Бледно-серая шкура виноватого

Маленький красный автомобиль снова вела она. Подрулила к парковке у “Султаны”, выключила фары, чтобы нас не заметили дежурившие снаружи ребята и не свистнули ее ко входу, отцепила тесемки, положила шляпу на заднее сиденье, обхватила пальчиками меня за шею и запечатлела столь искусный поцелуй, что я шагал к взятому напрокат автомобилю с ослабевшими дрожащими коленками, после того как она унеслась прочь.

***

Без двадцати двенадцать на борту “Флеша”, вымыв тарелку из-под яичницы с луком, я вытащил листок, вырванный из записной книжки. Листок цвета устрицы, тонкий, жесткий, с перфорацией слева. В нижнем правом углу напечатано самым простым шрифтом золотыми буквами: “С любовью Мэри Смит”.

Я набрал номер.

Через пять гудков ответил глухой шелковистый голос:

– М-м-м?

– Т. Макги, мэм.

Услышал сонный зевок.

– Который час, милый?

– Почти без пятнадцати – время Золушки.

– М-м-м. Я видела интереснейший сон про тебя. А на мне интереснейший желтый ночной наряд, купленный в Токио. Я немножечко полежала в большой горячей ванне и поэтому интересно пахну, сандаловым деревом, засушенными розовыми лепестками и еще чем-то. Довольно пряный аромат, наводит меня на мысли о Мексике. Ты не меньше меня любишь Мексику? Скоро приедешь, милый?

– Хороший вопрос.

– Твой тон мне не очень-то нравится.

– Мне тоже.

– Ты так опечален. У тебя проблемы?

– Сплошная тоска. Мы только что заказали поесть и сейчас ждем третью сторону, а к рассвету, по-моему, будем за сотню миль отсюда осматривать собственность, о которой идет речь, в Тамайами-Трейл, совсем рядом с Нейплс.

– Фу-у!

– Я бы выбрал словечко покрепче. Она тяжело вздохнула и сказала:

– Ну, ложись спать, девочка. Помни обо мне, ладно?

– Отдохни хорошенько. Завтра я позвоню тебе ровно в полдень, и мы опять оттолкнемся от старых стартовых колодок.

– От старых тормозных башмаков. Заметано. Мы их сбросим. В любом случае, пока у тебя еще остается слабое представление о том, чего ты лишился, милый, закрути сделку покруче. Ты заслуживаешь вознаграждения, Бог свидетель.

Закончив разговор, я набил трубку, поднялся наверх, растянулся на влажном от росы матрасе для загара, чувствуя легкий бриз, глядя на холодные звезды.

Где же члены жюри? – думал я. Они уже безусловно должны были сделать выбор. Поднимутся на борт, прозвучат торжественные речи, я зардеюсь, расшаркаюсь, отмахнусь: “Да ведь все это ерунда, ребята!” Ежегодный Национальный приз за чистоту, силу характера и несравненную сексуальную выдержку перед лицом чрезвычайного искушения. Ей-богу, любой американский парень, живущий в век Хеффнера, ухватился бы за возможность трахнуть эту тыковку в соответствии с идеальной формулой игры: максимум удовольствия при минимальной ответственности. С такой чудной фигуркой, Чарли. С таким шиком, Чарли, ну, ты понимаешь, что я имею в виду. В самом деле готовая на все девчонка, и она в самом деле вешалась мне на шею. Ты, старина Чарли, никогда и не видел такую шикарную и готовую сбросить классный прикид и нырнуть в койку. Я скажу тебе, что я сделал, старик. Я ушел. Как тебе это понравится?

Вместе с ежегодной Национальной премией я заслужил красивую медаль. С соответствующей символикой. Щит с брошенным заячьим хвостиком, пустой постелью, затянутой паутиной задницей и с латинской надписью “Non futchus”[27 - Несовершение полового акта (лат).].

Симпатичный седой розовый старый джентльмен пришпилит медаль прямо к голой груди, как рекомендует Джо Хеллер[28 - Хеллер Джозеф (р. 1923) – автор сатирических произведений, полных черного юмора, в том числе романа об абсурдности военной машины “Уловка-22”, название которого стало нарицательным.], а скрипка будет наигрывать: “Дружба, только дружба…"

Церемониальный поцелуй в незапятнанную крепкую мужскую щеку и…

Порыв ветра поднял ворот рубашки, взъерошил матерчатую обивку на поручнях верхней палубы. Прикосновение к шее воротника было прикосновением пряди рыжих волос Пусс, хлопанье ткани – ее резким смешком, и меня без предупреждения пронзила такая тоска по ней, что живот словно проткнули длинными ножами, а в глазах защипало.

Никогда ничего не делаешь без причины, никогда не воздерживаешься от поступка без причины. Иногда просто проходит больше времени, прежде чем причина вынырнет из глубины и всплывет на поверхность прямо перед глазами.

Я выбил трубку, пошел вниз. Значит, это не был добродетельный отказ или надменное высокомерное неодобрение. Это был моногамный инстинкт, основанный на древней мудрости сердца. Пусс всю себя сделала щедрым даром, не просто отдавая тело и насыщая физическое желание. Искусные эротические таланты Мэри Смит не имеют значения, ощущения не заменят личность, которую она предложить не могла, не хотела, а может быть, если бы и захотела, то не смогла.

Я точно знал, как все было бы с Мэри Смит, потому что потерял Пусс слишком недавно и слишком трагично. Потайные достоинства Мэри Смит попросту говорили бы мне, что формы не те, и размеры не те, и фактура не та, и горло издает не те звуки, она не так обнимает, берет не тот темп, не то, не то… Поэтому все обернулось бы с ней обманутыми воспоминаниями и досадой, а закончилось раздражением от прикосновения к ней, страшной злостью от близости с ней.

Пусс была слишком недавно.

Улегшись в постель, погрузившись в вспоминания, я наткнулся на тот же старый парадокс: если Пусс полностью отдавала себя, открывая все девичьи ящички души и сердца, как она могла уйти? Почему она ушла?

Что-то знобящее шевельнулось в сознании и улетучилось, нераспознанное, как и прежде.

На протяжении всех этих месяцев один ящичек оставался запертым.

Но хотя бы теперь прекратились пустые фантазии о садике удовольствий в желтом наряде из Токио.

Значит, Трев, в отличие от полигамной Мэри, моногамен.

Пока. Не выйдет ничего хорошего, пока рыжая не забудется. Она будет тянуть меня назад. А когда придет время новых ожиданий и подвернется шанс, не стоит рисковать, тратя его на Мэри Смит, которая превратит это в нечто вроде трудовой терапии.

Глава 11

В субботу до полудня мне пришлось пятнадцать минут рыться в хранилищах, прежде чем отыскалось приспособление под названием “Электронное алиби Макги”. Две севшие батарейки пришлось заменить новыми и проверить. Некогда это был дверной звонок, но я вытащил язычок колокольчика, поставив вместо него железку с нужным тембром и резонансом.

Установил и завел свой любимый прибор, водрузил на стол, чтобы слушать, прижав к уху трубку, держа микрофон на предварительно определенном и выверенном расстоянии. Она ответила всего через два гудка, но этого было достаточно для выяснения продолжительности звонков и интервалов меж ними.

– Милый? – сказала она: как раз стукнул обещанный полдень.

Я, нажав кнопку, включил прибор, который продолжает назойливо гудеть при снятой трубке.

Между двумя первыми фальшивыми гудками донесся ее голос:

– ..черт… – В следующей паузе:

– Вот дерьмо… – Раздался стук, она заколотила по рычажку. – ..кин сын…

Я сымитировал восемь гудков, чтобы всего было десять, как учат в справочниках, и отключился.

Бедный парень звонит точно вовремя, весь взмыленный, а ее нету дома. Прекрасно. Он думает, вдруг у нее часы отстают, или выскочила за газетой, за хлебом, еще за чем-нибудь. Через пять минут новая попытка опять – ответ – яростные, огорченные, беспомощные гудки – и на сей раз отчаянный вопль:

– А, будь ты проклят ко всем чертям! Потеряв шанс, парень звонит в офис. Я позвонил сразу, пока она об этом не догадалась, и приглушенный голос сказал:

– Три один два один.

– Будьте добры, Мэри Смит. Добавочный шестьдесят шесть.