В дельте Лены

Забавно было наблюдать, как туземцы просыпаются и зевают. Многие сцены были такими нелепыми и даже странными, что я не решусь пересказывать их добропорядочным ушам. Все выполнили надлежащее омовение рта, после чего совершили свою религиозную службу перед иконами. Затем один из сыновей принёс железный ковш, полный воды, и полил мне на руки, я умылся и высушился перед огнём. Вскоре был подан завтрак, состоящий из горячего чая, настроганной мороженой рыбы и котелка с варёной рыбой и олениной. Я заметил, что у каждого из присутствующих был свой отдельный маленький котелок с чаем и рыбой. Дети вели себя прилично, мать готовила горячие блюда, а муж строгал мороженую рыбу охотничьим ножом. И вот благородная бережливость: то, что остаётся от рыбы, когда её остругают до костей, неизменно отдаётся женщине, в то время как его светлость ест хорошие жирные ломтики, а то немногое, что остаётся, делятся между женщинами и детьми. Точно так же, когда варёная рыба съедена, а кости обглоданы дочиста, женщина и дети снова начинают их обсасывать, что редко бывает прибыльным предприятием; и, если каким-то неожиданным образом в хижине окажется всего вдоволь, тогда бедные старые слепые мама и бабушка, которые живут за камином, могут надеяться обглодать косточки первыми, но не раньше. Здесь, как и во всех варварских странах: женщина – рабыня мужчины; она выполняет всю домашнюю работу, носит дрова, шьёт и чинит одежду, выделывает шкуры, помогает в перевозке рыбы и дичи, а также в изготовлении и ремонте сетей, помимо того, что рожает и воспитывает детей.

Погода была такой ужасной, что я стал опасаться за моего посыльного, который поехал за ружьём и бумагами, как было договорено. Ожидая его возвращения, я расспрашивал местных жителей об их местности, её жителях, какая водится дичь и т.д. Оказалось, что первым нашёл ружьё старший сын Константина, он и отдал его старосте деревни на хранение. Я сделал его рисунок, к большому удивлению и восторгу сына; а затем, чтобы я ещё лучше опознал ружьё, он вырезал из палки спиральную стружку, чтобы изобразить пружину, которая установлена под стволом винчестера, и показал мне, как он отвинтил колпачок, и пружина выскочила из трубки. Теперь туземцы хорошо уяснили, что я ищу группу из двенадцати людей, которые, по всей вероятности, уже умерли от холода и голода; и именно здесь они спросили меня, почему Делонг и его люди не пришли в их деревню, ведь её можно было увидеть с протоки невооружённым глазом и очень ясно с помощью «стёкол» – туземцы показали, что они имеют в виду, глядя сквозь кулаки, как в бинокли. Тут Константин рассказал мне о том, что примерно в шестнадцати верстах к западу от Уэс-Тёрдюна, где разбили лагерь Делонг и его спутники, на противоположной стороне реки[73 - Протока Большая Туматская. – прим. перев.], которая в этом месте имеет около тысячи ярдов в ширину и пять или шесть саженей в глубину, были заготовлены и хранились в лабазе на столбах двадцать три оленьих головы. Тем не менее, без возможности пересечь протоку, – их попытки переправиться оказались безуспешными, – сомнительно, что они увидели этот склад, потому что, как мне сказали, он был едва виден на горизонте. И даже если бы Делонг действительно разглядел его, после неоднократных разочарований, с которыми он столкнулся, находя на своём пути пустующие хижины, он вряд ли посчитал оправданным проехать двенадцать миль, чтобы изучить природу некого объекта, который к тому же издалека выглядел как обычный холмик земли, не говоря уже о быстрой реке, через которую надо было переправляться.

Туземцы сказали, что записи и ружьё находились у них около двадцати дней. Когда лёд затвердел, они отправились по реке к своему жилью и заметили след от саней и множество следов обуви на снегу, и гадали, кем они были оставлены, поначалу опасаясь, что это прошла какая-то банда грабителей или беглых ссыльных. Они обнаружили, что многие из их вещей были разломаны на дрова, а когда зашли внутрь жилищ, то обнаружили записи и ружьё, а также всякие мелкие предметы одежды, брошенные или потерянные. Мне с трудом удалось убедить их, что бедняга Делонг и его измученный отряд абсолютно ничего не знали о местонахождении Северного Булуна, не говоря уже о складе с олениной. И очень прискорбно, что они были, сами того не сознавая, так близки к спасению. А если бы что-нибудь, пусть даже какое-нибудь несчастье, задержало их ещё на десять дней в этих хижинах, – им помогли бы туземцы! Однако всё произошло иначе: подождав четыре дня, пока река замёрзнет, они осторожно перебрались через неё, таща бедного Эриксена на санях, а затем, держась западного берега, направились на юг, в надежде, как было сказано в записке, достичь какого-нибудь поселения, – надежда, которая вскоре превратилась в отчаяние и закончилась мучительной смертью.

Именно во время моей беседы с жителями, проводимой с помощью смеси пантомимы, рисунков и тех немногих якутских, тунгусских и русских слов, которые я знал, появился посланник в сопровождении одного из самых страшных на вид уголовных ссыльных, которых я когда-либо видел. Староста принёс ружьё и третью записку, которая оказалась в правильной хронологической последовательности и была очень важной. В ней говорилось следующее:

Суббота, 1 октября 1881 года.

Четырнадцать офицеров и матросов американского арктического парохода «Жаннетта» достигли этой хижины в среду, 28 сентября, и, подождав, пока река замёрзнет, сегодня утром переходим на западную сторону, направляясь в какое-нибудь поселение на реке Лена. У нас есть провизия на два дня, но, поскольку до сих пор нам посчастливилось добывать дичь для наших насущных потребностей, мы не боимся за будущее.

С нашей группой всё в порядке, за исключением одного человека, Эриксена, у которого ампутированы пальцы ног в результате обморожения. Другие записки можно найти в нескольких хижинах на восточном берегу этой реки, вдоль которой мы пришли с севера.

Джордж В. Делонг,

лейтенант ВМС США, командующий экспедицией.

Пом. хирурга Эмблер, м-р Дж.Дж. Коллинз… и т.д.

Это была хорошая весть. Теперь в качестве путеводителя у меня был подлинный рассказ Делонга, рассказывающий о месте его высадки на берег океана, где он спрятал свои вещи примерно в трёх милях к востоку от главной реки[74 - Имеется в виду протока Осохтох-Уэся. – прим. перев.]; как он посетил одну за одной три хижины, местоположение которых я знал; а что касается остального, я мог положиться на свои письменные заметки, составленные по рассказу Ниндемана.

Поэтому я немедленно решил сначала дойти до берега океана и забрать судовые журналы, хронометр, навигационный ящик, секстант и другие ценные вещи, принадлежащие экспедиции, затем пройти через Белёх, Осохтох и Уэс-Тёрдюн, пересечь протоку в том месте, где это сделал Делонг, и, наконец, следовать по западному берегу, пока не найду группу живой или мёртвой.

Глава XV. Поездка на побережье

Белёх – «Мус байхал» – Склад – Я снова обманут – Топографические откровения – Путеводные знаки – Мои презренные мхи и камни – Желанная бутыль – Фаддей Ачин.

Женщины сшили мне пару большой тёплой обуви из оленьей шкуры, так как ноги были слишком воспалены и опухли, чтобы я мог снова надеть мокасины. Я также зафрахтовал новую куртку из оленьей кожи и штаны, что существенно улучшило моё удобство в дороге, нанял три собачьи упряжки с погонщиками и договорился о поставке рыбы на десять дней. Утром я, прихрамывая, пошёл к саням и наблюдал за подсчётом и погрузкой рыбы для нашего путешествия, не больше доверяя честности туземцев из-за обмана Василия и Константина. Затем я вернулся в хижину, оделся в свои меха, попрощался с приветливой хозяйкой и соседями и отправился в путь на трёх санях, управляемых Иннокентием, Константином и Кириком. Старый Василий, с благодарностью освобождённый от своих обязанностей, отправился домой.

Погода была благоприятной, собаки свежими и сильными, и с лёгким попутным ветерком мы ехали довольно быстро. Вскоре мы миновали небольшое кладбище, на котором было около сорока могил с крестами и к сумеркам прибыли в Белёх. Здесь мы разместились в той хижине, которая приютила Делонга и его людей. Я нашёл в пепле лезвие ножа, несколько бутылочных осколков и другие мелкие предметы, свидетельствующие об их присутствии. Хижина была частично засыпана снегом, туземцы её расчистили, и, разведя огонь, приготовили ужин из рыбы, затем мы легли спать и на следующее утро выехали пораньше. Я прочитал и объяснил своим сопровождающим, что говорилось в первой записке, что к северу на берегу океана мы найдём склад, над которым в качестве ориентира установлен большой столб; туземцы очень удивились, что, ещё не побывав там, я уже мог знать об этом.

Следуя по восточному берегу реки на север, мы, наконец, наткнулись на тяжёлый зелёный океанский лёд, и туземцы, показывая руками волнение моря, закричали: «Мус байхал!» и протянули мне кусок льда, чтобы я попробовал, говоря: «Туус, туус!» (соль, соль). Затем мы повернул на восток и, проехали почти час, пока я, наконец, не заметил высокий флагшток и указал на него туземцам, которые едва могли сдержать своё любопытство, желая увидеть, что там спрятано. Добравшись до склада, я открыл его, а извлёк всё, что в нём было, к удивлению, и восторгу моих проводников, которые никогда раньше не видели столько ценностей в одной месте, и которые были особенно взволнованы двумя ружьями. Я погрузил всё на сани, кроме длинного тяжёлого рулевого весла, и оставил стоять флагшток. Лодки нигде не было видно, хотя я внимательно искал её на берегу; но так как он был весь забит льдом, то я пришёл к выводу, что она была раздавлена или, возможно, занесена снегом. На самом деле искать лодку уже не имело смысла, поскольку склад был найден, но тогда я хотел удалить все следы их высадки, чтобы не вводить будущие поисковые отряды в заблуждение и задерживать их продвижение. По этой причине я забрал все старые спальные мешки, одежду и т.п. с намерением уничтожить то, что было непригодно, а остальное отдать туземцам в деревне на хранение.

Я вернулся в Белёх, вполне удовлетворённый своей работой, и, поужинав горячим чаем и варёной рыбой, заснул в надежде на то, что завтра мы проедем до самого Осохтоха. Я крепко спал на ложе из мягкого снега в своём спальнике, и когда наступило утро, был готов немедленно ехать. Моя новая меховая обувь была мягкая и тёплая, ноги быстро заживали, а язвы подсыхали, за исключением тех мест, где в раны попала оленья шерсть. Тут я заметил, что туземцы о чём-то тайно совещаются, а когда я был готов ехать и сказал им, что мы отправляемся, обозначив курс, которым мы будем следовать, они тут же отказались идти. «Почему нет?», – спросил я. «Там нет еды», – был ответ. Это меня ошарашило, потому что я собственными глазами видел, как на сани грузили десятидневный запас рыбы. Старый Константин и раньше попадал в передряги подобного рода и теперь быстренько протиснулся мимо меня к двери хижины. Я заметил его движение и, схватив полено, принялся колотить Иннокентия и сына старосты. Первый был большим, степенным человеком и не привык к такому обращению, но, когда на него посыпались удары, поспешил унести ноги, чуть не сбив меня с ног по пути к выходу. Я быстро последовал за ними с ружьём в руках, крича: «Винтовка, винтовка!», опасаясь, что они могут совсем бросить меня. Старый Константин, очень довольный тем, что избежал наказания, стоял поодаль и от души смеялся над поражением своих товарищей. Иннокентий был угрюм, страдая как морально, так и телом, и ему не нравилось веселье, которое он доставил Константину; в то время как Кирик, младший сын старосты, стоял, растирая в смятении ту свою часть, которую он представил мне в качестве мишени, когда выбегал из хижины на четвереньках. Я подозвал их, но так как Иннокентий не проявил желание повиноваться, я поднял ружьё и выстрелил, как и раньше, в воздух. Это произвело точно такой же эффект. Все трое упали на колени и быстро начали креститься. Старый Томат укрылся за Иннокентием и подло соврал, сказав, что «Иннокентий украл рыбу, не я, я ничего не знал!».

Тем не менее они подошли, я пообещал больше их не бить, а затем узнал, что жители деревни стащили рыбу с наших саней и вернули её в свои амбары, потому что, как они объяснили, я забрал всю рыбу в деревне, а в этой местности сейчас был голод, восемьдесят их собак уже умерли, и что, если бы я унёс рыбу, умерли бы женщины и дети – они показали это втянув животы и сделав впалые щеки. Что мне оставалось делать? – только проглотить своё недовольство и вернуться назад…

Мы отправились обратно в сильную снежный шторм, который, к счастью, дул с востока, нам в спину. Собаки уже ослабели от голода, хотя не ели всего три дня, но, как я уже упоминал ранее, туземцы не ездят на собачьих упряжках, по возможности, два дня подряд. Так образом, мы продвигались с черепашьей скоростью, и только к ночи достигли Северного Булуна, потратив на путешествие девять часов, в то время как путь «туда» мы проделали за шесть. Я удивлялся количеству проток, которые мы пересекли, направляясь из Верхнего Булуна в Белёх, потому что на моей карте (копия карты Петермана, безусловно, самой точной из известных на момент нашей экспедиции) были нанесены только три основных рукава Лены. Поэтому на обратном пути я пересчитал протоки, спрашивая Иннокентия название каждого ручья, который нам встретился. Мы пересекли тринадцать проток, некоторые из которых были такими же широкими, хотя, возможно, и не такими глубокими, как главная протока, вдоль которой шёл Делонг, так что можно представить, какую «ценность» представляли для нас наши карты, на которых на пространстве в сорок миль были указаны всего два ручья. Находясь в Белёхе и по дороге к океану, я подробно расспрашивал туземцев о местонахождении Сагастыра[75 - Сагастыр – местность и остров в нескольких километрах севернее Северного Булуна (острова Булунг-Арыта), до 1987 года там был посёлок с таким именем. С августа 1882 по июнь 1884 года там была полярная станция в рамках первого Международного полярного года (1882-1883 гг.) под эгидой Русского географического общества. По-английски это место называется Signalthorp. Очевидно, что Ниндеманн видел знак не в этом месте – прим. перев.], но они ничего не знали о таком месте. Однако они рассказали мне о Барчахе[76 - Барчах – вероятно, поварни Барчах-Джиете (72.906°N 127.67°E) на протоке Барчах-Уэся, около 55 км на юго-запад-запад от Баркин-Стана. Сейчас там автоматическая метеостанция. – прим. перев.] и многих старых хижинах в районе Баркина, но сказали, что в последнем месте уже много лет никто не живёт. А в том, что Сагастыра не существует, они были убеждены. Я был так скрупулёзен в установлении этого факта, потому что Ниндеманн сообщил мне, что, когда они похоронили Эриксена, они видели сигнальный знак, который, по мнению Делонга, был «Signalthorp», отмеченным на карте Петерманна. Но туземцы взяли на себя труд показать мне дюжину или более своих сигнальных знаков, которые они устанавливают для ориентирования на местности, особенно в полярную ночь или во время метели. Путешествуя, они останавливаются у каждого такого знака, осматривают его и при необходимости устанавливают новый знак или поправляют упавший. Треугольный знак состоит из двух коротких палок, поддерживающих более длинную, которая либо указывает на какою-нибудь из сторон света, либо на конкретную хижину или деревню. На этих указателях вырезаны специальные метки, значение которых понимают все туземцы, и однажды я видел, как они, заблудившись в метель, казалось, бесцельно ездили по кругу, пока не нашли знак, и тогда, начав с него и ориентируясь по направлению ветра и снежным застругам, успешно добрались до места назначения.

Вся деревня была свидетелем нашего унылого возвращения. Жители помогли нам перенести содержимое склада в хижину Константина, и я отложил всё, что представляло какую-либо ценность для экспедиции или правительства, и отдал всё, что осталось – множество старых спальных мешков и одежды, железную печку, а также верёвки и парусину – Константину и Иннокентию в качестве частичной оплаты за их услуги. Среди вещей, которые я отобрал, чтобы взять с собой в Булун, была жестяная коробка ёмкостью около кубического фута, наполненная образцами горных пород, мхов и тому подобным с острова Беннетта. Я аккуратно отставил её в сторону и увидел, как туземцы сначала заглянули в коробку, затем перебрали её содержимое, и после некоторого обсуждения разразились, наконец, громким хохотом над идиотизмом человека, который, находясь на грани голодной смерти, намеревался отправиться в долгий путь с грузом бесполезных камней. Я отчётливо слышал их насмешливые комментарии по поводу камней и мха, а Константин чтобы убедиться, что он правильно меня понял, ещё раз спросил, действительно ли я собираюсь везти их в Булун, и после моего утвердительного ответа с досадой бросил коробку в кучу вещей с выражением крайнего недовольства и предупредил меня, что собаки и сани столько наверняка не вынесут.

Среди вещей, которые я забрал из склада, были бутыль и бочонок, оба с небольшим количеством алкоголя. Туземцы вскоре узнали, что у меня есть спиртное, и все собрались вокруг меня в надежде повеселиться. Но, зная, как поведёт себя сей сорняк на такой благодатной почве, я наотрез отказался слушать мольбы Константина про «совсем маленько». «Он пригоден только для огня», – объяснял я им, изображая, как он горит в спиртовой горелке, но они всё равно уговаривали и уговаривали меня, пока, наконец, некий молодой человек схватил бутыль и побежал. Я поймал его прежде, чем он добрался до двери, и, оторвав бутылку от его губ, ударил его ею, расплескав спирт на пол – он тут же лёг на живот и стал жадно лакать драгоценную жидкость. Я выказал немалый гнев по поводу такой дерзости, а затем вылил содержимое бутыли в горящий камин, к величайшему огорчению и ужасу бедного Константина и его друзей.

Перед тем как лечь спать в тот вечер, я договорился об упряжках, которые доставят меня в Булун. С Иннокентия и Кирика было достаточно, а у Константина, хотя ему и надо было вернуться в Булун, не хватало для этого собак. И всё же, поскольку я должен был найти каюров, чтобы упряжки могли быть возвращены в Верхний Булун, Константин стал моим пассажиром. Смышлёный молодой парень по имени Георгий Николаев добровольно предложил свои услуги и прекрасную упряжку собак. Георгий был прилично для местного жителя воспитан (и я всегда находил, что те, кого хорошо кормили и воспитывали, значительно превосходили своих пресмыкающихся собратьев), он был умён и хорошо знал дорогу, и он так мне понравился, что позднее, во время моих вторых поисков Делонга, я снова нанял его. Ещё одним моим погонщиком был тунгус-полукровка по имени Фаддей Ачин, с квадратной челюстью, квадратной головой и весьма решительный. В его натуре всё было разумно и осмыслено. Лицо его уже тогда было покрыто волдырями и язвами, скулы ободраны, цвет лица был необычно серо-свинцовым, а губы черными. Широкогрудый, широкоплечий, стройный, он был намного выше любого якута, которого я видел в этих местах.

И всё же меня поразило не столько его лицо, каким бы чудны?м оно ни было, сколько своеобразие его имени, когда он представился как Пади. «Хорошо, Пэдди[77 - Paddy, уменьш. от Patrick – популярное имя в Ирландии. – прим. перев.], – сказал я, – у тебя первоклассное имя!»  Мне, конечно, показалось, что это странное совпадение, потому что у него был облик типичного ширококостного, крепкого ирландца, хотя и темнокожего, и я было подумал, что какой-то предприимчивый кельт добрался до этих безлюдных холодных мест в давние времена. Поэтому я так и стал звать его – Пэдди – и нанял вместе с упряжкой. Изъяснялся он весьма односложно. Сколько у него собак? Одиннадцать, ответил он, показав 11 на пальцах. Когда он сможет начать? Сейчас. Есть у него какая-нибудь еда для себя или упряжки? Нет. Как он собирается жить дальше? Я спросил: «Кушать суох?» Ответом было: «Кушать суох». «Ну что ж, дружище, – подумал я, – если ты можешь это выдержать, то и я смогу».

Вскоре стало ясно, что двух саней недостаточно, чтобы перевезти весь мой груз, поэтому понадобилось нанять третью упряжку, чтобы она помогла нам, по крайней мере, до середины пути и вернулась, когда собаки устанут или не будет хватать еды. Для этого мне рекомендовали старика по имени Старый Николай, как человека, который проходил весь путь от берега Северного Ледовитого океана до Булуна без еды и в разгар зимы; рассказ об этом подвиге он признал, просто сказав: «Верно». Он был не только стар, но и очень беден, и у него не было упряжки, но жители деревни обещали дать ему семь собак. И вот, когда всё было готово, – за исключением, правда, весьма важного продукта питания, который, как заверили меня туземцы, будет предоставлен в надлежащее время, – я, наконец, лёг спать. Ветер к этому времени усилился почти до урагана и дул до утра. Я боялся, что это помешает нашему отъезду, но тем не менее оделся и приготовился к отъезду, плотно позавтракав мороженой и варёной рыбой. Пришёл Константин и сказал: «Погода, пурга, пойдём суох». Я уже выходил наружу и не был так уверен; ветер, конечно, чуть не сбил меня с ног; но он был с северо-запада, и, указав в том направлении, я сказал ему об этом. Тем не менее, когда он помотал головой и настойчиво повторил «пойдём суох», мне не оставалось ничего, кроме как согласиться.

И всё же мне очень хотелось выехать поскорее, я был уверен, что, если мне удастся напасть на след Делонга, я вскоре найду его отряд, несомненно, мёртвых, в какой-нибудь хижине или овраге на берегу реки. Тогда я должен немедленно начать поиски, прежде чем долины покроются глубоким снегом – тогда надежда будет только на то, что они установят флагштоки, чтобы привлечь внимание спасателей или проезжающих мимо туземцев. Я не ожидал найти их живыми, моя единственная надежда заключалась в том, что они, как Ниндеманн и Норос, вышли к туземцам, если таковые могли им встретиться где-нибудь посередине между Ары на юго-востоке, и Северным Булуном на северо-западе. По крайней мере, я мог бы успеть спасти их тела от диких зверей и сохранить наши ценные записи. К тому времени я уже понимал, что если я задержусь до весны, то все следы моих несчастных товарищей будут сметены потоками воды, которая в это время года полностью затопляет дельту и оставляет на берегах на высоте сорок футов над рекой огромные бревна размером с корабельные мачты. Когда завтрак закончился, вошёл Георгий и твёрдо заключил: «Пурга, пешком суох, завтра».

Но вскоре торжественно явился Пэдди, вооружённый с головы до пят для битвы со штормом: головной убор, рукавицы, остол и всё такое. Он уже собирался, как я подумал, тоже одобрить отсрочку нашей поездки, поэтому поспешил обратиться к нему:

«Пойдём, Пэдди?» – спросил я.

«Пойдём», – согласился он, не меняя выражения лица.

Константин энергично запротестовал, но так как уже пришёл Старый Николай, явно готовый к отъезду, хотя, правда, сильно склонный встать на сторону Константина, я почувствовал, что Пэдди значительно усилил мои позиции, поэтому повелительно скомандовал: «Поторопитесь, идём!».

Глава XVI. Сражение с бореем

В шторм – Страдания собак – В Маче – «Балык суох!» – Следы – Заблудились – Сыстыганнах – Пахучие потроха на ужин – Безжалостная погода – Кувина – Опять потроха – Воскресенье – Склад с костями – Речные айсберги – Убежище в снегу – Завтрак из старых оленьих костей.

Мы отправились в снежную бурю, взяв курс на Осохтох, где была найдена вторая записка Делонга. Если бы только шёл снег, наши трудности были бы сравнительно небольшими; но яростно дувший ветер повернул сперва с северо-запада на север, а вскоре и на восток, прямо нам в лицо. Собаки были слабы, сани перегружены, а старый Константин продолжал уныло пророчить, что шторм будет продолжаться десять дней. Я уже сожалел, что заставил туземцев идти, потому что они не любят идти против ветра, как и собаки, которые отказывались работать, опускали головы и отворачивались от слепящих порывов ветра. Это, соответственно, создавало проблемы для погонщиков, и я почти отчаялся; собаки выли в унисон с бурей, а туземцы не покладали своих дубинок. Пэдди наглядно описал мне ситуацию, усаживаясь на сани после того, как в сотый раз распутал упряжь и выстроил упряжку в линию, – «Собака и мужчина, пурга беда!», – сказал он, приложив указательный палец к переносице. —«Пурга помри». Под этим он подразумевал, что ветер, ударяющий им в глаза, убьёт всех. И он был прав: холодный ветер сначала вызывает головную боль, затем сонливость и, наконец, сон, от которого нет пробуждения.

Мы терпеливо продвигались дальше и уже гораздо позднее времени, когда мы должны были добраться до Осохтоха, остановились у маленькой старой хижины, вернее, её развалин. Туземцы подъехали к ней просто как к ориентиру и чтобы передохнуть. Попасть внутрь было невозможно, поэтому мы просто уселись на снег с её подветренной стороны. Туземцы покурили, потом пообедали мороженой рыбой, смеясь над моим отказом присоединиться к ним; ибо я решил дождаться горячей еды в Осохтохе, куда мы прибыли значительно позже полуночи, крайне утомлённые дорогой. Собаки так устали, что, как только сани привязали, свернулись калачиками и заснули, даже не дожидаясь своей привычной рыбы; и это было к лучшему, потому что дать им было нечего. По прибытии я с удовольствием заметил высокую жердь с прикреплённым к ней указателем на склад с олениной, про который мне сказал один из сыновей Константина.

Дверь и крыша были все в дырах, внутри хижины полно снега. Всё это мы поправили, устроили наши постели, расчистили камин и через некоторое время расслабились за котелком ухи и чайником чая. Всё это время я предполагал, что туземцы везут с собой рыбу или какую-нибудь еду для себя; но, какими бы замечательными ребятами они ни были, мой мешок с десятью рыбами, согласно их обычаю делиться припасами в дороге, был единственным, из которого они доставали рыбу; и так как раньше они съели две замороженными, а теперь, пока кипел котёл с тремя – ещё две, то осталось только три рыбы, а это был только наш первый день путешествия. К тому же я вообразил, что только одна рыба попала в котелок в качестве моего вклада в трапезу, и поэтому продолжал спокойно есть, так же, как и они. Потом я обыскал хижину в поисках каких-либо предметов, которые люди Делонга могла оставить или обронить, но не нашёл ничего, кроме нескольких обглоданных оленьих костей.

Спокойный сон, и рано утром мы снова отправились в путь. Я заметил, что мои смуглолицые спутники воздержались от своей замороженной рыбы, и в котелке с ухой было меньше рыбы, чем раньше; но так как её было достаточно, я не беспокоился. Снег и ветер продолжали бушевать, а несчастные собаки повизгивали и дрожали от голода и холода. Они теперь больше походили на диких волков, чем на домашних животных, в своём безумном нетерпении идти, хотя некоторые были слишком слабы, даже чтобы встать. Следуя по руслу протоки, мы пробивались против снежной метели, такой плотной, что не было видно передних собак; которые, наконец, совершенно обессиленные, легли и отказались двигаться. Теперь уже туземцы по очереди перекидывали верёвку через плечо и тащили вожаков за собой, а за ними плелись остальные. Я мало что мог сделать, кроме как сидеть на своих санях и подбадривать. Положение наше было действительно серьёзным; четыреста вёрст отделяли нас от ближайшей помощи в Кумах-Сурте, а туземцы заверяли меня, что такие штормы обычно продолжаются по десять дней, а то и две недели. Если бы это не было исключением, нас, несомненно, занесло бы снегом; ибо, если бы наши двадцать девять собак полностью отказались идти, туземцы, возможно, не смогли бы тащить сани, так как даже сейчас, когда оба трудились в упряжи, мы едва плелись. Во всяком случае, мы должны были преодолеть расстояние в пятьдесят вёрст между Осохтохом и Уэс-Тёрдюном за один день пути, что мы и сделали, добравшись до хижины далеко за полночь. Она находилась между Леной и протокой Умайбыт-Уэся, текущей на северо-восток, но когда туземцы заглянули внутрь, они обнаружили, что там полно снега, и мы продолжили путь до Мачи[78 - Эта хижина где-то на протоке Мача-Уэся, текущей на северо-восток параллельно вышеупомянутой протоке Умайбыт-Уэся, которая является северо-восточным ответвлением от протоки Осохтох-Уэся. На картах Мельвилля это название искажено до Mesja. – прим. перев.], хижине примерно в миле южнее или сразу за устьем северо-восточного ответвления. Это было сравнительно новое и тёплое жилище с хорошей крышей, и вскоре мы сидели у хорошего огня, потягивая горячий чай. Я заметил, что туземцы обходились без своей обычной порции замороженной рыбы и медлили с приготовлением ужина, поэтому я поторопил Константина поставить котелок с рыбой на огонь.

«Балык суох», – сказал он.

«Что?!» – воскликнул я в изумлении. Он только пожал плечами и протянул мне открытые ладони, повторяя с искренней печалью: «Балык суох».

Зная, что с ними всё в порядке, пока у меня есть рыба, и нисколько не заботясь о будущем, негодяи поспешили съесть мою провизию, не подумав обо мне, и теперь, когда я обвинил Константина в краже, он просто указал на Пэдди и солгал, сказав, что, по его мнению, рыба у него, после чего Пэдди указал на Георгия, и так оно и пошло по кругу, всё их детское вранье вместо того, чтобы мужественно объяснить своё поведение простительной нуждой. На этом вопрос был исчерпан. Я свернулся калачиком в своём спальном мешке и постарался заснуть без ужина, но не для того, чтобы отдохнуть; я не был очень голоден, но старые боли, оживлённые теплом хижины, снова мучили мои ноги. Новых волдырей не появилось, и раны заживали, но боль была ужасной, я ворочался, страстно желая сунуть ноги в снег, пока, наконец, не заснул просто от изнеможения.

После утреннего чая туземцы порылись в кучах мусора в поисках каких-нибудь съедобных отбросов, но не нашли ни кусочка. Затем еле живых собак вытащили из их снежных постелей, и мы направились обратно к хижине в Уэс-Тёрдюне, так как я намеревался пересечь протоку там, где это сделал Делонг, а затем, как и он, держаться её западного берега в надежде достичь поселения. Соответственно, мы поискали вокруг хижины, нашли следы людей и саней, на которых они тащили Эриксена, а затем пошли по ним. Они были совершенно отчётливо видны на льду протоки, потому что сильные ветра очистили его от снега, а когда отряд пересекал реку, полозья глубоко врезались в мягкий молодой лёд. Я также видел, где они пробовали лёд, пробивая его чем-то острым, и где несколько человек провалились и затем выбрались.

Переправившись через протоку, мы повернули на юг, обогнули излучину, а оттуда на высокий берег, где следы отряда были отчётливо видны на мягком снегу. Теперь я намеревался идти по этим следам, пока не дойду до маленькой старой хижины, до которой, как сказал мне Ниндеманн, они добрались после медленного двухдневного перехода; место, где Эриксену стало слишком плохо, чтобы его можно было нести дальше, и где они, дождавшись его смерти, похоронили его в реке. Хижина эта должна была находиться на расстоянии около двадцати вёрст, и когда я объяснил туземцам, куда хочу отправиться, они сказали, что знают это место. Так мы плелись весь день и, наконец, пришли к хижине, которая соответствовала описанию Ниндемана, по крайней мере, на указанном расстоянии от Уэс-Тёрдюна. Однако он сказал, что, когда Эриксена хоронили, они вырезали надпись на доске, которая раньше служила им столом, и повесили её над входом в хижину, оставив рядом ружьё и немного патронов. Я тщательно обследовал это место, отряхнул везде снег, но ни доски, ни оружия, ни каких-либо доказательств присутствия там отряда найти не смог.

Очевидно, я потерял след, но как? – я не мог понять. Не было никаких сомнений в том, что я правильно следовал по главному ответвлению реки, и, конечно же, придерживался западного берега; так в чём же была ошибка? Вскоре после отъезда из Уэс-Тёрдюна я заметил, что протока сделала большой поворот на запад, и спросил у проводников, была ли это протока Осохтох-Уэся и вела ли она к Матвею; и, получив их заверения, что это так, я продолжил путь, обнаружив впоследствии, что главная ветвь снова повернула на юг, а дальше на юго-восток. Теперь я спросил туземцев, знают ли они о каких-либо других хижинах на западном берегу. Да, но они были далеко вверх по протоке или далеко к западу от неё. Но они знали об одной хижине поблизости, на восточном берегу.

Теперь мне пришло в голову, что вполне вероятно, что Ниндеманн перепутал или забыл точное местоположение хижины, ибо вся дельта Лены – это не что иное, как скопление островов, и Эриксен умер на каком-нибудь из них, возле высокого сигнального столба или какого-то сооружения, которое они приняли за путевой знак. Это было для меня ключом к разгадке, но как только я поделился этим с туземцами, они сразу же нашли мне дюжину путевых знаков. Поэтому я решил идти к хижине на восточном берегу, о которой они говорили. Мы медленно брели дальше, бедные собаки шатались от слабости, безропотно тащились туземцы. Продрогнув до костей, я сидел на санях в каком-то сонном оцепенении, не испытывая никакого другого чувства, кроме голода. Наконец мы остановились перед хижиной. Посмотрев над вход, я увидел, что доски над дверью нет, и понял, что мы только ещё больше сбились с пути. Туземцы, проникнув внутрь через дымовое отверстие, обыскали всё вокруг, но ничего не нашли, а так как хижина была заполнена снегом, мы не могли там спать.

Туземцы сказали, что недалеко есть место под названием Сыстыганнах[79 - Остров Сыстыганнах-Арыта (72°54'с.ш. 126°42'в.д.). – прим. перев.], туда мы и направили наши усталые упряжки. Пэдди становился всё более мрачным, уговаривал и бил всех собак по очереди и иногда останавливался, только чтобы поругаться со старым Константином из-за того, что тот работал не так усердно, как он. Дороге, казалась, не будет конца, буря торопилась похоронить нас прежде, чем мы доберёмся до укрытия, и я, окоченевший и голодный, не видел уже ничего, кроме белого пространства тундры, непрерывно ползущего под нами, пока, наконец, не показалась хижина, и вскоре я уже сидел в ней перед гудящим и потрескивающим камином. Жилище было просторным и уютным, без снега внутри, и, согретые горячим чаем и живым огнём, мы вскоре забыли о дневных страданиях. Обследовав окрестности, туземцы обнаружили рыбьи внутренности, несколько засохших рыбьих голов, нанизанных на прутья для приманки в песцовых ловушках, и несколько оленьих костей с остатками мяса и сухожилиями. Всё это убедило меня в том, что отряд Делонга здесь не был, ибо они бы, конечно, не отказались даже от таких отбросов. Мы поджарили кости и рыбьи головы на огне, и я бы с удовольствием съел их, если бы не мерзкий запах, который они издавали. Туземцы поставили на огонь котелок и сварили суп из всех отбросов, которые смогли найти и казались такими счастливыми, как будто их никогда не мучили муки голода. Не то что наши несчастные собаки, которые жалобно выли всю ночь; хотя Пэдди отпустил двух своих вожаков и позволил им поискать в куче мусора что-нибудь, что мы проглядели.

Неужели буря никогда не прекратится! Я спросил туземцев, далеко ли до следующей хижины на реке, и они сказали, что сорок вёрст, от которой до Матвея ещё семьдесят. Действительно, великолепная перспектива: почти триста вёрст до ближайшего населённого пункта, беспощадная погода, ни крошки еды, сами мы обморожены, а наши собаки, на которых мы только и могли рассчитывать, уже на грани смерти. Утром оказалось, что это буря ночью отдыхала, чтобы набраться сил для следующего дня! Чайник чая на завтрак, а затем, хотя туземцы настойчиво просили о дневном отдыхе, я настоял на том, чтобы продолжить путешествие за сорок вёрст до Кувины[80 - Где была расположена эта хижина и как она на самом деле называлась – осталось загадкой. В оригинальном тексте она называется Qu Vina, на карте Мельвилля [1] обозначена, как Qurina. В протоколах слушаний дела о гибели «Жаннетты» в Конгрессе США и на карте [2] она также называется Qu Vina, но и оттуда не ясно, где же она была расположена. Предположительно только, что где-то между Сыстыганнахом и Матвеем (и ближе к Хас-Хата). Никаких даже отчасти похожих названий в этом районе нет. В дальнейшем в тексте она будет называться Кувина. – прим. перев.], следующей хижины. Они возражали, что собаки не могут идти дальше без еды и отдыха, но здесь я объяснил им, что нужно двигаться дальше, пообещав, что мы остановимся на один день восстановить силы в Кувине, и они, наконец, неохотно согласились. Мы снова вышли в шторм, ещё более слабые и голодные. Ноги мои, однако, так зажили в моей новой обуви, что я постепенно восстанавливал способность пользоваться ими и мог, когда собаки шли достаточно медленно, ковылять рядом с санями, держась рукой за поручень. Переход в этот день ничем не отличался от предыдущих, разве что наши бедные собаки ещё больше ослабели; они сильно хромали, требуя всё большей помощи от погонщиков.

Снег теперь был таким глубоким, что временами собаки не тянули сани, а просто беспомощно барахтались, путаясь в упряжи. Они подолгу отдыхали, потом трудились несколько минут, а затем, когда сани крепко застревали, обессиленные ложились, выли и скулили, как будто в ожидании побоев. Так мы боролись и отдыхали, и снова боролись, и каждый раз казалось, что это наш последний в жизни рывок; но скоро всё повторялось и казалось, этому ужасу не будет конца. Время от времени я в отчаянии решал спрятать экспедиционный груз в первом же безопасном месте, чтобы возвратиться за ним позднее, когда смогу, но после минутного размышления, вспомнив, как бережно мы хранили эти сокровища – научные данные и записи, результат двух лет тяжёлого труда и лишений, – я, стиснув зубы, дал клятву донести их, что бы ни случилось.

Несмотря на наше ограниченное знание местности и мою утраченную веру в наши карты, я всё ещё надеялся найти своих погибших товарищей живыми или мёртвыми. Туземцы, с которыми я теперь мог вполне вразумительно разговаривать, сказали мне, что протока, по которой мы шли, вела к Матвею и была одним из западных ответвлений Лены. Поэтому я был уверен, что даже если Делонг отклонился от неё, он в конце концов должен вернулся к ней снова, так как я шёл по следам Ниндемана и Нороса на север до самого Матвея и там нашёл пояс с «Жаннетты». Но я не подозревал, что к востоку от нас есть ещё дюжина рек, вдоль которых они могли пройти, а то, что они действительно отклонились от протоки, которой следовали мы, было видно хотя бы по количеству отбросов, которые мы находили в хижинах. И к тому же, мы не нашли никаких их следов после Уэс-Тёрдюна. Но это стало ясно мне только пять месяцев спустя, когда, возвращаясь из моей второй поисковой экспедиции в сопровождении Ниндемана, мы переправились через протоку в Уэс-Тёрдюне, а затем пошли на юг по западному берегу; и в том месте, где протока делает плавный поворот на запад, он заявил: «Здесь, сэр, мы снова переправились через реку и пошли на юг и восток».

Это и стало причиной того, что я потерял след, и тогда у меня не было возможности узнать об этом; но теперь, оглядываясь назад, я вполне понимаю, как легко и естественно было Делонгу совершить такую ошибку. Река повернула на запад. Он хотел идти не на запад, а на юг, и поэтому они снова пересекли её. Опять же на его карте, как, впрочем, и на всех картах, примерно там, где он думал они находятся, отмечена большая протока, которая течёт на запад почти до самого устья Оленька, и он, несомненно, полагал, что это главная западная ветвь, и что, пересекая её, он был на пути на юг к населённым местам.

Дни стали очень короткими, мы не видели солнца с тех пор, как выехали и Зимовьелаха в Булун; так что, когда мы добрались до Кувины, уже несколько часов было совершенно темно. Это был старый охотничий домик, принадлежавший Константину, и он был в плохом состоянии, но я не могу вспомнить, чтобы вид какого-нибудь жилища когда-либо наполнял меня хотя бы наполовину такой радостью, как вид этой хижины. Ибо я был измучен до обморока и замёрз до полного окоченения, а осознавал только то, что действую абсолютно механически. Я бодрствовал и понимал всё, что происходит вокруг, но потерял все ощущения и способность говорить и существовал как заводная кукла. Я лежал на санях, пока не разожгли огонь, и наблюдая, как туземцы ходят взад-вперёд, заметил, как работают их челюсти, и понял, что они нашли что-то поесть. Забравшись на четвереньках в хижину, я занял место у огня. Снег, покрывавший земляной пол, показался мне мягкой постелью, и я тут же заснул там, где лежал.

Разместив наши спальные принадлежности и устроив всё на ночь, туземцы разбудили меня, чтобы я принял участие в приготовленном ими ужине. Хижина эта была построена на одном из их оленьих пастбищ, и потому внутри было множество мясных отходов, которые висели около двери. Шкурки с оленьих ног применяют для изготовления обуви, их снимают с только что убитого животного и отдают женщинам для выделки. После того, как шкурки сняты, с ног снимают то немногое, что есть на них съедобного, а затем подвешивают для просушки и по мере необходимости отрезают от них сухожилия, используемые в качестве ниток для шитья. Их в хижине было довольно много, в основном с копытами, которые, если их нагреть на огне или сварить в супе, вполне можно есть.