Эмма

– О, и правда, несчастные создания! – отозвалась Харриет. – Нельзя ни о чем другом думать.

– Полагаю, впечатление и вправду не скоро исчезнет, – молвила Эмма, сходя с шаткой ступеньки, которой завершалась узкая скользкая тропка, соединявшая дом с дорогой, – очень не скоро.

Остановившись подле низкой живой изгороди, она обернулась, чтобы запечатлеть в сознании наружное убожество жилища и припомнить еще большую нищету, царившую внутри.

– О да, не скоро, – подхватила Харриет.

Приятельницы продолжили путь. Миновав то место, где дорога делала легкий изгиб, они тотчас увидали мистера Элтона, причем он был уже совсем близко, и Эмма, улыбнувшись, едва успела сказать подруге:

– Ах! Сдается мне, нашему постоянству в скорби грозит нежданное испытание. Что ж, ежели сочувствие наше было деятельным и отчасти облегчило страдания бедного семейства, полагаю, нам извинительно будет этим удовольствоваться. Если мы сделали для несчастных все, чем могли им помочь, то, продолжая скорбеть, лишь причиним себе бесплодное огорчение.

– О да, конечно! – согласилась Харриет, и уже в следующую секунду мистер Элтон присоединился к их беседе.

Сперва рассуждали о нуждах и тяготах бедной семьи, которую викарий как раз собирался посетить, и хоть теперь он решил отложить свой визит, разговор о том, что можно и что следует сделать, вышел преинтересный. Мистер Элтон повернул назад, желая сопроводить дам.

«Общность в столь благородных намерениях, единство в столь богоугодном устремлении, – подумала Эмма, – весьма способствует укреплению взаимной любви. Я даже вовсе не удивлюсь, если признание последует в самом скором времени. Он, наверно, сейчас открылся бы ей, не будь здесь меня. Ах вот бы мне исчезнуть!»

Желая оставить подругу с мистером Элтоном наедине, Эмма поспешно свернула с главной дороги на узкую тропку, что вела вверх по склону холма, но не прошло и двух минут, как увидела, что Харриет, во всем от нее зависимая и во всем привыкшая ей подражать, последовала ее примеру. Теперь оба шли за нею по пятам. Это никуда не годилось. Эмма остановилась посреди тропинки и, нагнувшись якобы затем, чтобы перешнуровать ботинок, настоятельно попросила викария и свою компаньонку продолжать путь, а она-де догонит их через полминутки. Они исполнили ее просьбу. По прошествии некоторого времени, когда медлить под прежним предлогом было уж нельзя, ей подвернулся новый: из бедняцкой хижины вышла девочка с кувшином, посланная по распоряжению своей благодетельницы в Хартфилд за бульоном. Идти рядом с ребенком, дорогой расспрашивая его, – что могло быть естественней? Именно так Эмма и поступила бы, даже не имей никаких задних мыслей: например, позволить Харриет и мистеру Элтону идти дальше, не дожидаясь ее, – однако ребенок шел быстро, а они довольно медленно, и вскоре она, сама того не желая, почти поравнялась с ними. Беседа, как она тотчас отметила, очень их увлекла: викарий оживленно говорил, Харриет слушала со вниманием и удовольствием. Отослав девочку, Эмма стала придумывать, как бы задержаться еще на какое-то время, но тут ее друзья обернулись, и ей пришлось присоединиться к ним.

Мистер Элтон продолжал говорить. К некоторому разочарованию Эммы, предметом беседы оказался вчерашний ужин у мистера Коула. Перечисляя в подробностях все, что подавалось на стол, викарий как раз дошел до сыров (стилтонского и североуилтширского), масла, сельдерея, свеклы и сладких блюд.

«От этого они, конечно, скоро перешли бы к более важным предметам, – утешала себя Эмма. – Влюбленным все интересно знать друг о друге, и всякий разговор между ними сводится к делам сердечным. Ах если бы им удалось подольше быть наедине!»

Некоторое время все трое тихо шагали рядом. Когда впереди показалась ограда пасторского дома, Эмма, движимая желанием хотя бы помочь подруге оказаться внутри, снова вдруг обнаружила какой-то непорядок с ботинком и остановилась его поправить. Быстро оборвав и незаметно отшвырнув шнурок, она окликнула друзей и призналась им, что обувь ее пришла в полную негодность и не позволит ей продолжать путь иначе, как с большим неудобством.

– Шнурок у меня порвался, а чем его заменить, я не знаю, – сказала Эмма. – Мне жаль доставлять вам хлопоты (обыкновенно я, смею надеяться, содержу свою обувь в большем порядке), но я вынуждена обратиться к вам за позволением, мистер Элтон, зайти в ваш дом, чтобы просить у экономки другой шнурок или кусок ленты – что угодно, чем можно подвязать ботинок.

Эта просьба, казалось, безмерно осчастливила мистера Элтона: с непревзойденной услужливостью пригласив барышень в свое жилище, он всячески старался показать его в лучшем виде. Комната, в которую он их проводил и в которой обычно сиживал сам, выходила окнами на улицу. За ней была другая, смежная. Эмма прошла туда с экономкой, чтобы, расположившись самым удобным образом, получить необходимую помощь. Не решившись сама затворить за собою дверь, она надеялась, что это сделает мистер Элтон. Дверь, однако, так и осталась открытой. Поддерживая непрерывную беседу с экономкой, Эмма хотела, чтобы викарий избрал отдельный предмет для разговора с Харриет, однако на протяжении десяти минут в соседней комнате было тихо. Не имея оснований медлить дольше, мисс Вудхаус зашнуровала наконец ботинок и возвратилась в гостиную.

Влюбленные стояли вдвоем у одного из окон. Эта картина показалась Эмме столь отрадной, что она даже подумала, уж не увенчались ли ее усилия успехом. Но нет, решительных слов мистер Элтон до сих пор не произнес: будучи по обыкновению чрезвычайно любезен, он рассказал Харриет о том, как увидал их в окно, когда они давеча проходили мимо, и как нарочно пошел следом. Галантные комплименты и милые намеки не заставили себя ждать, однако ничего серьезного сказано не было.

«До чего же он осторожен! Продвигается дюймовыми шажками, не желая ничем рисковать, покуда не увидит, что дело верное», – подумалось Эмме. И хоть ее хитроумные уловки не привели к желанной цели, она все же не могла себя не хвалить за то, что сумела доставить влюбленным столько радости, чем, вполне вероятно, приблизила их к знаменательному событию.

Глава 11

Мистера Элтона теперь надлежало предоставить самому себе. Направлять и ускорять его стремление к собственному счастью Эмма уж не могла. Близился приезд Изабеллы с семейством, и главным предметом интереса для хозяйки Хартфилда сделались сперва приготовления к приему гостей, а затем и сами гости. В продолжение тех десяти дней, что сестра пробыла в имении, Эмма лишь подталкивала влюбленных друг к другу от случая к случаю. Возможности оказать им услугу более ценную ждать не следовало – она, по крайней мере, не ждала. Они, впрочем, могли бы и сами прилагать побольше стараний. Им уж давно пора было ускорить шаг, в какую бы сторону ни решились идти. Раздосадованная их нерасторопностью, Эмма, пожалуй, и не жалела о том, что время не позволяет ей опекать их, как прежде, ибо есть люди, которые тем меньше делают сами, чем больше делается для них.

Мистер и миссис Джон Найтли отсутствовали в родных краях дольше обыкновенного, и потому внимание, теперь оказанное им в Хартфилде, также превосходило обычное. Со времени своей свадьбы и до сего года они делили всякие продолжительные каникулы на две половины и одну проводили в Хартфилде, а другую – в аббатстве Донуэлл. Этой же осенью они ради пользы детей отправились на морское побережье, стало быть, после прошлого их регулярного визита в графство Суррей минуло уж много месяцев. И если иные родственники время от времени наезжали в Лондон, то мистер Вудхаус, ни за что не соглашавшийся на столь продолжительное путешествие (хотя бы и в гости к бедняжке Изабелле), вовсе не видал дочери с самой Пасхи. Теперь он, как никто другой, был преисполнен радостного волнения в ожидании ее приезда – увы, всего на десять денечков.

Весьма обеспокоенный мыслью о тяготах пути для самих путников, старый джентльмен немало тревожился и о том, не слишком ли утомятся собственные его лошади и кучер, которым надлежало встретить гостей на полдороге, однако все опасения оказались напрасными: благополучно преодолев шестнадцать миль, мистер и миссис Джон Найтли с пятью детьми и их няньками явились в Хартфилд целые и невредимые. Прибытие стольких гостей, каждого из которых следовало встретить, приветствовать, обласкать, расспросить и разместить, произвело такой шум и такую суету, каких мистер Вудхаус не вытерпел бы ни в каком ином случае. Он и теперь с трудом дождался, когда суматоха утихнет. Благо миссис Джон Найтли, уважая порядки родного дома и щадя нервы отца, запрещала детям долго его беспокоить (резвились ли они одни или под присмотром нянек), вопреки естественному материнскому желанию возможно скорее удовлетворить любые потребности своих крошек – в пище ли, в питье или в заботливом уходе, в удобной постели для сна или в просторе для игр.

Миссис Джон Найтли была миловидной дамой изящного телосложения, приятных манер, кроткого нрава и сердца, весьма расположенного к нежности. Всецело преданная своему семейству, Изабелла испытывала к отцу и сестре такую привязанность, горячее которой могла быть лишь ее же любовь к мужу и детям. В каждом из своих родных она души не чаяла. Как и папенька, не блиставшая ни глубиной, ни быстротой ума, она также походила на мистера Вудхауса хрупкостью собственного здоровья и чрезмерной заботой о здоровье детей. Терзаемая многими страхами и тревогами, Изабелла столь же дорожила мистером Уингфилдом, городским доктором, как ее родитель – мистером Перри. Сходство между ней и отцом довершалось всеобъемлющей благожелательностью и непоколебимой приверженностью ко всем старым знакомым.

Мистер Джон Найтли отличался высоким ростом, благородством манер и недюжинным умом. Он хоть и был многообещающим адвокатом и примерным семьянином, однако по причине холодности обращения едва ли мог называться человеком приятным. Не то чтобы он имел дурной нрав или слишком часто сердился, не имея на то оснований, но бывать не в духе ему случалось. Добродушие определенно не принадлежало к числу его природных достоинств, а обожание со стороны супруги лишь усиливало в нем изначальные несовершенства. Ее чрезмерная кротость ему вредила. Обладая быстротой и ясностью ума, коих недоставало ей, он мог иногда поступить нелюбезно или сказать резкое слово.

Эмма не любила зятя и, зорко подмечая каждый его изъян, болезненно ощущала малейшую обиду, нанесенную им Изабелле, даже если та вовсе и не обижалась. Быть может, она была бы к нему снисходительнее, если б он немного ей льстил, однако в его обращении с нею ощущалась лишь сдержанная доброжелательность брата и друга без малейшей склонности к слепому восхвалению. Главное же, что возмущало ее в нем и чего она не простила бы ему ни за какие комплименты, – это недостаток почтительной терпимости к ее отцу. Странности беспокойного мистера Вудхауса порой встречали со стороны мистера Джона Найтли разумный упрек или колкую насмешку. Случалось такое не слишком часто (ибо, говоря вообще, он был искренне расположен к тестю), однако много чаще, нежели Эмма соглашалась терпеть. Даже если старику и не наносилось действительной обиды, ожидание этого нередко терзало ее.

Так или иначе, начало всякого визита неизменно знаменовалось проявлением самых подобающих случаю родственных чувств, а поскольку нынче мистер и миссис Джон Найтли приехали ненадолго, то можно было надеяться, что до самого их отъезда сердечность встречи не будет ничем омрачена. Вскоре после того как гости и хозяева, покончив с хлопотами, расселись в гостиной, мистер Вудхаус покачал головой и, вздохнув, указал старшей дочери на печальную перемену, произошедшую в Хартфилде за время ее отсутствия.

– Ах, моя милочка! – молвил он. – Бедная мисс Тейлор! Какое несчастье!

– О да, сэр! – вскричала Изабелла, всегда готовая сочувствовать отцу. – Как вам, верно, ее недостает! И милой Эмме тоже! Какая тяжкая потеря для вас обоих! Я так о вас горевала! Все думала, как же вы станете без нее обходиться? Да, это печальная перемена, но я надеюсь, что мисс Тейлор хорошо живется, сэр.

– Очень хорошо, милочка, я тоже на это надеюсь. Правда, знать я могу лишь одно: то место как будто не вредит ее здоровью.

Тут мистер Джон Найтли тихо спросил у Эммы, в самом ли деле воздух Рэндалса может внушать опасения.

– Ах нет, ни малейших! Напротив, никогда прежде я не видала миссис Уэстон такой цветущей! Папенькой руководят лишь собственные его сожаления.

– Если сожаления его столь велики, это делает честь им обоим, – последовал учтивый ответ.

– Не слишком ли редко вы теперь видитесь, сэр? – спросила Изабелла жалостливым тоном, как нельзя более подходящим для ее отца.

Мистер Вудхаус, поразмыслив, ответил:

– Реже, милочка, чем мне бы хотелось.

– Но, papa! С тех пор как они поженились, мы видели их почти ежедневно! Утром или вечером всякого дня за исключением только лишь одного мы беседовали с мистером или миссис Уэстон, а чаще с ними обоими, либо в Рэндалсе, либо здесь, у нас. Обыкновенно у нас, как ты, Изабелла, понимаешь. Они к нам очень, очень добры и аккуратно нас посещают. Мистер Уэстон – милейший человек, под стать его супруге. Papa, ежели вы и дальше будете говорить так печально, Изабелла, чего доброго, подумает, будто мы и впрямь терпим лишения. Друзьям нашей мисс Тейлор не может ее не хватать: с этим в самом деле не поспоришь, – но все мы должны отдать мистеру и миссис Уэстон справедливость: они делают все, чего только можно пожелать, чтобы мы не ощущали тягот разлуки.

– Так я и понял из ваших писем, – молвил мистер Джон Найтли, – и это похвально. Неоспоримо желание бывшей вашей гувернантки не оставить вас вниманием, а то, что муж ее имеет довольно свободного времени и расположен проводить его в кругу друзей, весьма упрощает дело. Не зря я говорил тебе, душа моя: перемены, произошедшие в Хартфилде, едва ли могут быть так серьезны, как ты опасаешься. А теперь Эмма подтвердила мои слова, и ты, я надеюсь, довольна.

– О, конечно, – сказал мистер Вудхаус, – конечно, я этого не отрицаю: миссис Уэстон, бедняжка миссис Уэстон в самом деле очень часто к нам приезжает, но потом… потом ей всякий раз приходится снова уезжать.

– Ну разумеется, papa, иначе мистеру Уэстону пришлось бы тяжко. Вы совсем о нем позабыли.

– Я тоже полагаю, – произнес Джон Найтли любезным тоном, – что мистер Уэстон может иметь кое-какие притязания. Давайте-ка мы с вами, Эмма, встанем на сторону бедного супруга. Я муж, как и он, а вы никому не приходитесь женою. Кому, если не нам, его защищать? Что до Изабеллы, то она уж достаточно давно ведет жизнь замужней дамы, чтобы понять, до чего это удобно – по мере возможности отодвигать мистеров Уэстонов в сторонку.

– Я, мой друг? – вскричала миссис Уэстон, только отчасти уразумевшая смысл последних слов. – Ты обо мне говоришь? Но разве есть, разве может быть такой человек, который привержен к супружеству более меня? Да если б не печальная необходимость покинуть Хартфилд, я бы не думала о мисс Тейлор иначе, нежели как о счастливейшей женщине на свете. Ну а мистер Уэстон, многоуважаемый мистер Уэстон… я далека от того, чтобы пренебрегать его правами. Он, я уверена, достоин всего наилучшего. В этом мире не много найдется столь добронравных людей. Пожалуй, я не знаю ему равных, ежели не считать тебя и твоего братца. Век буду помнить, как в последний день прошлой Пасхи, в ветреную погоду, мистер Уэстон помог нашему Генри запустить воздушный змей. А какую услугу оказал он нам в сентябре, полтора года назад, когда среди ночи взялся написать мне записку, в которой уверил, что в Кобеме нет скарлатины! Более отзывчивого сердца в целом свете не сыщешь! И если кто заслуживает такого прекрасного мужа, то это, конечно, мисс Тейлор!

– А где сын его? – спросил Джон Найтли. – Приезжал ли по случаю такого события?

– Покамест нет, – отвечала Эмма. – После свадьбы его очень ждали, но так и не дождались. В последнее время о нем как будто ничего не слышно.

– А как же письмо, душенька? – промолвил мистер Вудхаус. – Он прислал бедняжке миссис Уэстон поздравление – очень почтительное и любезное. Она показала его мне, и я не мог не похвалить молодого человека. Правда, как знать, сам ли он придумал написать к ней? Он ведь еще юн, и дядя, быть может…

– Мой дорогой papa, ему двадцать три года. Вы забываете, как быстро летит время.

– Двадцать три? Неужто в самом деле? Никогда бы не подумал… Ему ведь было не более двух лет от роду, когда скончалась бедная его матушка. Время и впрямь летит, а память моя очень дурна… Ну а письмецо вышло славное. Уж как радовались мистер и миссис Уэстон! Помню, писано оно было в Уэймуте двадцать восьмого числа сентября и начиналось так: «Многоуважаемая сударыня!» Дальше я позабыл. Но отлично запомнил подпись: «Уэстон-Черчилл».

– Ах как это приятно и учтиво! – воскликнула добродушная миссис Джон Найтли. – Я нисколько не сомневаюсь: он очень милый молодой человек, – но до чего же печально, что он не живет в доме своего отца! Это так ужасно, когда дитя забирают от родителей, из-под отчего крова! Никогда я не понимала, как мистер Уэстон мог с ним разлучиться. Отдать собственное чадо! Трудно не думать дурно о тех, кто может кому-либо предложить такое.

– О Черчиллах, полагаю, никто и не думает лестно, – холодно заметил Джон Найтли. – Однако не воображай, будто мистер Уэстон ощущал то же, что почувствовала бы ты, если бы тебе пришлось расстаться с Генри или Джоном. Мистера Уэстона скорее отличает легкость и веселость нрава, нежели глубина переживаний. Он принимает вещи такими, каковы они есть, стараясь наслаждаться выгодными сторонами всякого положения. Полагаю, что счастье его более зависит от так называемого дружеского общества, то бишь от возможности кушать, пить и играть в вист с соседями по пять раз на неделе, нежели от крепости семейных уз или прочих прелестей домашней жизни.

Такие рассуждения о мистере Уэстоне пришлись Эмме не по вкусу, и она хотела было возразить, однако, сдержавшись, промолчала. Ей хотелось сколь возможно дольше сохранять мир в родственном кружке. Тем более что склонность Джона Найтли свысока смотреть на тех, кто любит общество, проистекала из сильной его привязанности к дому и незыблемому домашнему укладу. Этой своей чертой, заслуживающей похвалы и почитания, зять Эммы снискал себе право на снисхождение.

Глава 12

К обеду ждали мистера Найтли, что вызывало некоторое неодобрение мистера Вудхауса, не желавшего ни с кем делить свою дочь в первый день по приезде. Эмма, однако, все-таки сочла должным пригласить свойственника. Принимая во внимания его братские права, она также находила особое удовольствие в том, чтобы позвать его отобедать после их размолвки, ибо надеялась, что они снова станут друзьями. Давно пришло время прекратить ссору. Но как? Эмма, разумеется, была права, а мистер Найтли своей вины не признавал. Об уступке с той или другой стороны не могло быть и речи. Оставалось только притвориться, будто несогласие совершенно позабыто.