В дельте Лены

Во время моего пребывания в Якутске у меня было много интересных наблюдений жизни сибиряков, многие из которых – свободные русские, например, купцы, приехавшие сюда для выгодной торговли. Другие – свободные дети ссыльных, а также довольно много военных, казаков, правительственных чиновников: гражданских, полицейских, налоговых, а также священнослужители, врачи и другие. В канун Нового года губернатор, чиновники и все высокопоставленные лица собрались в зале общественных собраний, чтобы отметить наступление 1882 года. Дамы и господа общались, выпивали, беседовали и танцевали под музыку большого оркестра, были накрыты игорные столы, и собралась, очевидно, вся элита города, и, как заметил мне вице-губернатор, в эту ночь, как ни в какую другую, у каждого мужчины была своя жена, а не чужая. Так или иначе, все казались весёлыми и счастливыми.

Губернатор тоже играл в карты, и, поскольку остальные участники вечеринки не могли понять моего русского, я большей частью помалкивал и в мыслях своих перенёсся в далёкую страну снега и льда.

Когда часы отсчитали последние секунды старого года, и приблизился решающий момент, все замолчали, мужчины стояли с бутылками шампанского в руках, придерживая готовые выстрелить пробки. Внезапно ударил колокол, и губернатор, встав, объявил о наступлении Нового года. Раздался залп хлопающих пробок, все выпили за жизнь и здоровье императора и всех добрых русских; и после продолжительных поздравлений, объятий и возлияний гости разошлись. На следующий день был большой церковный праздник, в который генерал-губернатор, а за ним и всё население должны были прийти к архиепископу. Я присутствовал на этой церемонии. Грандиозная процессия из духовенства в рясах, с крестами, посохами, церковными книгами и тому подобным, распевая, прошли вокруг сидящего в большом кресле архиепископа, вытянув к нему сложенные ладонями вверх руки. Епископ милостиво протягивал свою руку каждому проходящему, и удостоенный его благословения смиренно целовал её. Сперва прошло духовенство, затем губернатор и всё его семейство, потом вся его свита выстроилась в очередь в соответствии с рангом, после чего последовали их примеру все остальные, многие, однако, воздержались от поцелуя. Позже в тот же день епископ со своими помощниками, вооружившись крестами, посохами и другими знаками отличия, посетили дом губернатора. Я был там по его просьбе и несколько минут беседовал с епископом. Вскоре он ушёл, а все помолились перед домашними иконами с песнопениями, поклонами и т.д. Служба завершилась раздачей губернатором бумажных рублей.

На следующий день архиепископ посетил нас в американском балагане и поинтересовался как мы живём и работаем. Весь тот день я видел бесчисленные процессии духовенства, посещавшего дома и богатых и бедных, которые в обмен на благословение делали щедрые подарки каждому отряду религиозных посетителей. И поскольку это продолжалось с раннего утра до поздней ночи, у меня возникла мысль, что кошельки людей, должно быть, прискорбно истощились. Вечером улицы заполнились весёлым маскарадом, люди ходили группами, со своей музыкой, своего рода маленькими аккордеонами, и заходили без приглашения во все дома подряд и танцевали. Однако каждая семья принимала их, угощала водкой, настойками, чаем, обязательной мороженой и копчёной рыбой, колбасой, белым и черным хлебом, печеньем и тому подобным. И потому к ночи не только участники маскарада, но и большинство духовенства были неподражаемо пьяны.

В Якутске дислоцируется регулярное армейское и казачье войско численностью в две тысячи человек. Это совершенно разные виды вооружённых сил и живут они в отдельных прекрасно оборудованных казармах; и все они так же хорошо одеты и накормлены, как и среднестатистический житель Якутска. Город был укреплённым фортом в течение трёхсот лет, и некоторые из его старых деревянных башен сохранились до сих пор. Здесь расположен государственный банк, в котором хранятся все финансовые ценности, а поскольку многие налоги выплачиваются пушниной вместо наличных денег, то бизнес этот довольно громоздкий. Я наблюдал, как клерки пересчитывают, запечатывают и упаковывают меха, как бумажные деньги, для их отправки в Центральную Россию, где они продаются правительственными агентами на аукционах в Нижнем Новгороде и других пушных рынках в доход казны. Такая организация этого дела предоставляет немалые возможности для хищений со стороны должностных лиц при сборе налогов в отдалённых районах. Ибо туземцы платят подушный налог или наличными, или шкурками, а поскольку для последних цена была установлена много лет назад, когда меха имели меньшую ценность, теперь, когда они ценятся высоко, невежественный туземец сдаёт свои лисьи шкуры по старой цене, а хитрый исправник оставляет их себе, платит в казну налог наличными и через купца-сообщника сбывает шкурки по высокой цене.

19 января я отправил Ниндеманна с его переводчиком Бобоковым в Булун, приказав двигаться как можно быстрее и ждать там моего прибытия. Я послал его туда заранее, чтобы он мог подготовить путь для нашего обоза с провизией во главе с Бартлеттом, в сопровождении урядника Калинкина. К тому же, как я уже говорил, нам пришлось путешествовать таким вот образом, по частям, из-за ограниченного количества оленей на станциях. Бартлетт отправился в путь 23-го, а мне теперь оставалось только оплатить счета, подписать бумаги у губернатора и поскорее ехать. Но губернатор настоял, чтобы я подождал ещё несколько дней, пока обоз с провизией не уедет вперёд и не вернутся его лошади и олени. И ещё я поклялся, что никогда больше не буду осуждать испанские и португальские празднества за их пышность, ибо после моего знакомства с русским праздником я точно знаю, что русские превосходят все нации земного шара по количеству своих религиозных праздников и изобретательности в придумывании оправданий для пьянства и уклонения от работы!

Глава XXI. Снова на север

Отъезд в Верхоянск – Климатический феномен – Путешествие в Булун – Приготовления к поискам – Тяжёлая поездка в Зимовьелах – Тщетные попытки отправить рыбу – Рыбные спекулянты – Недовольные купцы – Азартные игры в дельте Лены – Расплачиваюсь по старым счетам – Смиренный Николай и раскаявшийся Спиридон.

И вот, 27 января 1882 года, подписав все бумаги у губернатора и превосходно у него пообедав, я отправился в Булун в компании капитана Грёнбека. Стояли сильные холода, но мы продвигались весьма быстро и в Верхоянске обогнали Ниндеманна и Бартлетта. Ниндеманн и Бобоков, однако, были уже готовы ехать дальше и отправились в путь вечером моего приезда, 4 февраля.

Конечно, я был рад снова встретился со всеми своими старыми друзьями и отметить их радость по поводу моего возвращения. Кочаровского на должности исправника округа сменил Ипатьев, а сам Кочаровский был отправлен в Нижне-Колымск[99 - На самом деле – в Среднеколымск, который был в это время окружным городом, «столицей» Колымского округа. – прим. перев.], чтобы сменить исправника этого округа, который был отозван генералом Черняевым за какое-то мошенничество. Кочаровский не считал это большим продвижением по службе, поскольку место его нового назначения находилось ещё дальше от Якутска, а еда была плохой и скудной; но генерал сказал, что ценит его и доверяет ему, и именно поэтому посылает его в такую глушь, в то время как негодяев ему приходится держать поближе к себе. Впрочем, казалось, что ещё больше Кочаровский был разочарован тем, что я не привёз ему лимонов, но купить их в Якутске оказалось невозможным.

Во время путешествия я удивился необычайно резким изменением погоды. К югу от горного хребта царили абсолютная тишина и непрекращающийся сильный снегопад. На деревьях было столько снега, что многие из них ломались под его тяжестью и перегораживали дорогу. Ямщикам приходилось останавливаться и топорами расчищать нам путь. Подъём на хребет был долгим и трудным, и олени с большим трудом тащили пустые сани вверх по крутому склону.

Когда мы наконец поднялись на вершину перевала, сразу почувствовалась перемена в атмосфере. В то время как на юге стояла мёртвая тишина, тут бушевал настоящий шторм, и вместо деревьев, согнутых под тяжестью снега, к северу от горного хребта на деревьях, кустарниках и даже траве мы не увидели ни снежинки. Казалось, мы очутились в другом климате; позади нас всё было белым, перед нами – тёмно-зелёным. Сне?га на северных склонах хребта значительно меньше, чем на юге ещё и потому, что облака в основном не могут пересечь высокий хребет. По прибытии на станцию Киенг-Юрях нас встретил якутский староста («голова») со свежими оленями из Верхоянска. Он был послан нам на помощь исправником, которому генерал Черняев приказал дать нашему отряду право первоочередного проезда, а также сопровождать меня в поисках.

Я, конечно же, снова увидел своих друзей-ссыльных и воспользовался их баней. Все они были в приподнятом настроении, готовили пеммикан и вообще готовились к предстоящему побегу. Я отправил Бартлетта с упряжкой в Булун, ожидая через несколько дней возвращения его оленей. Накануне моего отъезда из Верхоянска вечером 10 февраля Ипатьев устроил у себя дома проводы, на которой присутствовала вся местная элита, а также священник с женой и детьми и мои старые знакомые Лион и доктор Белый. Было большое застолье, и когда оно закончилось, и мы были готовы отправиться в путь, начал свои молитвы священник. Он монотонно пропел всё положенное три раза, потом все по очереди прошли необходимые церемонии, после которых неутомимый священник троекратно расцеловал на прощание всех нас по очереди. Затем с большим количеством провожающих мы, наконец, отправились; но чуть только отъехали, как была объявлена остановка, и последовало ещё больше прощаний, рукопожатий и распития водки; пока, наконец, когда всё это мне решительно осточертело, мы оставили наших друзей и унеслись в темноту. Моя группа теперь состояла, кроме меня, из капитана Грёнбека, Ипатьева и его казака.

Глубочайший снег, горная «дорога», не поддающаяся никакому описанию, и непрерывный яростный завывающий ветер – он дул так, словно никогда не успокоится. Олени были худые и слабые, и поэтому первые двести двадцать вёрст мы двигались медленно, вынужденные останавливаться в каждой поварне, чтобы накормить и дать отдых животным. Следующая станция находилась в двухстах девяноста верстах, но тут нам повезло получить прекрасных крупных оленей, таких же диких и необузданных, как местная природа. Они постоянно нетерпеливо рвались вперёд, нервничали и проваливались в глубоком снегу. Самка, привязанная рядом с оленем, будет спокойно трудиться, в то время как её большой толстый компаньон горячится, мечется и доводит себя до смерти за несколько часов. Отец и сын из зажиточной якутской семьи на этой станции, владеющие большим стадом оленей и которые занимаются всеми перевозками на этом участке дороги, рассказали мне, что они потеряли многих своих животных на доставке Ниндеманна и Бартлетта. Я сам ещё никогда не видел столь сильного снегопада и шквального ветра, из-за которого все дороги в горах были погребены под толстым слоем снега.

Мы догнали Бартлетта примерно в ста верстах от Булуна. Его упряжки в темноте заблудились и были занесены снегом, четыре их оленя пали, и сами они чуть не погибли. Мы обнаружили их в поварне, где они ремонтировали сани и упряжь, а олени их отдыхали, чтобы вернуться за теми санями, которые они оставили в горах. Мы поменяли наших самых крепких оленей на лучших из их истощённых, а затем двинулись дальше, оставив их восстановить за ночь силы и следовать за нами на следующий день. Оставшаяся часть нашего путешествия тоже была нелёгкой, но за восемнадцать часов мы преодолели сто вёрст и прибыли в Булун вечером 17 февраля. Бартлетт и Калинкин появились спустя три часа, а часть их саней немного позже, хотя половина их всё ещё оставалась в горах. У Ниндеманна умерло в дороге тринадцать оленей, у Бартлетта – восемь, да ещё неизвестно сколько в его оставшихся в горах упряжках. Поэтому неудивительно, что тот якут, как рассказал мне исправник, горько жаловался на утрату оленей, потому что, поскольку упряжки вели его ямщики, то я не мог нести ответственность за эти потери.

Я нашёл Ниндеманна и Бобокова довольными и пьющими чай в настоящем русском стиле в нашем старом жилище, Американском Балагане, где они наняли туземца с его женой для работы по хозяйству. Они проделали путь из Якутска за двадцать два дня, Бартлетт – за двадцать четыре, а я – за двадцать один. Баишев рассказал, что такая штормовая погода в Булуне была всю зиму, шторм, фактически, не прекращался ни на полдня с ноября. Так что наше тяжёлое путешествие на юг было лишь скромным предвестником того, что ожидало нас на севере. Действительно, если погода и дальше будет такой неблагоприятной, я не представлял, что смогу сделать до весны; но так или иначе, я решил отправиться в путь, как только смогу организовать транспорт. А пока мне надо было нанять якутов и закупить рыбу для людей и собак.

Вскоре я понял, как мне повезло, что со мной был исправник, потому что спекулянты-купцы, как мы узнали, скупили всю рыбу, пойманную в дельте и оставили её всю на месте промысла, и её стоимость возросла настолько, что рыба, которую я мог бы купить прошлой осенью за три копейки, теперь стоила семь копеек. По этой причине я решил отправиться за двести восемьдесят вёрст через горы в Зимовьелах и поторговаться за рыбу там, а Ипатьев пообещал разорвать все контракты между местными жителями и купцами, за исключением письменных и тех, по которым уже были выполнены оплата и доставка. Однако перед отъездом Ипатьев побывал на публичной распродаже имущества якута, умершего без завещания, и, выбрав семнадцать лучших оленей, купил их недорого для меня. Я купил их для еды, и отправил потом в Хас-Хата, наш северо-западный склад припасов – само по себе нетривиальное предприятие, поскольку Баишев сказал, что из-за плохой погоды никто не ездил туда за последние три месяца. И всё же мне не терпелось как можно скорее добраться до места и начать поиски, чтобы летом начать искать отряд Чиппа.

Я заключил контракт с неким Иваном Портнягиным и его женой, чтобы они сопровождали меня в качестве повара и кухарки. У них был ребёнок, которого они непременно хотели взять с собой, но я утешил их за временное расставание с ним, заплатив два рубля в месяц его бабушке за заботу о малыше, присовокупив пять фунтов масла и сорок фунтов муки в качестве еды. Я договорился платить Ивану и жене пятнадцать рублей в месяц за их услуги и, помимо проезда из Булуна и обратно, давал им один фунт табака в качестве подарка. Константину Мухоплёву я назначил жалованье в двадцать пять рублей и фунт табака в месяц, а также оговорил, что в пищу ему полагается две рыбы в день. Я также подтвердил, что за перевозку наших припасов в Хас-Хата буду платить обычную ставку три копейки за пять пудов за версту, и что оставляю наши шестимесячные запасы в Булуне до следующей осени, если мне потребуется продлить поиски до этого времени, и аналогичным образом организовал доставку остальных наших припасов из Верхоянска в Зимовьелах.

Уладив все эти дела, 22 февраля я отбыл в Зимовьелах в сопровождении капитана Грёнбека и Ипатьева. Отряд под руководством Бартлетта получил приказ покинуть Булун 27-го с Константином в качестве проводника и поспешить с провизией и семнадцатью оленями в Хас-Хата. Впоследствии я узнал, что перегнать оленей через Булкур и Матвей невозможно, так как во всей этой местности не было оленьего мха, и животные наверняка погибли бы без него; поэтому я велел Бартлетту отправиться в Бурулах, а оттуда в Кумах-Сурт, где он найдёт собачьи упряжки, которые я пошлю из Зимовьелаха. Здесь он также расстанется со своим оленем, которого погонят через горы на север, в то время как он последует по руслу реки, через Булкур в Матвей, где его будет ожидать достаточный запас рыбы, чтобы доставить партию в Хас-Хата, наш северо-западный склад, с которого я предполагал начать наши поиски. Я также решил разместить провизию в Матвее в качестве нашего восточного склада, а в ходе последующих поисков в устье Яны сделал нашей базой снабжения Зимовьелах.

Мы довольно быстро добрались до оленьей станции в Бурулахе и убедили его старосту сопровождать нас до Зимовьелаха. Я попытался заручиться услугами другого местного жителя, чтобы отвезти наших оленей, когда они прибудут, в Хас-Хата, но переводчик и исправник сообщили мне, что есть только один человек, который знает дорогу, но он слишком стар, чтобы ехать в это время года. Я, к сожалению, уже знал, что в Сибири мошенников больше, чем святых, и поэтому стал настаивать на том, что непременно должен быть кто-нибудь ещё, кто знает дорогу. Но они заверяли меня, что он единственный, других нет, и по моей просьбе исправник послал за ним на другой конец деревни. Ему, конечно, пришлось прийти, то есть его привели; он опирался на плечо молодой девушки и огромный посох, выше его самого. Он был слепой и полуголый, лишь несколько лоскутов оленьей шкуры покрывали его дряхлое тело, кое-где оно было полностью открыто непогоде. Неверной походкой он вошёл в наше жилище, говоря: «Драсти, драсти». При виде его мне стало стыдно за себя, а Ипатьев расспросил его. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз проезжал через горы? «Около двадцати лет», – сказал он. Знал ли он кого-нибудь, кроме себя, кто мог бы найти дорогу? Он не знал никого, за исключением двух своих сыновей, но они оба умерли. Теперь никто не пользовался оленьей дорогой, все путешественники ездили другим путём, на собаках. Поэтому я оставил Бартлетту сообщение, чтобы он нанял человека в Бурулахе или Кумах-Сурте, чтобы тот погнал за ним своих оленей в Хас-Хата, и, если он думает, что есть хоть какая-то вероятность того, что ему не хватит для этого провизии, то чтобы он убил для еды одного из оленей и взял мясо с собой. Бартлетт получил мою записку, но сказал, что она была так неразборчиво написана, что он не смог её прочитать.

В Бурулахе не было собак, и мы отправились в Зимовьелах на оленях, сначала по руслу реки, а к востоку от Кумах-Сурта – по сухому руслу горного ручья. До поварни в горах было сто тридцать вёрст, от неё до Тумуса – ещё сто семьдесят. Хотя я поднялся в три часа утра и был готов отправиться в путь уже в четыре, нам всё же не удалось выехать до шести, что, в конце концов, было довольно ранним часом для этих мест. Метель бушевала самым ужасным образом, так что у ямщиков не было никакого желания ехать. По дороге нет свежих оленей, и, если непогода нас задержит, мы не только сами пострадаем от недостатка пищи, но я также задержусь с отправкой помощи Бартлетту, которому приказано действовать быстро. В ту ночь после перехода через горы нам предстоял переход по тундре протяжённостью в сто тридцать вёрст, и, посовещавшись, туземцы решили отказаться от своего намерения остановиться в поварне и вместо этого продолжили путь через тундру. В наступившей темноте с яростной снежной метелью проводники, как водится, заблудились. Пришлось ночевать на нартах, пока олени, привязанные, отдыхали и паслись, а ямщики, завернувшись в свои оленьи шубы, сидели спиной к ветру и спали.

Заблудились мы, впрочем, не так сильно и при свете дня снова нашли дорогу. К следующей ночи мы пересекли тундру и достигли бухты Быковской, но туземцы не решились её пересечь, поэтому мы её обогнули и, наконец, в десять часов, после многих неверных поворотов и возвращений, мы прибыли, все засыпанные снегом и замёрзшие до полусмерти, в хижину в Тумусе, проехав в тот день сто девяносто вёрст, без еды и воды с самого завтрака в три часа ночи в Бурулахе. Было некоторое удовлетворение в том, что нам удалось поддерживать активность наших людей, независимо от того, хотели они двигаться или нет, хотя мы и видели, как они потихоньку отрезали кусочки от замороженного мяса, перевозимого в наших санях.

В Тумусе я снова повстречал друзей-ссыльных и обнаружил, что русские и якутские купцы так же хорошо знакомы с приёмами спекулятивной скупки рыбы, так же, как наши чикагские торговцы – со скупками зерна. Кузьма сообщил мне, что они скупили всю рыбу в Тумусе. Было, правда, и утешительное известие – о том, что отсюда я могу добраться до Усть-Янска, проехав триста пятьдесят вёрст прямо через залив. Мы провели ночь в Тумусе, а рано утром отправились в Зимовьелах. Сразу же по прибытии туда я договорился с местными отправить две собачьи упряжки в Кумах-Сурт для перевозки Бартлетта и его людей в Хас-Хата. Мы загрузили их ста пятьюдесятью рыбами, а туземцы взяли ещё дополнительный запас для себя и собак. Бартлетту я послал приказ держать при себе туземцев и упряжки, пока они не довезут его до Хас-Хата. В записке я также сообщил ему, что в Матвее он найдёт запас рыбы, ибо, как только я отправил четыре упряжки в Кумах-Сурт, я собрал ещё четыре и отправил их в Матвей с указаниями сделать запас рыбы в этом месте, а затем поспешить в Кумах-Сурт и помочь в перевозке отряда Бартлетта. В шторме наступило некоторое затишье, и в это время мне удалось отправить в путь туземцев, которым на самом деле очень не хотелось ехать. Они долго дурачились перед своими иконами и прощались с друзьями, так что едва они двинулись в путь, как снова поднялся ветер, и мне было жаль бедняг. Но таков был наш уговор, тем более, что Бартлетт зависел от этих поставок рыбы, особенно если он не сможет взять с собой оленя, что было весьма сомнительно.

Но туземцы вскоре вернулись и объявили, что ветер слишком силен и противостоять ему невозможно, что на самом деле было похоже на правду. Это подтверждало рассказ Баишева и других булунцев, что ни одна упряжка не отваживалась пересечь горы в эти три месяца года. Но они пообещали поехать снова, как только позволит погода.

Я заплатил за рыбу по обычным расценкам или чуть дороже, а Ипатьев конфисковал всё, что туземцы продали или договорились продать купцам, спекулятивный картель был таким образом разрушен, и их это очень разозлило. Они пригрозили туземцам, что впредь никогда не будут продавать им соль, чай или табак, и злорадно посоветовали им приобретать эти предметы первой необходимости у американцев – «они же такие добрые». К счастью, у меня было много чая, табака и других товаров, которыми я мог расплатиться вместо наличных, и так как я добавил к цене товара стоимость его транспортировки, они получили от меня почти двойную цену против той, что они бы получили от торговцев. И всё же туземцы ничего от этого не выиграли, потому что, как вскоре мне стало известно, в Зимовьелахе была организованная банда мошенников, которые днём и ночью играли с туземцами в азартные игры за их товары и, по сути, вели свой бизнес точно так же, как в любом игорном заведении в мире.

Заметив в деревне несколько таких щеголеватых прощелыг, я сначала спросил Ипатьева, кто они такие. Он засмеялся и сказал: «Купцы» и, раздав на столе воображаемую колоду карт, сделал движение руками, как будто собирал в кучу деньги и засовывал их в карманы. Эти негодяи, взяв с собой чая, табака и немного денег, приезжают сюда и живут среди местных жителей, у которых они покупают всё, что им нужно, платя наличными, которые они тут же отыгрывают обратно, так что в конце зимнего сезона, когда готовы приехать настоящие купцы, они увозят с собой всё, что было у туземцев прошлой осенью, оставляя своих жертв разорёнными и голодными, но, как ни странно, страстно желающими, чтобы их снова обобрали. Я видел, как они продавали свои оленьи шкуры, одежду, медные котлы – всё, что у них было, – игрокам, которые платили деньги, немедленно садились за игру и менее чем за полчаса выигрывали всё обратно. Котелки и другие тяжёлые предметы, которые им было неудобно везти, они продавали туземцам обратно по высокой цене или брали залог в счёт добычи зверя или улова рыбы следующим летом.

И всё же якутам это, похоже, нравилось. Они проигрывали свою рыбу у меня на глазах, а затем стояли со своими жёнами и детьми, показывали мне свои пустые котелки и втягивали животы, демонстрируя какие они пустые, и это в то время, как игрок спокойно сидел тут же рядом со своей добычей. В одном из таких случаев я спросил местного жителя, который только что проиграл сотню рыб, сколько он хочет на ужин, и, когда он ответил: «Десять», я взял это число из нечестно полученной кучи перед игроком и дал их ему. «Хорошо, – сказал купец, – но тогда вы заплатите мне семьдесят копеек за рыбу», то есть на сто тридцать три процента больше их обычной стоимости. Туземец с тревогой ждал, не окажусь ли я настолько глуп, чтобы выкупить для него и семьи ужин, который он так безрассудно проиграл, но я молча вытащил из наших припасов рыбу для своего ужина и стал готовить её на огне, подумав, что для туземца будет полезным, если он отправится спать без ужина. Но я сомневаюсь, что это подействовало, так как игрок дал ему пять рыб, взяв обещание получить десять из следующего улова. И так всё и продолжается: старики и молодёжь обоих полов играют в азартные игры всякий раз, когда представляется такая возможность, и я считаю, что это главная причина большинства страданий и голода, которые преследуют людей в этой части страны.

Когда мы были в Зимовьелахе прошлой осенью, балаганы возвышались над землёй на восемь-десять футов, теперь же они представляли собой лишь небольшие холмики на поверхности снега, и только столб дыма днём и сноп искр ночью указывали на точное местоположение хижин. Сани проезжали прямо по крышам, а собаки останавливались у дымоходов, чтобы понюхать, что там внизу готовят на ужин – так сильно деревня была занесена снегом. Ожидая затишья, я собрал всех людей Быково[100 - Быково – деревня на самой северной оконечности мыса Быков. От неё, как было отмечено ранее, до Зимовьелаха 7.5 км. Ныне посёлок Быковский. – прим. перев.] и расплатился по своим старым счетам за рыбу и гусей. Кузьме я также заплатил обещанное за доставку моего послания в Булун, но так как он не смог тогда предоставить оленьи упряжки и одежду для перевозки моего отряда, я заплатил ему только триста из оговорённых пятисот рублей, а остаток передал Баишеву, чтобы он заплатил при выполнении этой услуги. Кузьма, кроме того, получил бумагу, подготовленную исправником, которая давала ему надлежащее право собственности на вельбот, с сохранением, однако, возможности для меня или любой американской стороны бесплатно использовать её в течение лета для поиска вдоль побережья людей второго куттера.

Ипатьев уведомил всех местных жителей, чтобы они предоставили свои иски по моим долгам, и некоторые ловкачи пытались удвоить количество провизии, которую они нам предоставили, но у меня был подробный список наших долгов, который вёл Даненхауэр – уезжая из Зимовьелаха, я попросил его тщательно вести учёт всех полученных нами запасов. Это он сделал и передал мне список в Якутске.

Следует сказать, что Николай Чагра, староста, поступил нечестно, дав нам самую мелкую рыбу, которая у него была, в то время как другие местные жители, особенно некий Андрюшка, всегда были щедры. Я решил наказать Николая, если представится возможность, и это произошло. Платежи производились в его хижине, где мы жили, и староста представил свои подсчёты, которые соответствовали моим записям. Но когда я спросил его, была ли его рыба большой или маленькой, он слегка скривился и сказал: «Средней». Тогда я попросил его, чтобы он показал образец исправнику, чтобы он мог посмотреть и оценить, и Николай принёс среднего размера муксуна, который был довольно большим представителем этого вида, и я тогда сам выбрал рыбу такого размера, который, по моему мнению, он нам дал. Он выглядел очень смущённым и расстроенным перед собравшимися соплеменниками, а Ипатьев упрекнул его, сказав, что он не заслуживает никакой платы, и, если я захочу, могу вообще не платить. Он пригрозил ему всякими карами, такими, как штраф, тюрьму или кнут, если он снова будет так плохо обращаться с иностранцами, и, если я захочу, он будет наказан. Николаю нечего было возразить, кроме того, что рыбы было мало, а нас было много и тому подобное. Но я не стал требовать наказания и заплатил всё, что ему причиталось, после чего он удалился под насмешки и укоры своих соседей.

Затем вперёд вышла жена Николая, и ей вручили иголки, нитки и ситец для нового платья. Её также заверили, что она была хорошей женщиной и хорошо относилась к чужестранцам. Андрюшка предъявил свой счёт, который в точности совпадал с моим, и так как он регулярно снабжал нас хорошей крупной рыбой и обычно добавлял ещё несколько сверху, то все жители с нетерпением ждали, как я с ним поступлю. Под одобрительные возгласы присутствующих я заплатил ему вдвое больше. Так я поступал и со всеми остальными – везде, где я обнаруживал попытку обмана, я сообщал об этом виновнику, а в одном крайнем случае, когда некий мужчина предъявил счёт за бо?льшее количество рыбы, чем он поставил, я вычел переплату из правильной суммы и выплатил ему остаток. Старому пирату Спиридону, которому доверился мистер Даненхауэр, пришлось очень плохо. Его счёт был полностью отклонён Ипатьевым, который ещё пригрозил ему различными наказаниями за дурное обращение с нами. Он выглядел очень раскаивающимся, но я всё же уверен, что в душе он оставался негодяем, и когда некоторые из туземцев насмехались над ним, было видно, что он никогда им этого не забудет и не простит. В довершение всего Ипатьев отстранил его от должности старосты деревни и назначил на этот пост Василия Кулгаха.

Несколько женщин из Зимовьелаха, которые чинили наш камин, оштукатурили дымоход и оказали нам ряд других услуг, таких как починка обуви, рукавиц, одежды и т.п., тоже получили подарки. Жене Андрюшки я подарил ситец для платья, а также напёрсток, иголки и нитки; не забыл я и возлюбленную Инигуина, ту, которую он называл своей «маленькой доброй старушкой», я дал ей несколько вещиц, сказав через Ипатьева, что эти сувениры прислал ей её американский тунгус – это привело её в полный восторг! Таким вот образом мы распределили справедливые наказания и заслуженные награды среди жителей деревни.

Глава XXII. Непогода

Арктическая погода – Как заблудиться в деревне – Перерыв в непогоде – Продолжение шторма – Якутская финансовая арифметика – Отправляемся в Ары – Чолбогой. – Компас в голове – Турканах – Несчастная семья – Ордоно – Кувина – В Хас-Хата – Наши «роскошные» покои – В бедственном положении – Своевременная помощь – Наконец-то вместе – Искусство жарить стейки – Воспоминание – Двадцатифунтовый напиток – Странные привычки якутов и чукчей.

Для экономии места далее следуют выдержки из моего дневника.

20 февраля. – Дует сильнее, чем когда-либо, и я не знаю, удастся ли поехать в такую погоду. Туземцы не могут этого сделать и даже не хотят попытаться, так что с моей стороны глупо рисковать, по крайней мере, сейчас.

Василий Кулгах и Николай Чагра вернулись сегодня после неудачной попытки добраться до Кумах-Сурта. Они ужасно обморозили лица, руки и ноги. Также прибыл из Ары молодой якут, скорее мёртвый, чем живой, после того, как пережил два дня сильнейшей метели. Он сидит в углу хижины в каком-то полубессознательном состоянии, плачет и раскачивается взад-вперёд, не имея ни сил, ни желания рассказать, что с ним случилось. Какой-то ямщик пришёл в деревню за помощью для молодого русского купца; они заблудились в заливе Буор-Хая к востоку от Зимовьелаха, и купец сейчас находится в поварне к юго-востоку от нас. Он и его ямщик съели всю свою провизию, а потом и собак. Затем он зарыл свои товары в снегу залива и, добравшись до поварни, отправил ямщика пешком в деревню за помощью. Последний не может передвигаться, но знает название хижины (Хараулах[101 - Хараулах – местность (река и мыс Хара-Улах, Хараулахская бухта) в юго-западной части губы Буор-Хая. До Зимовьелаха оттуда более ста километров! – прим. перев.]), где находится его хозяин; и огромный, высокий, дикого вида тунгус, которого я потом нанял в качестве погонщика собак во время поисков на востоке залива Буор-Хая и в устье реки Яны, отправился к купцу на помощь, больше никто не хотел идти. Купцы в этом районе перевозят очень мало продовольствия, небольшими обозами, и поэтому зависят от погоды и часто теряются.

Я купил тысячу рыб у Кузьмы, а около девяти часов вечера так прояснилось, что уже через час мне удалось отправить собачьи упряжки со ста пятьюдесятью рыбами в Кумах-Сурт для Бартлетта.

27 февраля. – Трудно поверить, но шторм бушует ещё яростнее, чем вчера. Я надеюсь, что упряжкам, отправившимся прошлой ночью, удалось пересечь горный хребет, но, судя по нынешним обстоятельствам, я сомневаюсь, сможем ли мы начать поиски в течение месяца.

Я нанял в Быково три упряжки, включая упряжь и сани, по пятнадцать собак в каждой, за которые я плачу пятнадцать рублей в месяц и кормлю за свой счёт собак. Каждый ямщик получает двадцать рублей в месяц и пропитанье, которое включает рыбу, чай и табак. Упряжки и погонщики должны ехать туда, куда я им прикажу, и, когда не заняты другими делами, перевозить нашу провизию. Но большую часть рыбы мне придётся перевозить по дорожным расценкам – и три копейки за версту за сто штук. Сегодня я завершил покупки рыбы, поторговавшись и заплатив по здешним ценам за 5150 штук для нашей центральной станции в Матвее. Отсюда я буду забирать рыбу по мере необходимости, а 3000 оставлю в Зимовьелахе для использования в этом районе поисков.

Мне рассказали, что многие местные жители покидают Быково на период наводнений, хотя многие из них живут здесь круглый год.

Всё ещё неиствует жестокий шторм. Никто по своей воле не покидает своей хижины, и те несчастные, которые вынуждены выйти наружу, должны либо держаться за что-нибудь, либо присесть и передвигаться на четвереньках. Здесь нет компромисса. Один старый туземец вышел из нашей хижины, чтобы добраться до другой, расположенной не более чем в ста ярдах. Снег яростно бил в лицо, а свирепым ветер сбил с ног и закружил так, что он потерял всякую ориентировку. Я не знаю, кто поднял тревогу, но через несколько секунд все мужчины уже одевались в свои меха, а женщины помогали им и уговаривали поторопиться. Со старым Николаем во главе они отправились на поиски, а я последовал за ними, чтобы понаблюдать за их действиями. Отметив направление ветра и их нынешнее местоположение, все сели прямо на снег, а затем поползли по ветру, крича изо всех сил – и нашли его, громко взывающего о помощи, на небольшом расстоянии с подветренной стороны амбара.

Я никогда не видел такой кошмарной погоды, как эта – ни в Арктике, ни где-либо ещё. Мне не терпится дождаться, как она наконец выдохнется и даст мне шанс приступить к работе. Ветра дуют всю зиму, в основном с юга до юго-запада, и все сильные штормы исходят с этой стороны, но иногда ветер переменный и дует с любой стороны света.

А как было тихо к югу от горного хребта! Когда там сани задевали ствол дерева, на нас сваливалась куча снега, а здесь же тундра и плоскогорья начисто оголены ветрами от снежного покрова, а долины и ущелья им завалены. Эта задержка невыносима, мне не терпится исследовать район, где находятся мои товарищи.

28 февраля. – Вчера вечером один ссыльный отважился прийти к нам и заблудился. Ему удалось добраться до наветренной стороны хижины Николая. Кто-то услышали его крики и после получасовых поисков нашли его – он вырыл в снегу яму и заполз в неё, его быстро занесло снегом и в сугробе он согрелся. Спасло его и то, что на нём была длинная парка из оленьей шкуры, в которой он, несомненно, мог бы пережить всю ночь. Это был старый Семён Алексеев, русский ссыльный, это его приключение сильно его напугало.

Ближе к утру шторм утих, и туземцы убирали снег вокруг жилищ и таскали дрова и лёд, готовясь к очередной снежной осаде. Я воспользовался затишьем, чтобы отправить две собачьи упряжки с двумястами рыбами в Матвей или, если получится, в Хас-Хата, а оттуда на помощь Бартлетту в Кумах-Сурт. Сегодня сюда прибыл один ссыльный из Северного Булуна. Он был в пути пять дней, и всю дорогу ветер дул ему в спину. Он говорит, что Иннокентий Шумилов отправился в Кумах-Сурт и может помочь там Бартлетту или приехать к нам в Быково в распоряжение Ипатьева.

Погода сегодня до самого вечер – лучшая, что были у нас за последние недели. Туземцы потеряли почти месяц рыбной ловли и испытывают трудности с дровами и водой, так как они не любят использовать для питья снег. Хотя сейчас у них много рыбы, всё же значительную часть её им нужно продать за наличные, чтобы купить чай, соль и табак, а также заплатить налоги. Я обнаружил, что стоимость перевозки рыбы здесь выше, чем её цена. Я тщетно пытался купить их с доставкой в Матвей, но для туземца это был слишком сложный расчёт, они всегда продавали свою рыбу в Быково и отдельно нанимались перевозить её по три копейки за версту – так они привыкли и так всегда будут делать. Сегодня я услышал, что в Усть-Янске и на Омолое[102 - Омолой – река, впадающая в губу Буор-Хая с восточной стороны. – прим. перев.] голод, и большая нехватка продовольствия в Северном Булуне. Ипатьев советует мне покупать сейчас всё, что мне может понадобиться, так как он думает, что после 1 апреля я не смогу купить вообще ничего. Если бы я был уверен в соли и вяленой говядине из Верхоянска, я мог бы обойтись меньшим количеством рыбы, но я не уверен и не могу полагаться на такую неопределённость, когда мне нужно накормить более двенадцати человек, и кроме того три собачьих упряжки для поиска и, вероятно, ещё пять для перевозки рыбы и грузов. Эти якуты перевозят всё так медленно, что мне впору заняться этим самому. Туземец не может заставить себя ни спешить, ни всё время идти – все они путешествуют, как им заблагорассудится, останавливаясь в хижинах, поварнях и деревнях, когда захотят. Но если мне удастся держать их подальше от их хижин и женщин, они будут в моих руках!

В течение мая месяца работать в любом месте дельты будет опасно. Здешние жители говорят, что временами, когда река прорывает ледяной затор, поток воды устремляется по реке на многие мили со скоростью лошади, унося с собой всё, что попадается на её пути, пока не исчезнет во множестве проток и не достигнет моря. Это повторяется до тех пор, пока паводковые воды полностью не освободят пойму реки ото льда.

Погода снова изменилась. Сперва тихо падал снег, но к восьми часам вечера снова подул ветер – опять с той же силой.

1 марта 1882 г. – На рассвете снова наступило затишье, но оно было очень коротким, и к одиннадцати часам утра шторм возобновил своё бесчинство. Ветер подхватывает всё, что не закреплено, и уносит куда-то через залив; поэтому я не удивляюсь, как раньше, почему туземцы всегда педантично крепят к земле свои пустые сани.