В дельте Лены

4 декабря, воскресенье. – Ехали днём и ночью, прибыв в час ночи на первую станцию. Здесь меня ждали две записки от Даненхауэра, в которых говорилось, что он купил здесь оленину и замороженное молоко. Мы сменили упряжки и погонщиков и снова отправились в путь. Перед отъездом со станции поужинали олениной, поджаренной на углях, и супом с лапшой. Ипатьев был настолько предусмотрителен, что имел для нашего путешествия запас лапши. Сделали шестьдесят вёрст, а затем, после остановки у балагана, ещё шестьдесят, и, наконец, остановились в пять часов, сделав сто сорок вёрст с четырёх часов утра до пяти вечера.

5 декабря. – Проехали десять вёрст; остановились, чтобы дать отдых оленям и пообедать, а затем снова до следующей станций, и ещё восемьдесят вёрст добавилось к нашему списку расстояний. С полудня перед нами было восемьдесят вёрст до пункта, который находится в двухстах двадцати верстах от Верхоянска. С остановкой в восемь вечера на чай преодолели эти восемьдесят вёрст за шесть часов с четвертью.

6 декабря. – Остановились в три часа ночи, имея на своём счету шестьдесят вёрст за пять с четвертью часов. Снова обморозил левую ногу, и она вся кровоточит. Холодно!! Термометр Ипатьева показывает –45° по Реомюру[86 - –56° Цельсия]. Проехали шестьдесят вёрст и выпили ещё чаю. Снова в путь, оставалось пройти всего тридцать вёрст, и мы преодолели их к шести часам вечера.

Девятьсот вёрст за пять дней и восемнадцать часов. Прекрасный результат! Но мы путешествовали день и ночь и ни разу не ночевали в хижине или станции. Во время наших остановок у меня было несколько интересных бесед с Ипатьевым, русским, родившимся в Якутске, общительным, умным и вообще хорошим малым. У него было много курьёзных вопросов, касающихся Америки, «Великой Республики» и её конституции. Он живёт надеждой, что в России когда-нибудь появится конституция, и многие несчастные будут тем самым спасены от ссылок. У него нет веры преступникам, он полагает, и справедливо, что они должны наказываться. Он рассказал мне всё об убийстве президента Гарфилда[87 - Джеймс Абрам Гарфилд (1831-1881) – 20-й президент США. Покушение на него было совершено психически больным человеком 2 июля 1881 года, т.е. во время экспедиции «Жаннетты». Он был ранен из револьвера, но умер в результате неквалифицированного хирургического вмешательства. Покушение имело большой резонанс в России, т.к. за 4 месяца до этого в С.-Петербурге террористами «Народной воли» был убит Александр II. – прим. перев.], но сказал, что его ударили ножом, и сделал вывод, что слишком много свободы – это смерть как президентов, так и царей; а республика не может быть идеальной, иначе мы бы не убили нашего президента. Он искренний православный верующий, но имеет странные взгляды на религию; человек, родившийся русским и воспитанный православной церковью, не имеет права менять свои религиозные убеждения или саму религию, которой принадлежит, а те люди, которые это делают, по его мнению, заслуживают ссылки. Человек, родившийся и получивший образование католика или лютеранина (никакой другой протестантской веры он не знал), может, однако, сохранять свою религию и быть верным своему государству, но ему кажется невозможным, чтобы русский мог отказаться от национальной религии и при этом оставаться верным своей стране. Он очень интересуется нашими законами о браках и разводах и, в частности, поинтересовался, необходимо ли проводить как гражданскую, так и религиозную церемонию; он был несколько удивлён, когда я сообщил ему, что каждая имеет одинаковую юридическую силу, хотя некоторые американцы, для полной уверенности, женятся трижды: один раз с помощью государственного служащего и дважды с помощью священнослужителей разных конфессий. Что касается развода, то это чисто гражданский процесс, и брак можно прекратить только по уважительной причине. У него было очень ошибочное представление в этом вопросе, каким-то образом он пришёл к выводу, что мужчины и женщины в Америке вступают в брак и разводятся по собственному желанию. Я прямо сказал ему, что Сибирь – это единственная страна, в которой я когда-либо был, где у каждого мужчины была семья, но лишь у немногих были жёны. Возможно, это слишком сильно сказано, но по всей Восточной Сибири я нашёл столько же мужчин с сожительницами, сколько и с жёнами, и, более того, много раз встречал этих сожительниц в домах, где они свободно общались с жёнами, и это казалось нормальным.

Сразу же по прибытии в Верхоянск меня отвезли в резиденцию исправника Кочаровского, который принял меня с большим радушием. Даненхауэра и первую часть моего отряда приняли здесь очень хорошо, мужчин разместили в доме одной вдовы, их хорошо кормили, снабдили большим количеством табака и очень ограниченным количеством водки, так что они были совершенно довольны. Джек Коул, бедняга, хоть и был не в своём уме, был весел, вёл себя хорошо, ни с кем не ссорился, хотя и молол всякую чепуху. Но в конце концов он стал вести себя так странно, что мистер Даненхауэр счёл необходимым передать его на попечение казака, а затем, после нескольких дней отдыха и подготовки, все они отправились в Якутск в сопровождении казака, которому поручались их дорожные нужды и расходы. Путешествие было приятным и весёлым, так как в Верхоянске их вдоволь снабдили провизией, и, хотя было очень холодно, никто сильно не пострадал, так как станции находились на небольшом расстоянии. Когда они были ещё в Верхоянске, прибыл курьер от генерала Георгия Черняева с пятьюстами рублями из его личных средств, переданными на нужды нашего отряда. Мистер Даненхауэр взял двести рублей, а остальное оставил мне, но так как деньги мне не были нужны, я передал их Кочаровскому на будущие расходы; это я сделал, чтобы упростить наши расчёты.

Сразу после моего прибытия исправник послал за Лионом, одним из находящихся у него политических ссыльных, чтобы он служил нам переводчиком. Лион пришёл и представился как тот, который написал мне письмо для исправника, когда я был в дельте; и теперь, когда он переводил для нас, ему удалось между делом поведать мне часть своей истории. Мы вместе отлично поужинали уткой, бекасом и другой дичью, которую Кочаровский хранил замороженной в своём леднике круглый год. Лион сказал мне, что он никогда раньше не ел за этим столом, хотя поначалу его часто приглашали отобедать. Но Лион был совершенно бескомпромиссным нигилистом и не хотел брататься со своими охранниками. У Кочаровского был сын, которого я назвал «Маленький солдат», к большому удовольствию нас обоих. Миссис Кочаровская была приятной, светловолосой, симпатичной женщиной, по-видимому, вполне довольной тем, что проводит свои дни в этой отдалённой заснеженной глуши, готовя и заботясь о своём доме, супруге и маленьком сыне. Она прислуживала нам за столом и не садилась с нами. Это была первая хорошая еда, которую я ел с тех пор, как покинул Сан-Франциско. На столе было красное вино, называемое «наливка», которое делается из разбавленной водки и диких ягод, приятное на вкус и не очень пьянящее, а также был коньяк и обычная водка, которая представляет собой не что иное, как очищенное ржаное виски крепостью около шестидесяти процентов.

Наш разговор затянулся до трёх или четырёх утра из-за того, что мне, конечно, нужно было рассказать историю «Жаннетты» во всех её скорбных подробностях.

Лион сообщил мне, что до них никогда не доходило никаких известий о нашей экспедиции; что они недавно слышали о немецкой экспедиции, но ничего не знали ни о нас, ни о нашем путешествии, пока мы не пришли на их берег с Ледовитого океана. Я видел, как его глаза заблестели, когда я заговорил о том, с какой лёгкостью я мог бы плавать вдоль побережья Сибири на таком маленьком судне, как наш вельбот. Кочаровскому очень хотелось узнать всё об одежде и провизии, необходимых для таких путешествий, какие совершали мы; и когда я рассказывал, было видно, как молодой человек впитывал каждое моё слово, а его лицо светилось надеждой и радостью, когда я открыл его горящему взору великолепное видение побега из ненавистного заточения.

На следующее утро Лион снова пришёл позавтракать с нами и продолжить свою работу в качестве переводчика. За столом он сказал мне, что, задавая вопросы Кочаровскому, он возьмёт на себя смелость задать несколько своих собственных. Когда мы закончили трапезу, я попросил Кочаровского отправить Баишеву распоряжение с указанием продолжать поиски до моего возвращения или прибытия на место какого-либо другого американского офицера. Ниже приводится моё письмо с инструкциями, которое перевёл Лион; и оно было немедленно отправлено в Булун специальным курьером, а копия была направлена генералу Черняеву.

Верхоянск, 7 декабря 1881 года.

Сэр,

Это моё желание и пожелание правительства Соединённых Штатов Америки и руководителя американской экспедиции, чтобы были проведены тщательные и постоянные поиски моих пропавших товарищей с обеих лодок. Лейтенант Делонг и его отряд, состоящий из двенадцати человек, должны находиться недалеко от берега реки Лена, на западном берегу, к югу от небольшого охотничьего стана, известной среди якутов, как Кувина. Они не могли пройти на юг дальше, чем Булкур, поэтому, живы они или мертвы, они находятся между Булкуром и Кувиной. Я уже прошёл по этой местности, но следовал по берегу реки, поэтому необходимо провести более тщательный поиск на возвышенности на небольшом расстоянии от реки. Я осмотрел много хижин и небольших жилищ, но не мог обследовать их все; поэтому необходимо, чтобы все – каждый дом и хижина, большие и маленькие, должны быть обследованы на предмет записей, бумаг или людей из экипажей лодок. Люди без еды и почти без одежды, естественно, будут искать убежища в хижинах вдоль линии своего маршрута, и если они были истощены, то могли умереть в одной из них. Они оставляли свои записи и бумаги в хижинах, если не могли нести их дальше. Если они перенесли свои записи и бумаги к югу от этой местности между Матвеем и Булкуром, их записи и бумаги могут быть найдены сложенными стопками, а рядом с ними будет установлен какой-нибудь заметный предмет, чтобы привлечь внимание поисковых отрядов; рядом с ними, если не на них, будет сложен знак из дерева или деревянный столб. В случае обнаружения книг или документов они должны быть отправлены американскому посланнику, проживающему в Санкт-Петербурге. Если они будут найдены и могут быть пересланы мне до того, как я покину Россию, я возьму их с собой в Америку.

Если мои товарищи будут найдены мёртвыми, я желаю, чтобы все записи и бумаги были изъяты из их одежды и переданы американскому посланнику в Санкт-Петербурге или мне, если они успеют связаться со мной до моего отъезда из России. Личности умерших, которых я хотел бы перенести в место, наиболее удобное для доступа из Булуна, чтобы все они были помещены в хижину и положены бок о бок для будущего опознания, чтобы хижина была надёжно закрыта и засыпана снегом или землёй до тех пор, пока из Америки не прибудет специальный человек, чтобы окончательно распорядиться телами. При закрывании хижины сделайте это таким образом, чтобы животные не могли проникнуть внутрь и уничтожить тела.

Поиски нашей третьей, малой лодки, вмещающей восемь человек, следует вести от западного устья реки Лена до восточного устья реки Яна и за их пределами. С момента, когда три лодки потеряли друг друга не было получено никаких известий о третьей лодке; но поскольку все три лодки направлялись в Баркин, а затем в устье Лены, естественно предположить, что лейтенант Чипп направил свою лодку в Баркин, если ему удалось пережить шторм; но, если по какой-либо причине он не смог добраться до устья Лены, лейтенант Чипп продолжил бы движение вдоль побережья от Баркина на запад до северного устья Лены или на юг до восточного устья реки Лены. Если ему не удалось войти в реку Лена, он мог из-за погодных условий или по другой причине вынужден идти вдоль побережья к реке Яна.

Тщательные и постоянные поиски должны начаться сейчас, в декабре, и продолжаться до тех пор, пока не будут найдены люди, записи и бумаги, при этом следует позаботиться о том, чтобы тщательное обследование той местности, где находятся лейтенант Делонг и его отряд, проводилось ранней весной, когда снег только начинает таять и до того, как начнутся весенние паводки на реке. Один или несколько американских представителей, по всей вероятности, прибудут в это время в Булун, чтобы помочь в поисках, но поиск, упомянутый в этом письме, должен проводиться независимо от какого-либо другого поискового отряда и полностью находиться под контролем компетентных лиц России.

Теперь Лион пригласил меня к своим товарищам по ссылке. Я спросил Кочаровского, есть ли у него какие-либо возражения, но он сказал: «О нет! Я не думаю, что нигилист может причинить вред республиканцу, но ужин будет готов в четыре.» Поэтому он отправил меня в жилище ссыльных на своих санях, которые потом вернулись за мной с Лионом, чтобы отвезти меня на обед.

Господин Лион был стройным темноволосым молодым человеком с мертвенно-бледным еврейским лицом, хотя, когда я спросил его, он сказал, что он не еврей. У него были чёрные волосы, доходящие до плеч. Он рассказал мне, что был студентом юридического факультета и его арестовали во время студенческих волнений, затем он предстал перед тремя разными трибуналами по очереди, ни один из которых, однако, не смог найти ничего предосудительного в его образе жизни, о чём и было указано в его препроводительных документах. По пути в Сибирь он попросил казачьего офицера своей охраны, добродушного парня, разрешить ему взглянуть на эти бумаги. Его просьба была удовлетворена, и он узнал, что после того, как различные суды оправдали его, он был выслан так называемым «административным порядком» – сей замечательный документ заканчивался следующим образцом юридической логики: «Мы ничего не можем доказать против этого человека, но он изучает право и, без сомнения, очень опасен».

И, соответственно, он был сослан в Верхоянск на всю жизнь[88 - По другим данным – на 10 лет. – прим. перев.]. У Лиона сохранилась копия его препроводительных документов, которые он показал мне, усмехаясь над своеобразной философией властей.

В доме было ещё четыре молодых человека: господа Люно, Зак, Арцыбушев и Царевский – все политические ссыльные; старшему двадцать семь, а младшему восемнадцать лет. Все они были людьми свободных профессий и свободно говорили по-французски; некоторые также по-немецки, а другие немного по-английски. Все они были убеждёнными нигилистами, хотя некоторые утверждали, что не были таковыми до своей ссылки. У каждого была своя печальная история, которую он мог рассказать, и все они смотрели на меня как на самое любопытное явление. Они приехали из разных уголков империи, познакомившись с российскими тюрьмами от Архангельска до Крыма. Они охотно задавали вопросы о навигации по сибирскому побережью; имея в своём распоряжении множество карт и схем, они часто мечтали и говорили, по их словам, о попытке к бегству, но две тысячи миль береговой линии и более тысячи миль речных путей казались непреодолимыми, пока это не совершили мы и не дали им новую надежду.

Ожидая прибытия моих людей из Булуна, я, с разрешения Кочаровского, навещал их ежедневно. По вечерам у исправника собиралась немногочисленная «элита» Верхоянска, там я и познакомился с их образом жизни. На этих вечеринках люди пели, играли, ели, и все поголовно играли в азартные игры, пили и курили, но женщины собирались отдельно, хотя и занимались тем же самым. Я, наверное, немало изумил собравшихся, сказав им, что никогда не играл в карты, даже в своей собственной стране. Лион, который присутствовал при этом, сказал:

«Теперь они заподозрят вас в каком-нибудь пороке, потому что они рассуждают так: человек, который не играет в азартные игры и не пьёт, очень подозрителен: он, должно быть, много думает, а у человека, который много думает, должны быть какие-то злые мысли!»

Но это была речь бедного изгнанника, чья жизнь была разрушена, потому что, читая и размышляя, он научился говорить правду о морали и политике, но неразумно произносил их слишком громко, и поэтому позволил навлечь на себя обвинения в искажении истины. Он был хорошо знаком с работами наших современных философов и политических экономистов, Джона Стюарта Милля, Ричарда Кобдена, Герберта Спенсера и других, и хотел бы пополнить свою библиотеку английскими книгами, ибо, хотя у них были словари французского, немецкого и английского языков, у них не было никакого материала для чтения на нашем языке, и поэтому они умоляли меня отдать им Библию или любую другую английскую книгу, которая была у меня в навигационном ящике; но так как это были реликвии экспедиции, я не смог расстаться с ними.

Моё пребывание в Верхоянске было как приятным, так и полезным. Я сделал себе копию российской карты дельты Лены для будущего использования и часто беседовал с политическими ссыльными. Их жилище была жалким сооружением, построенным на манер якутской юрты, из вертикальных брёвен, покрытых глиной с навозом. Там были обычные наружные и внутренние помещения, что-то вроде крытой веранды и кухни, в которой был камин и кухонные принадлежности. Во внутренней квартире они жили и хранили свои книги, постели, одежду и тому подобное. Стены были завешаны бумажными картинками, но комната была такой низкой, темной и затхлой, что в ней было неприятно находиться, а уж тем более жить. И даже в полдень необходимо было зажигать свечи для освещения. Так они были вынуждены жить из-за своей бедности. Правительство выделяло каждому на все нужды ежемесячную субсидию в размере двадцати пяти рублей – сумму, эквивалентную примерно двенадцати с половиной долларам, на которые они должны были кормиться, одеваться и покупать дрова и прочее. И это в местности, где ржаная мука стоит пять рублей за пуд, который равен сорока российским фунтам, или примерно тридцати шести наших фунтов, так как российский фунт содержит около четырнадцати унций, по сравнению с шестнадцатью в американском фунте. Сахар оценивается в один рубль за фунт, но оленина, говядина, конина и дрова стоят не очень дорого. И всё же все предметы первой необходимости – всё, что делает нашу жизнь удобной, – чрезвычайно дорого. У некоторых из ссыльных были богатые родственники, которые присылали им деньги, но такие суммы не могли превышать трёхсот рублей за раз, а почта доставляется очень нерегулярно, обычно раз в полгода, хотя зимой иногда может приходить чаще, – с какой-нибудь оказией в виде купца или чиновника. Тем не менее, вся почта, поступающая ссыльным или посылаемая ими должна вскрываться, прочитываться или осматриваться исправником округа, или начальником почты, или полицмейстером и, возможно, может быть присвоена.

Мой приезд преисполнил их самыми смелыми надеждами, ибо до сих пор считалось невозможным совершить побег по льду Северного Ледовитого океана, к тому же в их числе не было ни одного моряка, или, я подозреваю, ни одного, кто когда-либо видел волнующийся океан. Однако перед моим отъездом они сказали мне, что намерены предпринять эту попытку, и я очень надеялся, что она увенчается успехом. Ибо в них я увидел молодость, ум и благородство, заточенные на всю жизнь в арктической пустыне, без общения с книгами или образованным обществом, в окружении грязных и отвратительных туземцев, которые отчасти были их охранниками. Дело в том, что туземцы несут за побег ссыльного строгую ответственность, под страхом наказания кнутом и тюремным заключением, поскольку совершенно невозможно, чтобы кто-либо проехал в этих местах более или менее порядочное расстояние без их помощи или ведома. Как гость в этой стране, пользующийся её помощью и гостеприимством, я не мог, из соображений порядочности, содействовать ссыльным в их планах побега; тем не менее, как республиканец, я могу сказать, что все мои симпатии были на их стороне – угнетённых ради свободы слова. Ибо именно один из этих молодых людей сказал мне, что всё, о чём они просили и к чему стремились, – это конституционная форма правления, пусть конституция будет хотя бы такой, какой может. Они хотели только привилегии быть заключёнными в тюрьму или повешенными, если так случится, в соответствии с российским законом и конституцией, и не загнанный, как стадо овец, полицеймейстером города в тюрьму или ссылку без судебного разбирательства, или, как в случае с Лионом, с имитацией суда.

Как бы то ни было, Лион, служа нам переводчиком, получил из моего рассказа Кочаровскому ценную информацию для себя и своих спутников об экспедиции «Жаннетты» и её снаряжении, нашем переходе на лодках и пешком, припасах, одежде и маршруте. Самый молодой из ссыльных, по прозвищу «Маленький кузнец», был студентом-политехником и, похоже, их «главным механиком». Он с восхищением смотрел на мой секстант, потому что с его помощью они могли найти дорогу в тундре и океане. У них были часы и компасы, но не было средств определения широты или таблиц для вычисления долготы, но этот серьёзный молодой нигилист начал мастерить самодельный секстант и уже составил свои собственные навигационные таблицы, используя русский альманах для определения склонений солнца. Они намеревались построить на реке Яна, недалеко от Верхоянска, лодку и попытаться пройти на ней тысячу миль до берега моря, а затем совершить путешествие почти в две тысячи миль вдоль побережья Сибири до Берингова пролива.

Впоследствии я с сожалением узнал, что они действительно пытались осуществить свой смелый замысел, но безуспешно. Ускользнув от охраны, им удалось, после многих трудностей, спуститься вниз по Яне, мимо большой деревни у её устья, и они уже достигли моря и могли сравнительно легко совершить побег, но по неопытности не смогли справиться с волнами и перегруженную лодку залило водой, а когда они выбросились на берег, её затопило, и вода промочила их провизию. Среди них была молодая женщина, о которой я ещё расскажу, но даже она была более стойкая, чем две другие, которые, испугавшись, сразу же сдались властям в Усть-Янске. Вскоре после этого были пойманы остальные, и их отправили в ещё худшую, если это вообще возможно, ссылку. Лиона сослали на Колыму, а других вывезли из населённых местностей и поселили среди якутов. А мне оставалось только восхищаться ими и их мужеством. Их худшими преступлениями были мальчишеские глупости и уличные протесты. И поэтому в глазах каждого американца, рождённого с верой в то, что свобода слова и свободная пресса являются абсолютными и неоспоримыми правами, ужасное наказание, назначенное этим молодым людям, должно выглядеть постыдно деспотичным и жестоким.

Глава XIX. Из Верхоянска в Якутск

Паневич – Доктор Белый – Его печальная история – «Эти ужасные нигилисты!» – «Мёртвый нигилист и Мёртвый Царь» – Счастливые влюблённые – Я принимаю впечатляющую русскую баню и очень сильно простужаюсь – Уезжаю в Якутск – Сибирские пейзажи – Лошадь и её проблемы – Неожиданное препятствие – Киенг-Юрях – Водораздел – Опасный спуск – Жилище тунгусов – Несносные ямщики – Бедные тунгусы – Местные мельницы – Учёный ссыльный – Скопцы.

Во время моего пребывания в Верхоянске из Якутска прибыл полицейский чин по фамилии Паневич, который также был одним из секретарей генерала Черняева. Они с Кочаровским были близкими друзьями, и, находясь в Верхоянске, он остановился в доме исправника. Я договорился, что поеду с ним в Якутск, и поэтому с нетерпением ждал прибытия Бартлетта и его компании.

Паневич был отличным добродушным малым, он познакомил меня с местными купцами, которые тоже были, в некотором роде, отличными парнями, всегда готовыми заработать рубль, но добродушными и гостеприимными до крайней степени, часто превышающей их возможности. Все они носят особую одежду, предписанную их гильдией – длинные шерстяные рубашки навыпуск, подпоясанные в талии, я также видел молодого якутского купца, одетого в подражание белым коллегам в широченную цветастую фланелевую рубаху, развевающуюся по ветру.

Я также нанёс визит другому ссыльному по имени доктор Белый, который жил отдельно от своих товарищей и выполнял обязанности казённого хирурга. Он ослеп от катаракты и собирался поехать на лечение. Доктор Белый был очень добр к Даненхауэру и Личу, и именно он подготовил коробку с лекарствами, отправленную нам в Булун. На его долю выпало много горя, больше, чем в жизни большинства людей. Когда-то он был практикующим врачом в небольшом городке в Малороссии, никогда не совершил никаких преступлений и не принадлежал ни к какому тайному обществу.[89 - Согласно «официальной» биографии Я.М.Белого (см. «Деятели революционного движения в России», Био-библиографический словарь, т.2, М., 1919) в первый раз он был арестован в 1869 г. и затем в 1979 году за организацию политических кружков. – прим. перев.] Он считал, что его единственным проступком была женитьба на женщине из соседней деревни, а он не знал, что у него есть соперник.

Историю его ареста и ссылки в Верхоянск мне со слезами на глазах перевёл Лион, его друг и товарищ по несчастью. Оказалось, что однажды он лечил маленькую дочь полицмейстера, которая в конце концов настолько поправилась, что он перестал её посещать. Но однажды утром к нему от полицмейстера прибыл казак, который сказал, что его присутствие немедленно требуется в доме его командира, так как у ребёнка случился очередной приступ болезни.

«Я думаю, что ничего серьёзного, – ответил доктор. – Передай, что я буду после завтрака».

Но казак настаивал пойти немедленно, и поэтому он попросил его подождать, пока он не наденет пальто, но тут казак снова вмешался, сказав, что в этом нет необходимости, дом был всего в нескольких шагах, и что полицмейстер просил передать, что он позавтракает у него. Поэтому, опасаясь, как бы с ребёнком действительно не случилось что-нибудь серьёзного, он поспешил, но по дороге казак сказал, что сначала они должны зайти в кабинет его начальника. Он с удивлением последовал за ним, ни на мгновение не заподозрив, что что-то не так; и вот его провели в полицейское управление, прямо в приёмную, где полицмейстер объявил ему, что он арестован.

«Партия ссыльных, – сказал бессердечный негодяй, – готова отправиться в Сибирь, и вы отправитесь с ними».

Белый рассмеялся – это была хорошая шутка, но полицмейстер заверил его, что это серьёзно, и тогда бедняга, совершенно обескураженный, взмолился. Почему его лишили свободы? Кто его обвиняет? В чём его обвиняют? Никакого ответа, кроме «в административном порядке».

Но не мог ли он вернуться домой под охраной и взять с собой самое необходимое? Или, по крайней мере, попрощаться со своей молодой женой? Жестокий полицейский отказал ему во всём. «А потом, – сказал он, – я выл от отчаяния, но меня поместили в одиночную камеру, чтобы дождаться отбытия партии, и через двенадцать часов я отправился в Сибирь».

Конечно, он чуть не сошёл с ума. Что будет с его молодой женой – и что она подумает о нём? Несомненно, подумает, что он её бросил. Тысячи мыслей и подозрений терзали его разум, он пережил дни и ночи душевных мук, и однажды, случайно, на одной железнодорожной станции он увидел из своего тюремного вагона своего старого друга-торговца. Тут же окликнув его, он вкратце рассказал об ужасном несчастье, которое с ним приключилось, и умолял его навестить жену и родственников и сообщить им о его судьбе.

Здесь следует сказать, что сразу же после вынесения приговора ссыльный теряет свою личность – лишается своего имени и становится «Номером таким-то», а его имуществом распоряжаются так, как если бы он был мёртв, – оно конфискуется государством или делится среди наследников. Так что практически никому, кроме властей, не известно его местонахождение.

Когда доктор Белый прибыл в Иркутск, он задержался там на некоторое время, а в это время его друг, купец, верный своему обещанию, поспешил рассказать бедной молодой жене доктора о его несчастье, и она, как только смогла, отправилась к нему в ссылку. С женской изобретательностью она сумела уведомить его письмом о своём приезде. Ежедневно, ежечасно, постоянно ждал он её, и как раз тогда, когда она вот-вот должна была приехать, его выслали в Якутск, а оттуда в Верхоянск.

Она, бедняжка, прибыла в Иркутск двумя днями позже. Представьте себе её страдания – когда, проехав 4000 миль, она узнаёт жестокую новость: он ещё в 2000 милях отсюда, и неизвестно, найдёт ли она его даже там! Это было слишком для бедного сердца – она потеряла рассудок, некоторое время бредила в сумасшедшем доме и умерла. Он получил печальную весть, столь отличную от того, что он ожидал; когда я увидел его, он только что оправился от последствий попытки самоубийства с помощью яда.

Это печальная история одного из тех, с кем я познакомился в Верхоянске, рассказанная им самим и переведённая мне Лионом. Доктор Белый не был нигилистом или вообще воинственным в своих политических взглядах, и, следовательно, не пользовался особой благосклонностью Лиона и его товарищей. Однако он был в хороших отношениях с исправником и другими, которые искренне его любили; и всё же ему не разрешалось заниматься своей профессией ради заработка, а только заменять старого слепого врача.

Действительно, ссыльным не разрешается заниматься каким-либо бизнесом, работать по своей профессии, преподавать в школе, обрабатывать землю, или наниматься на какую-нибудь работу иначе, чем через начальство. Если мне нужна была какая-нибудь услуга, ссыльный иногда приходил и предлагал её выполнить, но мне приходилось платить его начальнику, от щедрости которого зависело его вознаграждение. Это чудовищная ошибка! Россия тщетно стремилась заселить Сибирь в течение тысячи лет, и она никогда не добьётся успеха, пока будет продолжать свою нынешнюю политику превращения страны в огромную тюрьму, где заключённым не дают честно зарабатывать на жизнь, и поэтому их, если они уголовные преступники, толкают к совершению следующих преступлений. Несомненно, в России и Сибири есть преступники самого худшего сорта, но очевидно, что их способ наказания никогда не будет способствовать их перевоспитанию и исправлению; и совершенно невозможно, чтобы Сибирь при её нынешней системе управления когда-либо будет заселяться и развиваться, как это было в исправительных колониях Франции и Англии.

Невежественные туземцы очень боятся всех ссыльных, потому что им рассказывают всякие преувеличенные истории о зверствах нигилистов, а полицейское начальство всегда настороже в ожидании протестов или восстания. Меня очень позабавил Кочаровский, который рассказывал мне, что живёт в постоянном страхе, как бы кто-нибудь из ссыльных не убил его. Он показал мне длинный нож и револьвер, которые, по его словам, всегда лежат радом с его кроватью, а в прихожей всегда ночевал казак. Лион подтвердил это, сказав, что он и его товарищи находили неиссякаемый источник веселья в запугивании полицмейстера, казачьей стражи и торговцев, которые продавали им товары с разорительной скидкой, чтобы, как они сами признавались, задобрить их и избежать их мести.

«Но, – говорили Леон и его друзья. – чего ради мы должны убивать этих бедолаг? Что хорошего это принесёт? Конечно, если бы их смерть могла принести нам свободу, мы были бы не прочь убить хоть тысячу, но это никак нам не поможет».

Ещё один эпизод из жизни ссыльных в Верхоянске, и я оставлю их наедине с их горестями. Я заметил, что стены их жалкого жилища были украшены картинками из журналов, но были и две заметные картины: одна фотография, а другая гравюра из какого-то журнала. Они висели лицом друг к другу на противоположных стенах, и я был поражён их сходством; на гравюре я узнал мёртвого царя. Он лежал в торжественной позе у окна, одетый в свой мундир, его руки держали распятие и покоились на груди.

Один из ссыльных, Арцыбушев, наблюдая, как я молчаливо рассматриваю картины, подошёл и сказал: «Эти два человека очень похожи, не так ли?»

Они, конечно, были похожи; заострённые смертью лица, одинаково уложены волосы и бороды, и я подумал, что оба были изображениями царя, о чём и сказал. Ссыльный улыбнулся: «Нет, – сказал он, – на фотографии мой брат, погибший от холода и голода в проклятых застенках Петропавловской крепости на Неве. Его тело было сфотографировано на носилках возле одного из орудийных портов, который похож на дворцовое окно, возле которого лежит труп царя. Мои враги убили моего брата в крепости, а мои друзья убили царя в его дворце – "то, что равно – равно во всех своих частях" – мёртвый нигилист и мёртвый царь!»

Он засмеялся и добавил, что его арестовали и отправили в ссылку из-за смерти брата, что у него была возлюбленная, с которой он был помолвлен, и что она тоже была сослана в Архангельск; но ей было разрешено присоединиться к своему возлюбленному в Верхоянске. Он был типичным нигилистом, какими их изображают в наших комиксах: с длинными густыми черными волосами, смуглый, стройный, с тонкими чертами лица, с блестящими глазами и блистательным умом. Он с улыбкой рассказывал мне, что каждый день ожидает свою возлюбленную и что если я не увижу её в Верхоянске, то непременно встречу по дороге. Она приехала в день моего отъезда – молодая и привлекательная, среднего роста и с прекрасной фигурой, у неё были светлые глаза и волосы, слегка вздёрнутый нос и красивый рот с пухлыми вишнёво-красными губами. У неё было с собой несколько французских книг, которые она, по её словам, намеревалась перевести. Она свободно говорила по-французски и по-немецки, но очень плохо знала английский. В этот раз я видел её всего несколько минут, но мы ещё встретились позже, когда я ехал на поиски на север и возвращался с них.

Вечером 15 декабря Бартлетт и его спутники благополучно прибыли из Булуна, и я немедленно приступил к подготовке для их поездки в Якутск. Они основательно разместились в доме казачьего командира, где у них было много хорошей еды и достаточно водки, чтобы хорошо провести время. К их прибытию я заготовил хороший запас хлеба и говядины, нарезанной и замороженной для путешествия кусками нужных размеров. А сам я страдал от сильной простуды, первой, которую я подхватил с тех пор, как покинул Соединённые Штаты, и произошло это следующим образом.