Солнце и Замок

Снаружи, из коридора, донесся крик. Кричали довольно близко. Но стоило мне двинуться к двери, крик оборвался на той самой булькающей нотке, означающей, что горло кричащего переполнено кровью.

– Севериан, стой! – рявкнул на меня Барбат.

Оссипаго поспешно загородил собой дверь.

– Мне осталось сказать лишь одно, – настойчиво, размеренно продолжила Фамулим, – Цадкиэль и справедлив, и добр. И посреди страданий помни это.

Я повернулся к ней. Слова сорвались с языка сами собой:

– Помнится мне… помнится мне, прежний Автарх своего судьи даже не видел! Я не мог вспомнить имени, потому что предшественник мой изо всех сил старался забыть его, но теперь мы с ним вспомнили все, и имя это – Цадкиэль! А ведь прежний Автарх был человеком куда добрей Севериана, куда справедливее Теклы… На что надеяться Урд сейчас?

Кому – быть может, Текле, а может, одной из расплывчатых теней за спиной Старого Автарха – принадлежала потянувшаяся к пистолету рука, я сказать не могу, и, мало этого, даже не подозреваю, в кого (если не в меня самого) она собиралась стрелять. Однако кобуры пистолет так и не покинул: Оссипаго, обхватив меня со спины, накрепко прижал мои локти к ребрам.

– Решать Цадкиэль, не нам, – спокойно ответила Фамулим. – А Урд может рассчитывать на все, что по силам тебе.

Возможно, дверь, не отпуская меня, каким-то образом умудрился открыть Оссипаго, а может, она отворилась сама, по команде, которой я не расслышал. В следующий миг Оссипаго рывком развернул меня к двери и вытолкнул в коридор.

VI. Смерть и тьма

Кричал стюард. Теперь он лежал ничком посреди коридора, так что изрядно потертые подметки его тщательно начищенных ботинок покоились в каких-то трех кубитах от моей двери. Клинок, перерезавший горло, едва не отсек ему голову. Возле правой руки на полу лежал складной нож, так и оставшийся сложенным.

Десять лет я носил при себе черный коготь, выдернутый из плеча на берегу Океана. Взойдя на трон, достигнув вершины власти, я нередко пытался пустить его в дело, но всякий раз безрезультатно, а последние восемь лет практически не вспоминал о нем. Теперь же я вынул коготь из крохотного кожаного мешочка, сшитого Доркас в Траксе, и коснулся им лба стюарда в попытке снова проделать то же, что и с больной девочкой в хакале возле обрыва, и с обезьяночеловеком у водопада близ Сальта, и с погибшим уланом.

Продолжать ужасно не хочется, но все же я постараюсь описать, что произошло дальше. Некогда, в плену у Водала, меня укусила летучая мышь из тех, что питаются кровью. Боли я почти не почувствовал, однако нарастающее истощение сил становилось все притягательнее и притягательнее, а когда я, брыкнув ногой, вспугнул мышь посреди трапезы, порыв ветра, поднятого ее темными крыльям, показался мне дыханием самой Смерти. Так вот, все это было лишь призраком, предощущением того, что я почувствовал в следующий миг. Для себя самого каждый из нас – сердцевина всего мироздания, а тут мироздание, подобно истлевшим лохмотьям клиента, с треском разорвалось в клочья, обернулось невесомой серой пыльцой и развеялось без остатка.

Долгое время я, охваченный дрожью, лежал в темноте. Возможно, сознания и не утратил, но сам этого уж точно не сознавал – чувствовал только кроваво-алую боль со всех сторон да невероятную слабость, должно быть, знакомую одним лишь умершим. Наконец во мраке вспыхнула искорка. Полагавший, будто ослеп, я подумал, что ее крохотный огонек сулит пусть призрачную, но все же надежду, приподнял голову и сел, хотя это стоило мне, дрожащему, ослабшему до предела, неописуемых мук.

Бесконечно крохотная, словно солнечный зайчик на острие иглы, искорка вспыхнула вновь. Замерцала она у меня на ладони, однако угасла прежде, чем я успел осознать это, исчезла во мраке задолго до того, как я, сумев шевельнуть онемевшими пальцами, обнаружил, что они скользки от моей собственной крови.

Огоньком сиял коготь – тот самый твердый, острый, черного цвета шип, вонзившийся мне в плечо многие годы назад. Должно быть, стиснув кулак, я вогнал шип во вторую фалангу указательного пальца, да так, что острие, вонзившись в кожу, вышло из ранки наружу в другом месте, будто рыболовный крючок. Почти не почувствовав боли, я выдернул коготь из пальца и сунул в мешочек, тоже скользкий от моей крови.

Сомнений не оставалось: да, я ослеп. Гладкая поверхность, на которой я лежал, казалась не более чем полом знакомого коридора, а обшитая панелями стена, которую я нащупал, как только поднялся на ноги, легко могла оказаться его стеной. Однако коридор был прекрасно освещен. Кто же уволок меня оттуда в это темное место и что со мною проделал? Отчего все тело так жутко болит?

Совсем рядом страдальчески застонали. Сообразив, что стон мой собственный, я поспешил зажать рот ладонью.

В юности, путешествуя с Доркас из Несса в Тракс, а из Тракса (как правило, без спутников) в Орифию, я всегда имел при себе кресало и кремень для разведения костров. Сейчас у меня с собой ничего подобного не оказалось. Обшарив и память, и карманы в поисках хоть какого-нибудь источника света, я не придумал ничего лучшего, как воспользоваться пистолетом. Вынув оружие из кобуры, я набрал в грудь побольше воздуха, чтоб криком предостеречь тех, кто мог угодить под выстрел, и только тут додумался позвать на помощь.

Ответа на зов не последовало. Чьих-либо шагов я, как ни прислушивался, не расслышал тоже. Убедившись, что пистолет по-прежнему переключен на самую малую мощность, я твердо решил стрелять.

Выстрелю одиночным. Не увижу фиолетовой вспышки – значит, я вправду потерял зрение. А если так, не расстаться ли заодно и с жизнью, пока необходимое для сего отчаяние не утратило силу? Или прежде проверить, чем мне сумеют помочь на борту корабля? (Правда, пусть даже сам я – то есть мы – и предпочтем гибель, права расстаться с жизнью у нас попросту нет. Кроме нас, Урд надеяться не на кого.)

Коснувшись свободной левой рукой стены, чтоб без ошибки направить ствол вдоль коридора, я поднял пистолет вровень с плечом, подобно стрелку, целящемуся вдаль.

Вдруг впереди замерцал огонек величиной с булавочную головку: точно таким же алым огоньком сияет Верданди сквозь пелену облаков. Это зрелище оказалось столь неожиданным, что я почти не почувствовал, как вспоротый когтем палец вдавил в рукоять спусковой крючок.

Луч выстрела рассек мрак надвое. Фиолетовая вспышка выхватила из темноты тело стюарда, полуоткрытую дверь моей каюты и смутный силуэт человека, скорчившегося от боли. В руке незнакомца блеснула сталь.

Мгновение – и все вокруг вновь окуталось мраком, однако я убедился, что не ослеп. Как мне ни худо, как ни ломит каждую косточку (казалось, меня, подхваченного смерчем, швырнуло о каменный столб), я вижу! Вижу!

Итак, со зрением все в порядке, просто на корабле отчего-то темно, будто ночью.

Невдалеке снова раздался стон – человеческий, однако этот голос принадлежал не мне. Выходит, в коридоре, кроме меня, все-таки есть еще кто-то, и этот кто-то намеревался лишить меня жизни: предмет, блеснувший в его руках, не мог оказаться ничем иным, кроме клинка некоего оружия. На малой мощности луч пистолета опалил его, как некогда ослабленные до предела лучи пистолетов иеродул опалили Бальдандерса. Разумеется, оказаться здесь, в коридоре, Бальдандерс не мог, однако противник мой тоже, подобно гиганту Бальдандерсу, остался жив… и, возможно, явился по мою душу не в одиночестве. Пригнувшись к полу, я ощупью отыскал мертвое тело стюарда, перебрался через него, словно увечный паук, все так же на ощупь добрался до двери в собственную каюту и заперся изнутри.

Лампа, при свете коей я переписывал рукопись, не горела, как и светильники в коридоре, однако стоило мне нащупать в темноте секретер, под руку подвернулась палочка воска. Тут-то я и вспомнил о золотой свече, на которой растапливал воск, – о свече, зажигавшейся от нажатия кнопки. Хранилось сие хитроумное устройство в одном отделении с воском, в специальном гнезде, однако на прежнем месте его не оказалось. Вскоре я обнаружил его среди прочего хлама на откидной доске для письма.

От первого же прикосновения к кнопке свеча вспыхнула ярким желтым огнем, осветив разгромленную каюту. Вся моя одежда, разбросанная по полу, оказалась распорота, разодрана по швам. Чей-то острый клинок от края до края взрезал матрас. Среди клочьев одежды в беспорядке валялись перевернутые, опорожненные ящики секретера и книги, и даже сумки, в которых мои пожитки доставили на борт, были располосованы в лоскуты.

Поначалу я было счел все это обычным вандализмом, учиненным кем-либо из моих ненавистников (а на Урд таковых имелось немало), не заставшим меня во сне и таким образом выплеснувшим накопленную ярость. Однако недолгие размышления привели меня к иному выводу: разгром в каюте казался слишком уж обстоятельным. Почти сразу же после того, как я покинул апартаменты, в каюту кто-то проник. Несомненно, иеродулы – ведь их время течет вспять, навстречу привычному для нас току времени – предвидели его появление и послали за мной стюарда, главным образом, ради того, чтоб я не столкнулся со злоумышленником нос к носу. Обнаружив мое отсутствие, неизвестный злоумышленник принялся обыскивать каюту, причем искал нечто совсем небольшое – то, что легко спрятать хоть в воротнике рубашки.

За чем бы он ни явился, сокровище у меня имелось всего одно – врученное мастером Мальрубием письмо, удостоверяющее, что я законный Автарх всея Урд. Грабежа я не ожидал, а посему прятать его даже не думал – попросту сунул в ящик секретера среди прочих бумаг, прихваченных с Урд, и, разумеется, письмо оттуда исчезло.

Выходя из моих апартаментов, грабитель столкнулся со стюардом, а тот, должно быть, заподозрил неладное и остановил его. Этого так оставлять было нельзя, поскольку стюард смог бы после описать мне грабителя. Грабитель обнажил оружие, стюард, защищаясь, выхватил складной нож, но, увы, не успел его даже раскрыть. Я, разговаривая с иеродулами, услышал его крик, однако выбежать за порог – и столкнуться с грабителем – мне помешал Оссипаго. Здесь все было предельно ясно.

А вот далее следовало самое странное во всем этом происшествии. Обнаружив тело стюарда, я попытался оживить его, воспользовавшись вместо настоящего Когтя Миротворца шипом с кустов на берегу Океана. Из этой затеи ничего не вышло, однако все прежние попытки воззвать к неведомой силе, которой я повелевал, обладая подлинным Когтем, тоже завершились ничем. (Первой такой попыткой, кажется, было прикосновение к даме, заключенной в наших подземных темницах, любительнице обставлять комнату мебелью из похищенных детей).

Все эти неудачи, однако ж, не повлекли за собой никаких катаклизмов, подобно словам не из числа слов власти: слово произнесено, а двери просто не отворяются, и делу конец. То же самое выходило и с моими стараниями: прикосновения попросту не приводили ни к исцелению, ни к ресусцитации.

На этот же раз дело обернулось совсем по-другому. Оглушило меня так, что дурнота и слабость не отпускали до сих пор, а я даже не догадывался, что, собственно, произошло… но это, как сие ни противоречиво, вселяло надежду. По крайней мере, произошло хоть что-то, пусть даже едва не стоившее мне жизни.

Что б ни случилось, в результате я лишился чувств, а вокруг стало темно, хоть глаз выколи. Осмелевший грабитель вернулся. Вернулся и, услышав мой крик о помощи (на каковой любая благонамеренная особа откликнулась бы непременно), рассудил, что со мною самое время покончить.

Все эти мысли промелькнули в голове куда быстрее, чем я их описываю. Набирающий силу ветер крупица за крупицей, зерно за зерном уносит нашу новую землю к ушедшим под воду землям Содружества, но, прежде чем удалиться в беседку и лечь спать, я напишу еще кое о чем, а именно – о единственном дельном выводе, к которому все они привели. Возможно, подумалось мне, грабитель, раненный выстрелом, еще лежит в коридоре, а если так, его неплохо бы расспросить и о движущих им побуждениях, и о сообщниках, буде таковые имеются. Загасив свечу, я как можно тише отворил дверь, выскользнул за порог, замер, прислушался и рискнул зажечь ее снова.

Враг мой исчез, но в остальном за дверью все осталось по-прежнему. Убитый стюард лежал замертво, рядом валялся его складной нож. В освещенном желтым колеблющимся огоньком коридоре не было ни души.

Опасаясь, как бы свеча не прогорела или не выдала меня, я погасил ее снова. В ближнем бою найденный для меня Гунни охотничий нож казался куда удобнее пистолета. Вооружившись ножом, а свободной рукой касаясь стены коридора, я осторожно двинулся вперед, на поиски апартаментов иеродул.

Сопровождаемый Фамулим, Барбатом и Оссипаго, я не обращал внимания ни на расстояние, ни на направление, но помнил каждую пройденную дверь и почти каждый сделанный мною шаг. Конечно, путь занял куда больше времени, чем в первый раз, однако нужную дверь я (во всяком случае, по собственным ощущениям) отыскал без ошибки.

На стук в дверь отклика не последовало. Прижавшись к ней ухом, я не услышал за дверью ни шороха и постучал вновь, громче, и вновь ничего не добился. Тогда я забарабанил в дверь рукоятью ножа.

Когда и это не принесло результата, я прокрался сквозь мрак к дверям справа и слева (хотя та и другая от первой отстояли далековато, а я был уверен, что обе – не те), постучал в них, однако на стук снова никто не ответил.

Вернуться к себе в каюту означало бы напрашиваться на новое покушение, и я от всего сердца поздравил себя с тем, что загодя подыскал еще одну. Все бы хорошо, вот только единственный известный мне путь к ней вел мимо двери в мои апартаменты. Помнится, изучая историю предшественников и воспоминания тех, чьи личности слились воедино с моей, я был поражен, сколь многие из них лишились жизни, повторив некий рискованный поступок – к примеру, лично возглавив последнюю победную атаку, либо инкогнито нанося прощальный визит какой-нибудь пассии в городе. Воскресив в памяти дорогу к матросским кубрикам, я рассудил, что смогу догадаться, в какой части корабля находится новое пристанище, и решил, пройдя коридором, свернуть, где удастся, в сторону, обогнуть прежнюю свою каюту, затем вернуться назад, в коридор, а там уже следовать к цели.

Изрядно утомившие меня блуждания по кораблю я, дабы не утомлять оными и тебя, гипотетический мой читатель, описывать здесь не стану. Довольно будет упомянуть, что со временем я отыскал трап, ведущий на нижний ярус, и коридор, вроде бы пролегавший прямо подо мною покинутым, но вскоре завершившийся еще одним трапом, ведущим вниз, в темный, как подземелье, лабиринт галерей, мостков, лесенок и узких проходов. Здесь пол под ногами заметно подрагивал, а воздух с каждым шагом вперед становился все более жарким и влажным.

Довольно долгое время спустя знойный сквозняк принес с собой едкий, до боли знакомый запах. Столь часто похвалявшийся безупречной памятью, я двинулся дальше, вынюхивая дорогу, словно ищейка-браше, и так – едва не вопя от восторга при мысли о знакомых местах после долгих странствий во мраке, пустоте и безмолвии, – казалось, прошел не менее лиги.

Увидев вдали проблеск неяркого света, я вправду не сумел сдержать торжествующего вопля. За многие стражи блужданий во чреве корабля глаза мои настолько привыкли к темноте, что, при всей слабости этого проблеска, я сумел разглядеть и неугомонный пол под ногами, и замшелые стены вокруг – и, спрятав нож в ножны, помчался вперед во всю прыть.

Вскоре я оказался среди округлых клочков земли, служивших средой обитания примерно сотне зверей. Запах привел меня в зверинец, где содержали аппортов, а свет мерцал в загородке, отведенной одному из них. Подойдя ближе, я обнаружил внутри того самого косматого зверька, которого помог изловить. Зверек стоял на задних лапах, опершись передними о незримую ограду, не позволявшую ему улизнуть. Вдоль брюха его мелкой рябью бежали вверх сполохи фосфорического сияния, а ярче всего светились передние лапки, удивительно похожие на человеческие ладони. Стоило мне заговорить с ним, точно с любимым котом по возвращении из долгого путешествия, зверек совершенно по-кошачьи обрадовался моему появлению – прижался мохнатым телом к невидимой стене, замяукал, не сводя с меня молящего взгляда.

Однако в следующий же миг он обнажил крохотные клыки в злобном оскале, сверкнул глазками, точно демон. Испуганный, я бы отпрянул назад, но чья-то рука обхватила со спины мою шею, а к груди моей молнией метнулся стальной клинок.

Перехватив запястье убийцы, я удержал острие ножа в каком-то пальце от тела, напряг все силы, присел и перебросил напавшего через голову.

Меня считают человеком довольно сильным, но противник оказался слишком силен. Поднять его мне удалось без труда – здесь, на борту корабля, я легко поднял бы дюжину человек, однако его ноги сомкнулись на моем поясе, будто медвежий капкан. Не сумев сбросить его, я вместе с ним рухнул наземь и судорожно извернулся, уклоняясь от нового удара ножом.