Рай и ад. Великая сага. Книга 3

– Об этом не может быть и речи, если вы собираетесь приобрести его в долг. Слишком многие сейчас озабочены восстановлением и просят о помощи. Это израненная земля, Мадлен. Вы только посмотрите вокруг.

– Да, я посмотрела. Что ж, Леверетт, вы очень добры, что помогаете с закладными.

– Вот только не считайте это благотворительностью. Плантация одна из лучших в округе и ценится очень высоко. Ее владелец, брат вашего мужа, уважаемый в обществе человек. А вы прекрасно справляетесь с управлением плантацией как весьма ответственная гражданка.

Он имеет в виду, с грустью подумала Мадлен, что я не создаю проблем.

…Так что мы не преуспели так быстро, как я надеялась.

Потом я отправилась в Бюро по делам освобожденных на Митинг-стрит. Там меня встретил какой-то сварливый коротышка с резким акцентом уроженца Новой Англии, назвав себя бревет-полковником Орфой К. Манро. Его официальное звание, такое же величественное, как «халиф» или «паша», звучало так: «второй помощник временного командующего Чарльстонским военным округом».

Я изложила свою просьбу. Он сказал, что бюро почти наверняка сможет найти учителя и, когда это случится, меня известят. Я ушла с ощущением, что совершаю какое-то преступление.

Потом я отпустила Энди и пошла пешком на Традд-стрит, чтобы навестить Юдифь до встречи с Купером. Там я с удивлением узнала от нее, что Купер дома, пришел еще в полдень, на обед.

– Я не стал возвращаться в контору, решил поработать здесь, – сказал Купер.

У его ног на сухой бурой траве в огражденном стеной садике лежали карандашные наброски причала для «Каролинской морской компании». Из дома доносилась робкая версия главной темы Двадцать первого концерта Моцарта, которую кто-то исполнял, часто не попадая в ноты.

Купер повернулся к жене:

– Можно нам чая или чего-нибудь похожего? – (Юдифь улыбнулась и ушла.) – Ну, Мадлен, что стало причиной столь неожиданного и приятного визита?

Она села на заржавевшую кованую скамью с облезшей черной краской.

– Хочу открыть в Монт-Роял школу.

Купер, наклонившийся, чтобы собрать листы с набросками, резко вскинул голову и с недоумением уставился на нее. Его темные волосы упали на бледный лоб. Ввалившиеся глаза смотрели настороженно.

– Какую школу?

– Чтобы учить чтению и арифметике любого, кто пожелает. Бывшие рабы в нашем округе очень нуждаются в базовых знаниях, если хотят выжить.

– Нет! – Купер смял листы и швырнул их под куст азалии; от ярости он даже покраснел. – Нет! Я не могу тебе этого позволить.

– Я не прошу твоего разрешения, – так же запальчиво ответила Мадлен, – просто любезно извещаю о своих намерениях.

Из высокого окна веранды на втором этаже выглянула юная девушка:

– Папа, почему ты кричишь? Ой, тетя Мадлен, добрый день!

– Здравствуй, Мари-Луиза.

Дочери Купера исполнилось тринадцать. У нее было простое, неказистое лицо, совсем плоская грудь, и уже сейчас было ясно, что красавицы из нее не вырастет. Она, похоже, понимала это и с детской энергией старалась компенсировать свою непривлекательность, постоянно улыбаясь. Люди любили ее, а Мадлен просто обожала.

– Вернись в дом и продолжай играть! – рявкнул Купер.

Мари-Луиза нервно сглотнула и исчезла. Моцарт зазвучал снова, и количество фальшивых нот почти сравнялось с количеством правильных.

– Мадлен, позволь напомнить тебе, что недовольство неграми, а также теми, кто им помогает, очень быстро растет. И было бы нелепо обострять это недовольство. Ты не должна открывать школу.

– Купер, еще раз повторяю: это не твое решение. – Мадлен старалась говорить как можно мягче, но смысл слов неизбежно оставался резким. – Ты доверил мне управление плантацией, письменно. Поэтому я намерена продолжать. У меня будет школа.

Кипя от гнева, Купер принялся расхаживать по садику. Это был какой-то новый, откровенно враждебный Купер Мэйн, незнакомый ей. Когда молчание затянулось, она попыталась сгладить ситуацию:

– Я надеялась, что ты встанешь на мою сторону. В конце концов, образование чернокожих больше не противоречит закону.

– Зато оно слишком непопулярно… – После короткого колебания Купер вдруг выпалил: – Если ты будешь раздражать людей подобными поступками, они перестанут сдерживаться!

– В каком смысле сдерживаться?

– В отношении тебя! Пока все смотрят сквозь пальцы, делая вид, что ты не… Ну, ты понимаешь. Если ты откроешь школу, они уже не будут такими терпимыми.

Мадлен побледнела. Она понимала, что кто-то однажды заговорит о ее происхождении, но никак не ожидала, что это будет брат ее мужа.

– А вот и чай.

Юдифь, потряхивая кудряшками, спускалась в сад с подносом, на котором стояли щербатые чашки и блюдца. На последней ступеньке она остановилась, увидев гнев в глазах мужа.

– Боюсь, Мадлен уже уходит, – сказал Купер. – Она просто заходила сообщить мне кое-что о Монт-Роял. Спасибо за любезность, Мадлен. Но ради тебя самой я настаиваю на том, чтобы ты передумала. Всего хорошего.

Он повернулся к ней спиной и наклонился к азалии, чтобы подобрать смятые листки. Юдифь застыла, ошеломленная его грубостью. Мадлен, скрывая боль, ласково похлопала ее по руке, быстро поднялась по скрипучим железным ступеням и выбежала из дома.

…Боюсь, я превратила его в своего врага. Если так, мой милый Орри, то я, по крайней мере, потеряла его дружбу ради стоящего дела.

Пришло письмо! Всего через две недели после моей встречи с полковником Манро. Общество помощи освобожденным при методистской епископальной церкви в Цинциннати пришлет нам учительницу. Ее зовут Пруденс Чаффи.

Купер молчит. Пока никаких признаков противодействия.

Глава 6

Тренировочный лагерь кавалеристов армии Соединенных Штатов в казармах Джефферсона, в Миссури, на западном берегу Миссисипи, в нескольких милях южнее Сент-Луиса.

Когда Чарльз прибыл туда, первым делом его направили на осмотр к вольнонаемному врачу, который проверил, нет ли у него вставных зубов, видимых опухолей, а также признаков венерических заболеваний и алкоголизма. После того как он был объявлен годным к службе, его отпустили обустраиваться вместе с бывшим продавцом корсетов из Хартфорда, который сказал, что поехал сюда в поисках приключений; каким-то мужланом из Нью-Йорка, который почти не разговаривал и, скорее всего, был в бегах; плотником из Индианы, который сказал, что однажды утром проснулся и понял, что ненавидит свою жену; мальчишкой-пустомелей, который признался, что прибавил себе лет; и очень красивым мужчиной, который не произнес ни единого слова. Когда рекруты пришли к ветхим казармам, седой капрал ткнул пальцем в последнего:

– Французский Иностранный легион. По-английски почти не говорит. Господи Боже, но почему они все к нам? Да еще за какие-то паршивые тридцать долларов в месяц. – Он окинул взглядом Чарльза. – Я видел твои документы, бунтовщик. Ты ведь бунтовщик?

Чарльз занервничал. Он уже привлек к себе несколько недовольных взглядов из-за своего акцента, даже один раз услышал за спиной: «Чертов предатель!» Ему хотелось огрызнуться, но он вспомнил предостережение Джека Дункана и просто ответил:

– Да.

– Ну, мне до этого дела нет. Мой кузен Филдинг тоже был бунтовщиком. А если ты такой же хороший солдат, как он, то будешь полезнее Дяде Сэму, чем все эти отбросы. Так что удачи тебе. – Он отступил назад и гаркнул: – Так, парни! Сейчас двигайте через эту дверь, найдите себе койки. Да поживее! Здесь вам не отель!

Чарльз дал клятву поддерживать и защищать конституцию. Проблем с этим у него не возникло; он уже давал эту клятву однажды в Вест-Пойнте. А когда война закончилась, твердо решил воспитать своего сына как американца, а не как южанина.

Вот только казалось странным снова видеть вокруг столько синего цвета. Светло-синие брюки из грубой шерсти с желтыми лампасами и тускло-серые рубашки напомнили ему о Втором кавалерийском. Как и плохо проветриваемые казармы, дымящие лампы, узкие щели окон по обоим концам помещения и шорох крыс по ночам. Как и его армейская койка – средство для пыток с железным каркасом, поперечными деревянными планками, пружинами и тюфяком, набитым соломой. Как и армейская пища, особенно сухари и жесткая говядина, которую на обед подавали в виде тонких бифштексов, а на ужин тушили в жирной подливке, отчего мясо было уже немного лучше на вкус, потому что соус скрывал слабый запах тухлятины.

Казармы Джефферсона оказались не столько тренировочным лагерем, сколько пересыльным. Рекрутов отправляли из него сразу, как только регулярным частям требовалось сколько-то человек для замены. Поэтому обучение могло продолжаться два месяца, а могло – два дня. Чарльз думал, что это не лучшим образом характеризует послевоенную армию.