

– Привет, Сандерс, – беззаботно поздоровался Сиберт.

Стол перед дверью в кабинет руководителя был оснащен коммутатором, шифратором, диктофоном и весьма миловидной темноволосой секретаршей. Когда она увидела Сиберта, ее глаза удивленно округлились.

– Привет, Лиз, – выдал он, с интонацией столь же эффектной, как и его внезапное появление.

– Локк у себя?

Он прошел мимо нее к двери, не дожидаясь ответа.

– Тебе нельзя, Эд… – начала она, подскочив с места. – Мистер Локк будет…

– …очень зол, если немедленно не узнает мои новости, – закончил фразу Сиберт. – Я нашел ключ, Лиз. Поняла, в чем соль – ключик к замочку?[1 - Lock – замок (англ.).] Шутка дешевая, но зато придумал сам.

Его чуткие пальцы скользнули по мягкому изгибу шеи на скулу девушки.

Она поймала его руку, прижав ее на мгновение к щеке.

– О, Эд! – отрывисто шепнула она. – Я…

– Будь хорошей девочкой, Лиз, – легко перебил он, и в голубых глазах, освещавших его выразительное лицо, мелькнула улыбка. – Может быть… чуть позже… кто знает?

Но оба знали, что никакого «позже» не будет. Он потратил на нее целый месяц, прежде чем окончательно убедиться, что ей ничего не известно. Он высвободил руку, открыл дверь и шагнул в кабинет.

Стена за спиной Локка была сделана из стекла, зеркального с внешней стороны. Отсюда директор Института мог видеть, что происходит в копировальном зале, или, если пожелает, перейти на скрытое наблюдение за другими комнатами и кабинетами этого здания без окон. Локк говорил с кем-то по личному телефону.

– Терпение – наше главное богатство, – сказал он. – Все-таки Понсе де Леон…

Сиберт быстро повернулся, но смог лишь мельком увидеть лицо человека, старого настолько, что он выглядел бесполым. Оно было морщинистым, серым и неподвижным, и только в глазах горели жизнь и страсть.

– Помеха, – мягко заметил Локк. – Я перезвоню позже.

Экран, установленный в стене напротив его стола, погас, как только он коснулся подлокотника своего кресла.

– Сиберт, – заявил он, – ты уволен.

Локк и сам уже не молод, подумал Сиберт. Ему наверняка под девяносто, хотя он смотрится бодрячком. Медицина сохранила его тело здоровым; гериатры и гормональные препараты не дали его плечам согнуться, а мышцам стать дряблыми и слабыми. Скорее всего ему пересадили молодое сердце и еще какие-нибудь органы, но вот омолодить его изношенные артерии и умирающие клетки не смогли.

– Хорошо, – отрывисто бросил Сиберт, совсем не тем тоном, которым любезничал с Лиз в приемной. – Тогда и то, что я узнал, вам неинтересно…

– Возможно, я немного поторопился, – сказал Локк. Эти непривычные для него слова он произнес с явным трудом. – Если информация стоящая, то я пересмотрю свое решение.

– А вознаграждение? – намекнул Сиберт.

– Посмотрим, – буркнул Локк, сузив глаза. – Чего такого сногсшибательного ты узнал, что нельзя было передать обычным путем?

Сиберт пристально разглядывал лицо Локка. По нему было видно, что тот явно не провел в офисе всю жизнь. Шрамы вокруг глаз, еще один, пересекающий щеку почти до челюсти; нос, сломанный как минимум один раз. Локк был старым матерым медведем. Нужно быть осторожнее, подумал Сиберт, и не слишком дразнить его.