Эмма

– Ах! – воскликнул мистер Вудхаус, качая головой и устремляя на дочь встревоженный взгляд.

Для Эммы его восклицание означало: «Не счесть пагубных последствий вашего путешествия в Саут-Энд! Как тяжко мне об этом говорить!» Сперва еще можно было надеяться, что старик и не станет продолжать разговор, а, помолчав немного, утешится поеданием собственной кашки, но через несколько минут он все же сказал:

– Никогда не перестану сожалеть о вашей поездке на море. Было бы куда лучше приехать в Хартфилд.

– Уверяю вас, сожалеть вам не о чем: пребывание на побережье принесло много пользы и мне, и детям.

– Уж если тебе непременно нужно было отправиться на море, то лучше бы по крайней мере не в Саут-Энд. Это нездоровое место, и Перри был удивлен, что вы туда едете.

– Я знаю, так многие думают, но это совершеннейшее заблуждение, сэр. Мы все чувствовали себя отменно, и грязи не доставляли нам ни малейших неудобств. Мистер Уингфилд говорит, что это ошибка – называть Саут-Энд нездоровым местом. А на его слово, несомненно, можно положиться. Он прекрасно знает тамошний воздух, и собственный его брат с семейством не раз туда ездил.

– Тебе следовало ехать в Кроумер, милочка, коли на то пошло. Перри однажды провел в Кроумере целую неделю и считает, что это лучшее место для купаний. Там, говорит, спокойная открытая вода и чистейший воздух. А комнаты можно снять в четверти мили от моря – не слишком близко и очень удобно. Напрасно ты не спросила совета у Перри.

– Но, дорогой сэр! Подумайте, каково было бы различие в расстоянии! Сто миль вместо сорока!

– Ах, милочка! Как говорит Перри, если дело касается здоровья, то ни с чем другим считаться не следует. Если уж вы собрались в путешествие, то где сорок миль, там и сто. Лучше вовсе не покидать Лондон, чем проехать сорок миль и попасть туда, где нездоровый воздух. Именно так мне сказал Перри. Он счел, что вы поступили неосмотрительно.

Все попытки Эммы остановить отца оказались напрасны, а потому, как и следовало ожидать, терпение ее зятя вскоре иссякло.

– Пусть мистер Перри, – произнес он тоном явного неудовольствия, – держит свое мнение при себе, покуда его не спросят. Какое ему дело до того, в какую часть побережья везу я свою семью? Какое право он имеет одобрять меня или не одобрять? Полагаю, мне вполне позволительно полагаться на свое собственное суждение, а в его советах я нуждаюсь так же мало, как и в его снадобьях. – Помолчав, мистер Джон Найтли прибавил – с язвительной холодностью, но уже не столь гневно: – Пускай мистер Перри объяснит мне, как преодолеть сто тридцать миль с женой и пятью детьми, издержавшись и утомившись не более, чем если бы расстояние составляло всего сорок. Тогда я охотно предпочту Кроумер Саут-Энду.

– Верно, верно, – откликнулся старший мистер Найтли, чье вмешательство пришлось очень кстати. – Ты рассуждаешь справедливо. Но, Джон, ты помнишь, я говорил тебе, что хочу передвинуть тропу, ведущую в Лангем, так, чтобы она не шла через луга? Не вижу для этого никаких помех. Я бы не стал затевать такую перемену, если бы она могла принести неудобство жителям Хайбери, но ежели ты помнишь, как тропа идет сейчас… однако на карте все наглядней. Надеюсь, завтра ты будешь у меня в аббатстве, мы вместе поглядим, и ты скажешь мне свое мнение.

Мистер Вудхаус был несколько взволнован нелюбезными словами о его друге Перри, которому он, иногда сам того не сознавая, приписывал многие собственные мысли и чувства, однако нежное внимание дочерей мало-помалу успокоило старика, а бдительность одного брата и возросшая осторожность другого предотвратили новые вспышки.

Глава 13

Едва ли человеческому существу доступно большее счастье, нежели то, какое испытывала миссис Джон Найтли в пору своего пребывания в Хартфилде. Каждое утро она вместе с пятью детьми наносила визиты старым знакомым, а вечерами рассказывала обо всех дневных делах отцу и сестрице. Единственное, чего она могла еще пожелать, – так это замедлить ход времени. Каникулы всем хороши, но очень уж коротки.

Друзьям обыкновенно отдавали первую половину дня, вторую же приберегали для семейного круга, и все же одного званого ужина – рождественского – было не избежать. Мистер и миссис Уэстон не желали слышать возражений: в праздничный вечер гостей и хозяев Хартфилда непременно ждали в Рэндалсе. Даже мистер Вудхаус, поддавшись на уговоры, согласился ехать, дабы не расстраивать компанию.

При иных обстоятельствах старик непременно сказал бы, что им всем никак не добраться до имения Уэстонов. Однако, поскольку в Хартфилде стояли, вдобавок к собственным, экипаж и лошади мистера и миссис Джон Найтли, мистеру Вудхаусу пришлось ограничиться простым вопросом: «Как же мы поедем?» Эмма, не имевшая на этот счет ни малейших сомнений, без особого труда убедила его в том, что в одной из карет хватит места даже для мисс Смит.

Кроме давних знакомых старого джентльмена: Харриет, мистера Элтона и мистера Найтли, – Уэстоны никого к себе не звали. Собрание обещало быть немноголюдным, а часы не слишком поздними – привычки и склонности мистера Вудхауса во всем принимались в расчет.

Вечером накануне знаменательного события (то, что 24 декабря мистер Вудхаус ужинал вне дома, было событием поистине знаменательным) Харриет покинула Хартфилд с сильной простудой. Эмма позволила ей уехать лишь потому, что она сама решительно пожелала вверить себя попечению миссис Годдард, но наутро явилась навестить больную. Та лежала в жару, горло у нее воспалилось, и о Рэндалсе не могло быть даже речи. Миссис Годдард заботливо ухаживала за своей подопечной и намеревалась послать за мистером Перри, а сама Харриет была слишком слаба, чтобы спорить. Ей пришлось расстаться с мыслью о вечернем торжестве, хоть она и не могла говорить о своей потере иначе, как со слезами.

Эмма долго сидела с ней, заменяя миссис Годдард в минуты неизбежного отсутствия последней и приободряя ослабленный дух подруги разговорами о том, как огорчится мистер Элтон, не найдя в Рэндалсе предмета своей любви. Когда задерживаться долее было уже нельзя, мисс Вудхаус покинула больную в достаточной мере утешенной приятной мыслью о разочаровании, предстоящем викарию, и о всеобщих сожалениях по поводу ее болезни.

Едва успев пройти несколько ярдов, Эмма повстречала самого мистера Элтона, шедшего, очевидно, осведомиться о мисс Смит. До него уже дошли слухи о том, что она занемогла, и он намеревался принести известия о ней в Хартфилд. Теперь, однако, он повернул назад и зашагал рядом с Эммой. Им встретился мистер Джон Найтли, возвращавшийся с двумя старшими сыновьями из аббатства Донуэлл, которое ежедневно посещал. Здоровый румянец на лицах детей свидетельствовал о пользе прогулок на свежем воздухе, обещая скорую расправу бараньему жаркому и рисовому пудингу, поджидавшим их дома. Все пятеро продолжили путь вместе.

– Горло у нее совсем красное, – молвила Эмма, описывая состояние своей подруги, – сильный жар, пульс частый и слабый. Она, к несчастью, очень подвержена простудам – так сказала мне миссис Годдард, которой уже не раз приходилось о ней тревожиться.

– Красное горло?! – с тревогою воскликнул мистер Элтон. – Надеюсь, это не заразно? Без гнойников? Смотрел ли ее Перри? О, вам следует заботиться и о себе самой – не только о друге! Умоляю: не подвергайте себя опасности! Отчего Перри ее не посмотрит?

Эмма, нисколько не напуганная, отчасти успокоила викария, сославшись на уверения опытной миссис Годдард, но чтобы он сделался совсем спокоен, ей не хотелось. Дабы поддержать в нем легкую тревогу, она, как будто бы переменив предмет разговора, сказала:

– До чего холодный выдался день! По всему можно предположить, что пойдет снег. Если б мы были приглашены в другой дом и другое общество, я бы, пожалуй, предпочла нынче вечером никуда не выходить и папеньку уговорила бы остаться. Но он уж решился ехать и покамест как будто не страдает от холода. Не стану его разубеждать, чтобы не огорчать мистера и миссис Уэстон. Но вас, мистер Элтон, они, я полагаю, извинят, ежели вы не приедете. Вы и так уж немного осипли, а если подумать, сколько вам завтра предстоит хлопотать и как напрягать голос, то и вовсе благоразумнее будет поберечь себя, оставшись дома.

Лицо мистера Элтона выразило некоторое замешательство – да он и в самом деле не знал, что ответить. С одной стороны, он был польщен заботой прекрасной юной леди и не желал ей противоречить, с другой – отнюдь не намеревался отменять поездку в Рэндалс, но Эмма, слишком увлеченная собственными домыслами, чтобы видеть и слышать мистера Элтона беспристрастно, осталась весьма довольна его растерянным согласием: «Холодный день… Да-да, очень холодный». Эти слова внушили ей приятную уверенность в том, что в Рэндалс он теперь не поедет, а значит, сможет каждый час посылать кого-нибудь справиться о Харриет.

– Вы правильно решили. Мы извинимся за вас перед мистером и миссис Уэстон.

Едва Эмма успела это сказать, в дело вмешался ее зять, любезно предложив викарию свой экипаж на случай, если единственное для него препятствие – скверная погода. Мистер Элтон с радостью согласился, и этого более не обсуждали: он ехал в Рэндалс. Никогда еще его красивое лицо не выражало такого удовольствия, никогда он так широко не улыбался и не смотрел так восторженно, как теперь, при взгляде на Эмму.

«Странно! – сказала она себе. – Я придумала ему такой благовидный предлог для отказа, а он все же едет на праздник, оставляя больную Харриет в одиночестве! Очень странно! По-видимому, многие мужчины, особенно неженатые, до того любят ездить в гости, что званый ужин для них превыше всех прочих удовольствий, занятий и даже обязательств. Выходит, мистер Элтон из таких. Человек он, несомненно, достойнейший, приятнейший и в Харриет очень влюблен, а отказаться от приглашения все же не может. Почитает своим долгом ехать, раз его позвали. Какое все-таки странное чувство любовь! Он видит в девушке «быстрый ум», но не согласен ради нее остаться ужинать дома».

Вскоре мистер Элтон отделился от компании и, что порадовало Эмму: откланиваясь, помянул мисс Смит с большим чувством. Дескать, прежде, чем я снова буду иметь удовольствие видеть вас, мисс Вудхаус, я непременно пошлю узнать о состоянии вашей прекрасной подруги и, надеюсь, привезу вам обнадеживающие вести. То, как он при этом улыбнулся и вздохнул, вновь склонило чашу весов в его пользу.

Несколько следующих минут прошли в полной тишине, после чего Джон Найтли молвил:

– В жизни не видывал я человека, который более мистера Элтона старался бы быть приятным. Угождать дамам для него труд, который он почитает прямо-таки своим долгом. С мужчинами рассудителен и сух, но если желает понравиться леди, тут уж ни одна черточка его лица не знает покоя.

– Манеры мистера Элтона небезукоризненны, – ответствовала Эмма, – но тому, кто хочет быть приятным, многое можно простить. Усердие даже при скромных возможностях имеет преимущество перед равнодушным совершенством. Мистера Элтона нельзя не ценить за исключительное добродушие и желание нравиться.

– О да, – произнес мистер Джон Найтли не без некоторого лукавства, – его желание нравиться вам не оставляет никаких сомнений.

– Мне? – в недоумении улыбнувшись, воскликнула Эмма. – Вы полагаете, предмет его чувств я?

– Признаюсь, эта мысль меня посетила. Если сами вы прежде не замечали знаков его внимания, так заметьте теперь.

– Мистер Элтон влюблен в меня! Надо же такое сказать!

– Этого я не утверждаю, но вы будете правы, ежели приглядитесь к нему внимательнее и станете вести себя осторожней. Ваше поведение с ним кажется мне обнадеживающим. Я говорю как друг, Эмма. Посмотрите вокругом и удостоверьтесь: не истолковываются ли ваши слова и поступки иначе, нежели вы подразумевали?

– Благодарю вас, но, поверьте, вы ошибаетесь насчет мистера Элтона и меня. Мы добрые приятели, не более.

И Эмма зашагала дальше, развлекая себя мыслями о том, сколь нелепые заблуждения часто возникают у тех, кому известны не все обстоятельства дела, но кто при этом мнит себя первым судьей в любом вопросе. Ей неприятно было, что в представлении зятя она ничего вокруг не видит, ничего не смыслит и нуждается в руководстве. Он, однако, более не возвращался к этому предмету.

Мистер Вудхаус решительно был настроен ехать в гости, и даже крепнущий холод его не остановил. В назначенную минуту, без малейшего промедления, он сел вдвоем со старшей дочерью в собственный экипаж. Погода, казалось, беспокоила его менее, чем всех остальных: он слишком занят был мыслями о храбром своем поступке и о том удовольствии, которое доставит хозяевам Рэндалса, чтобы видеть происходящее за окном, и слишком тепло укутан, чтобы мерзнуть. Между тем холод усиливался, и, когда второй экипаж двинулся с места, на землю уже падали редкие снежинки. Тяжелые облака, затянувшие небо, обещали в весьма короткий срок окрасить мир белой краской – стоило только морозу чуть-чуть отступить.

Спутник Эммы, как она вскоре заметила, пребывал не в лучшем расположении духа. То, что в такую дурную погоду ему пришлось собраться в путь и покинуть уютный Хартфилд, пожертвовав послеобеденным отдыхом в обществе своих детей, представляло для него если не зло, то по меньшей мере неприятность. Он не ждал от званого ужина ничего такого, что оправдало бы неудобства, и в продолжение всего пути до пасторского дома Эмма принуждена была выслушивать изъявления неудовольствия:

– Человек должен чрезвычайно лестно думать о собственной персоне, чтобы просить других покинуть домашний очаг и несколько миль ехать по этакой погоде ради счастливой возможности встретиться с ним. Нужно считать себя приятнейшим из всех людей. Я бы никогда так не сделал. Экая нелепость! Снегопад-то в самом деле расходится! Безумцы и те, кто выманивает людей из-под теплого крова, и те, кто позволяет себя тревожить без особой надобности. Ежели долг или служебная надобность заставит нас покинуть дом в такую стужу, о, как мы будем сетовать на судьбу! Но в гости мы едем по доброй воле, зачастую одетые легче обыкновенного, и не внемлем голосу природы, которая, взывая ко всем нашим чувствам, велит нам самим беречься от непогоды и беречь все, чем мы дорожим. Нет же, мы срываемся с места, дабы провести пять скучнейших часов в чужом доме, где не услышим ничего такого, что не было сказано вчера и не будет сказано завтра. Погода сейчас уже прескверная, а на возвратном пути будет, вероятно, еще хуже! Четырех лошадей и четверых слуг выгнали на холод только ради того, чтобы везти пятерых зябнущих хозяев из теплых комнат в более холодные и из лучшего общества в худшее.

Эмма не в состоянии была умиротворить мистера Джона Найтли тем одобрением, которое он, несомненно, привык получать. В отличие от всегдашней его спутницы она не твердила: «Ты совершенно прав, мой милый!» – но удержалась и от возражений. Ей не хотелось ни поддакивать зятю, ни ссориться с ним. Далее молчания ее героизм не простирался. Позволяя ему говорить, она куталась в плед и затыкала оконные щели, но не проронила ни единого слова.

Наконец они прибыли к пасторскому дому. Экипаж развернули, приступку опустили, и перед ними тотчас предстала щеголеватая черная фигура улыбающегося мистера Элтона. Эмма обрадовалась тому, что более не нужно слушать ворчание зятя. Викарий был сама любезность и сама веселость. Та радость, которую он источал вместе с своими комплиментами, даже заставила мисс Вудхаус подумать, уж не получил ли он каких-либо обнадеживающих вестей о состоянии Харриет. Сама она посылала справиться о приятельнице, когда одевалась к ужину, и ей ответили: «Больной не легче».

– Миссис Годдард покамест не сообщила мне ничего отрадного, – сказала Эмма. – Моей подруге все так же тяжко.

Лицо викария мгновенно удлинилось.

– Ах, это в самом деле прискорбно! – воскликнул он с большим чувством. – Я как раз намеревался сказать вам, что, возвращаясь домой, чтобы переодеться к ужину, я заглянул к миссис Годдард, и мне ответили: «Состояние мисс Смит нисколько не улучшилось, ей скорее даже хуже». О, как печально и как тревожно! Я-то полагал, что недуг ее отступит перед тем укрепляющим снадобьем, какое она получила нынче утром.

Эмма улыбнулась:

– Мое посещение, смею надеяться, помогло нервам Харриет, но даже мои чары бессильны против боли в горле. Простуда в самом деле тяжелая. Мистер Перри осмотрел бедняжку, как вы, верно, слышали.