– Ничего, – пробормотал м-р Верлок. Услышав со своего места на диване ненавистный ему звук, м-р Верлок не мог удержаться от восклицания досады.
Старый, безгубый Юнт принялся опять шипеть. Слова его были точно пропитаны ядом.
– Знаете, каков, по-моему, современный экономический строй? Я его называю каннибальским. Люди утоляют свою жадность, питаясь живым телом и теплой кровью своих ближних. Ничем другим их нельзя насытить.
Услыхав это ужасное заявление, Стэви застонал и сразу, точно в него влили быстро действующий яд, опустился и присел на ступеньки, ведущие в кухонной двери.
Михаэлис, по-видимому, ничего не слышал вокруг себя. Губы его окончательно сомкнулись и щеки отвисли, как неживые. Он оглянулся мутными глазами, ища свою круглую шляпу, и надел ее. Его заплывшее круглое тело точно плыло между стульями под острым локтем Карла Юнта. Старый террорист поднял дрожащую руку и надел широкополую фетровую шляпу. Он медленно двинулся с места и шел, на каждом шагу ударяя палкой по полу. Было довольно трудно выпроводить его из дому; он от времени до времени останавливался, задумываясь о чем-то, и не двигался с места, пока Михаэлис не подталкивал его. Кроткий апостол брал его под-руки с братской заботливостью; за ними шел, позевывая и засунув руки в карманы, коренастый Озипон. Сдвинутая назад синяя фуражка с кожаным околышем придавала ему вид скандинавского матроса, которому тоскливо после хорошей выпивки. М-р Верлок проводил своих гостей, попрощался с ними, все время держа глаза опущенными, затем закрыл за ними дверь, запер ее на ключ, задвинул засов. Он был недоволен своими друзьями. В свете теорий м-ра Вальдера они никуда не годились. А м-р Верлок должен был соблюдать определенную тактику в своих отношениях с революционерами, и не мог поэтому, ни дома, ни на больших революционных собраниях, взять на себя инициативу действия. Необходимо было соблюдать осторожность. Чувствуя негодование, вполне естественное в человеке, которому уже за сорок лет, и которому грозят отнять самое ему дорогое – его безопасность и спокойствие, – он с гневным презрением говорил себе, что ничего другого нельзя и ожидать от таких людишек, как Карл Юнт, Михаэлис и Озипон.
Остановившись в своем намерении потушить газовый рожок в лавке, м-р Верлок погрузился в бездну нравственных рассуждений. Он стал судить всю компанию. Бездельники они, в особенности Карл Юнт, которого нянчила его старая подруга. Он когда-то сманил ее от одного друга и потом много раз хотел отделаться от неё. Но, к счастью для Юнта, она от времени до времени снова к нему возвращалась. И теперь, не будь её, некому было бы помочь ему садиться в омнибус, когда он отправлялся на прогулку. Когда старуха умрет, то конец и Карлу Юнту, со всеми его разрушительными теориями. Нравственное чувство Верлока оскорблено было также оптимизмом Михаэлиса, который жил теперь на попечении одной богатой старой дамы. Она часто посылала его в свой коттедж в деревне, и он целыми днями ходил по тенистым аллеям, обдумывая среди приятного досуга будущее человечества. И Озипон тоже умел как-то доставать деньги для жизненных удобств.
Думая о них, м-р Верлок прежде всего чувствовал зависть в их праздности. Он вдруг вспомнил о м-ре Вальдере, и зависть его в его друзьям-революционерам разгорелась еще сильнее. Хорошо им бездельничать! Они не ответственны перед ужасным м-ром Вальдером. К тому же, у них есть женщины, заботящиеся о них, а он, напротив того, имеет жену, о которой он должен заботиться.
Тут, по простой ассоциации идей, м-р Верлок вспомнил, что пора идти спать. Он вздохнул, так как знал, что ему не так-то легко будет заснуть. Уже много ночей его мучила непобедимая бессонница. Он поднял руку и затушил газовый рожок над головой.
Широкая полоса света проникла через дверь соседней комнаты в лавку, за прилавок. Ори этом свете м-р Верлок мог пересчитать выручку. Сумма была очень небольшая, и он в первый раз с тех пор как открыл лавку, задумался о коммерческой стороне своей торговли. Результат подсчета оказался весьма неблагоприятным. Он, правда, занялся торговлей не из коммерческих побуждений, а выбрал свой род торговли вследствие инстинктивного тяготения к темным промыслам, в которых деньги достаются легко. Кроме того, содержа свою лавку, он оставался в своей области, т. е. под непосредственным надзором полиции, с которой он все равно имел тайные сношения. Все это создавало значительные удобства, но как средство в жизни этого было недостаточно.
Он вынул шкатулку с деньгами из ящика и направился уже в себе наверх, как вдруг заметил, что Стэви все еще в кухне.
«Что это он тут делает? – подумал м-р Верлок. – Чего он тут скачет?» М-р Верлок с удивлением посмотрел на мальчика, но ничего у него не спросил. Все разговоры м-ра Верлока с Стэви ограничивались тем, что он после утреннего завтрака говорил ему: «сапоги», – но не в форме приказа, а просто как сообщение факта, что он нуждается в сапогах. М-р Верлок с изумлением заметил теперь, что совершенно не знает, как говорить с Стеви. Он стоял среди комнаты и молча глядел в кухню. Он даже не знал, что могло бы произойти, если бы он что-нибудь сказал. Это вдруг показалось очень странным м-ру Верлоку, особенно в виду того, что мальчик находится всецело на его попечении и живет на его средства. С этой стороны он до сих пор никогда не смотрел на Стэви.
Он, положительно, не знал, как говорить с мальчиком, и молча смотрел, как тот что-то бормочет и сильно жестикулирует, бегая вокруг стола, как зверь в клетке. Нерешительное предложение м-ра Верлока: «Пошел бы ты лучше спать» – не произвело никакого впечатления. М-р Верлок перестал наконец наблюдать за странным поведением мальчика и пошел наверх, держа в руках шкатулку с деньгами. Он чувствовал страшную слабость, поднимаясь по лестнице, и это его беспокоило. Уж не заболеет ли он, чего доброго? Остановившись наверху лестницы, чтобы оправиться, он услышал мерный храп из комнаты своей тещи. «Вот еще и о ней нужно заботиться», – подумал он и направился в спальню.
М-сс Верлок заснула, не затушив лампы, стоявшей на столике у постели. Свет ярко падал на её лицо с закрытыми глазами и на черные волосы, заплетенные на ночь в косы. Она проснулась, услышав несколько раз громко повторенное свое имя.
– Винни, Винни! – звал муж, наклонившись над нею.
Она открыла глава и спокойно посмотрела на мужа, стоявшего у постели с шкатулкой в руках. Но когда она услышала, что брат её прыгает по кухне, она быстро соскочила с постели и надела туфли.
– Я не знаю, как с ним быть, – сказал м-р Вердок. – Нельзя оставить его внизу и не тушить света.
Она ничего не сказала и быстро выскользнула из комнаты. М-р Верлок поставил шкатулку на стол и стал ходить по комнате. Подойдя к окну, он поднял жалюзи и выглянул на улицу. За окном чувствовалась сырая, холодная ночь, грязь на улице. Дома имели неприветливый, угрюмый вид. М-ру Верлоку сделалось жутко. Ему вдруг показалось, что он и его близкие могут очутиться выброшенными на улицу среди холода и грязи, которую он видел в эту минуту перед собою. И вдруг перед его глазами мелькнуло, как в видении, лицо м-ра Вальдера; оно казалось розовым пятном среди мрака.
Мелькнувший на минуту образ был до того ясный, что м-р Верлок отшатнулся от окна, и жалюзи опустились с громким шумом. Окаменев от ужаса, что такие видения могут повториться, он увидел жену, вернувшуюся в спальню, и обрадовался присутствию живого существа. М-сс Верлок удивилась, что он еще не лег.
– Мне нездоровится, – пробормотал он, проведя рукой то влажному от пота лбу.
– У тебя голова закружилась?
– Да, мне очень нехорошо.
М-сс Верлок со спокойствием опытной женщины предложила обычные в таких случаях лекарства, но Верлок, не двигаясь с места, только отрицательно качал головой.
Наконец, она убедила его лечь в постель, чтобы не простудиться. Чтобы вызвать ее на разговор, м-р Верлок спросил, затушила ли она газ внизу?.
– Да, затушила, – ответила м-сс Верлок. – Бедный мальчик сегодня очень возбужден, – заговорила она после короткой паузы.
М-ру Верлоку не было никакого дела до возбужденности Стэви, но он так боялся темноты и тишины, которая наступит, когда потушат свет, что старался затянуть разговор. Он сказал, что Стэви не послушался его, когда он послал его спать. М-сс Верлок, попавшись в ловушку, стала доказывать мужу, что это не от непослушания, а от нервности. Стави – доказывала она – послушный и кроткий мальчик и пригоден для всякой работы; не нужно только кружить ему голову вздором. М-сс Верлок старалась уверить мужа, что Стэви – полезный член семьи, и страстное желание защитить мальчика, ж которому она чувствовала болезненную жалость с самого детства, возбуждало ее. Глаза её сверкали темным блеском, и она казалась прежней молоденькой Винни того времени, когда мать её сдавала комнаты жильцам. М-р Верлок не слушал слов её. Он был слишком поглощен собственной тревогой, и голос её доходил до него как бы из-за плотной стены. Но вид её пробуждал его от кошмара. Он был привязан к этой женщине, – и это чувство только усиливало теперь его душевные муки. Когда она замолкла, ему снова сделалось страшно и он сказал:
– Мне очень нездоровится последние дни.
Может быть, эти слова были вступлением в полной исповеди, но м-сс Верлок слишком занята была мыслью о брате, и продолжала говорить о нем.
– Он слишком много слышит того, что не следует. Если бы я знала, что они сегодня придут, я бы его услала спать, когда пошла сама. Он что-то слышал о том, что едят мясо людей и пьют их кровь, и теперь вне себя. Зачем болтать такой вздор?!
В голосе её послышалось возмущение. М-р Верлок окончательно оправился.
– Спроси Карла Юнта, – сказал он.
М-сс Верлок решительно заявила, что Карл Юнт – противный старик. Она призналась в симпатии к Михаэлису. Об Озипоне она ничего не сказала; она чувствовала что-то пугающее за его каменным спокойствием. Продолжая говорит о брате, который был в течение стольких лет предметом её попечения, она сказала:
– Ему нельзя слушать того, что здесь говорится. Он думает, что все это правда, и совершенно с ума сходит.
М-р Верлок ничего не ответил.
– Он посмотрел на меня, точно не знал, кто я. Сердце его стучало как молоток. Он не виноват, что у него такая повышенная чувствительность. Я разбудила маму и просила ее посидеть, с ним, пока он заснет. Он не виноват. Он совсем кроткий, если его оставить в покое.
М-р Верлок и на это ничего не сказал.
– Напрасно его посылали учиться в школу, – снова заговорила м-сс Верлок. – Он берет газеты из витрины и читает их. А потом у него лицо красное от возбуждения. Мы не продаем и двенадцати нумеров в год. они напрасно занимают место в витрине. А м-р Озипон приносит каждую неделю кипы брошюрок «Б. П.» и говорит, чтобы их продавать по под-пенни. А по-моему, так не стоит дать пол-пении за все. Глупое это чтение! На днях, Стэви взял одну из этих брошюрок. Там говорилось о немецком офицере, который чуть не оторвал ухо у рекрута, и за это ему не было такого наказания. В тот день я ничего не могла поделать с Стэви. Да ведь и правда: от таких историй кипит кровь. И зачем печатать такие известия? Здесь ведь не Пруссия. Какое же нам дело до них?
М-р Верлок ничего не ответил.
– Мне пришлось отнять у него кухонный нож, – продолжала м-сс Верлок уже слегка сонным голосом. – Он кричал, рыдал, топал ногами. Он не выносит никакой жестокости. Он заколол бы офицера, как поросенка, если бы увидал его. Да и действительно, бывают люди, которых нельзя жалеть.
М-сс Верлок замолкла, и глаза её стали смыкаться.
– Тебе лучше? – спросила она слабым голосом мужа. – Не затушить ли свет?
В страхе перед наступающей темнотой и бессонницей, м-р Верлок не мог сразу ответить. Наконец, он сделал лад собой усилие.
– Затуши, – сказал он глухим голосом.
VII.
Вице-директор прошел по узкому травному переулку и, выйдя оттуда на широкую улицу, вошел в общественное здание внушительных размеров. Там он обратился к частному секретарю начальствующего лица с просьбой доложить о его приходе. Лицо молодого секретаря, розовое и безмятежное, озабоченно нахмурилось, и он стал что-то говорить о том, что его начальник утомлен и озабочен.
– Гринвичским делом? – спросил вице-директор.
– Да. Он очень на вас сердит.
Вице-директор все-таки настоял на том, чтобы о нем доложили, и чрез несколько минут очутился в кабинете начальника. Он пробыл там довольно долго и вышел из кабинета с довольным лицом. Ему удалось выполнить свой план, который заключался в том, чтобы отстранить от гринвичского дела главного инспектора Хита, неудобного ему своим желанием привлечь в ответственности Михаэлиса. Вице-директор сообщил своему главному начальнику очень сенсационные вести, рассказал про посольского агента Верлока и выяснил провокационный характер гринвичского происшествия. Начальник был крайне поражен сообщениями вице-директора, и тот умело воспользовался произведенным впечатлением. Он сказал, что сведения свои имеет от главного инспектора Хита, но что Хит выказал в этом деле некоторое превышение власти; он пользовался услугами Верлока, зная, каков его род деятельности, и не сообщая об этом по начальству. Говоря, что это, конечно, не мешает Хиту быть вполне преданным и заслуживающим доверия служащим, он все-таки предложил на этот раз отказаться от его услуг. Он сказал, что сам займется исследованием сложных обстоятельств дела и обличит Верлока, что, по его мнению, необходимо сделать для предупреждения таких же происшествий в будущем. Сваливать вину на Михаэлиса, как это собирался сделать Хит, он считал крайне несправедливым и нежелательным. Заручившись согласием начальника на свой образ действий, он сказал, что в этот же вечер отправится сам к Верлоку, конечно, изменив свой внешний вид, и поздно вечером придет сообщить о результатах своему начальнику в Вестминстере, так как в этот вечер предстояло позднее вечернее заседание.
Вице-директор медленно вернулся обратно в свой департамент и прошел в себе в кабинет. Сев у письменного стола, он позвонил.
– Главный инспектор Хит ушел? – спросил он вошедшего.
– Да, сэр. Ушел с полчаса тому назад.