Тайны Райчестера

– О чем же? Что ты хочешь обсудить?

– Может, ты наконец просветишь меня о нас – обо мне самой и о Дике? Ты обещал сделать это, помнишь? Говорил, что наступит день… А с тех пор минул уже год. Дику исполнилось семнадцать лет! Ему, как и мне, мало знать, что наши папа с мамой умерли, когда мы были маленькими, а тебя назначили нашим опекуном. И при этом ты столько сделал для нас! Не пора ли все расставить по своим местам?

Рэнсфорд положил на прежнее место свои письма, а потом, сунув руки в карманы, прислонился к полке над камином.

– А ты не думаешь, что лучше подождать, пока тебе не исполнится двадцать один? – спросил он.

– Почему? – удивилась Мэри. – Мне уже двадцать лет. Неужели ты думаешь, что через двенадцать месяцев я стану умнее? Разумеется, нет!

– Этого никто не знает. Ты можешь стать значительно мудрее и опытнее, чем сейчас.

– Но при чем здесь вообще мой возраст? Разве есть какая-то особая причина, мешающая все рассказать мне прямо сейчас?

Во взгляде Мэри уже читалась даже не просьба, а требование, и Рэнсфорд, конечно, ожидавший, что подобный момент неизбежно наступит, понял: она не примет его обычных отговорок. Но он все еще колебался, и она продолжила:

– Пойми же и нас. Мы ничего не знаем. Ничего вообще. Со мной ты не разговаривал, а Дик до недавнего времени оставался несмышленым, чтобы его это интересовало.

– Он начал задавать вопросы? – насупившись, поинтересовался Рэнсфорд.

– Да, приставал ко мне пару раз, – ответила Мэри. – По вполне понятным причинам. Сейчас многие шутят, что не так уж важно знать, кем являлся твой дед, но, вдумайся, мы ведь не знаем даже, кем был наш отец. Есть только имя – Джон Бьюэри. Но этого мало.

– Вам известно больше, – заметил Рэнсфорд. – Я рассказал тебе, что он был моим давним другом, деловым человеком, который, как и ваша матушка, рано умер, а я, самый близкий друг семьи, стал опекуном для тебя и Дика. Что еще я могу сообщить?

– Есть нечто, о чем я желала бы знать. Я не хочу обидеть тебя или причинить тебе боль прямотой своего вопроса. Уверена, ничего подобного пока и в голову не приходило Дику, но я все-таки на три года старше. Так вот, скажи честно: тебе приходится содержать нас за свой счет?

Рэнсфорд покраснел и снова отвернулся к окну, несколько мгновений глядя на сад и на фрагмент стены собора. А потом посмотрел Мэри в лицо.

– Нет! Все совсем не так, – сказал он. – И раз уж ты спросила, я посвящу тебя в положение дел. У вас обоих есть свои деньги, вы получите их по достижении совершеннолетия. Пока они… Короче, пока ими распоряжаюсь я. Сумма не огромная, но достаточная, чтобы покрыть ваши расходы. Когда тебе исполнится двадцать один год, я передам тебе твою часть. Затем настанет очередь Дика. Вероятно, я действительно обязан был поставить тебя в известность раньше, однако не считал вопрос насущным. Это недостаток моего характера – позволять событиям развиваться постепенно. Наверное, я многое упускаю из виду.

– Что касается нас, ты никогда и ничего не упускал из виду, – поспешила заверить Мэри, посмотрев на него так, что он снова невольно отвел взгляд. – А спросила я только из беспокойства, что мы столь многим обязаны исключительно тебе.

– Я не мог внушить тебе подобной мысли! – воскликнул доктор.

– Разумеется, нет. Но ты должен понять, как для меня это важно. Спасибо, что все прояснил. Больше я пока не стану тебя ни о чем расспрашивать.

– Мне действительно нужно многое вам рассказать, очень многое, – признал Рэнсфорд после паузы. – Но, понимаешь, до сих пор трудно поверить, что вы оба уже взрослые! Ты год назад окончила школу. Дик еще очень юный. Но я хотя бы отчасти удовлетворил твое любопытство? Если нет, тогда…

– Ты ответил на важный вопрос, – сказала Мэри. – Надеюсь, в недалеком будущем расскажешь мне подробнее о папе и маме? Но сейчас давай больше не будем об этом. Я не обидела тебя, поинтересовавшись денежной стороной дела?

– Нет, конечно же, нет! – воскликнул Рэнсфорд. – Мне надо было самому догадаться. И мы обязательно продолжим разговор. А сейчас мне нужно отправляться в операционную, где, кстати, я и побеседую по душам с Брайсом.

– О, если бы ты только смог вразумить его и заставить пообещать прекратить свои домогательства, которые уже становятся оскорбительными! Разве в таком случае не все проблемы будут решены?

Рэнсфорд молча покачал головой. Прихватив с собой пачку писем, он вышел из комнаты и направился длинным, возведенным из камня проходом, который вел к хирургическому кабинету в дальней стороне дома. Войдя туда, он закрыл за собой дверь и пробормотал:

– Боже, помоги мне, если однажды парень захочет узнать всю правду, а потом потребует предъявить факты и доказательства. Я ничего не имею против, если придется выложить все начистоту ей, когда она немного повзрослеет. Но он! Он никогда не сможет понять меня, как Мэри. Пока, хвала Господу, я имею возможность держаться сладкой сказочки о деньгах, а она не подозревает, что сегодня я ей солгал. Но что принесет будущее? Уже выискался мужчина, от которого необходимо избавиться, а ведь появятся другие, и один из них придется ей по сердцу. И ему нужно будет во всем признаться! А значит, и ей тоже. Какое счастье, что она не замечает моей безумной любви к ней! Она понятия не имеет об этом и никогда ничего не узнает. Я должен оставаться для нее всего лишь опекуном!

Рэнсфорд рассмеялся и бросил пачку писем на письменный стол, а затем принялся вскрывать их. За этим занятием его застал, войдя через боковую дверь, мистер Пембертон Брайс.

Глава вторая

Наживая себе врага

Пембертона Брайса отличала привычка всегда входить в любую комнату так, словно ее обитатель спал и он опасался разбудить его. У него была мягкая походка, почти бесшумная, но не крадущаяся, а движения так осторожны, что Брайс часто оказывался рядом с кем-либо раньше, чем его замечали. Вот и сейчас он уже стоял у стола Рэнсфорда, а тот даже не подозревал о его появлении в хирургической. И внезапное осознание его присутствия вызвало у доктора раздражение, которое поначалу ему удалось подавить. Какой смысл вздорить по пустякам с человеком, если собираешься избавиться от него? Ответив на приветствие своего ассистента, такое же тихое, как его приход, он продолжил знакомство с письмами, после чего Брайс перешел в ту часть операционной, где хранились медикаменты, и занялся приготовлением какого-то снадобья по рецепту. Десять минут пролетели в молчании. Затем Рэнсфорд отодвинул письма в сторону, прижал их папье-маше и развернул кресло в сторону человека, которому собирался высказать нечто неприятное. Интересно, как все это воспримет Брайс?

Он действительно никогда не питал симпатий к своему ассистенту, хотя тот работал у него уже два года. В натуре Пембертона Брайса присутствовало нечто, чего Рэнсфорд не понимал и не в силах был постигнуть. Брайс пришел с отличными отзывами и хвалебными рекомендациями. С работой справлялся, превосходно ладил с любыми пациентами, показал задатки хорошего терапевта. В общем, с профессиональной точки зрения никаких претензий к нему не было. Но у Рэнсфорда его личность вызывала отторжение. Почему? Он и сам не смог бы этого объяснить. Внешне Брайс выглядел презентабельно – высокого роста приятный молодой человек лет двадцати восьми. Таких многие, особенно женщины, записывали в разряд красивых мужчин. Он понимал необходимость хорошо одеваться и всегда безукоризненно выглядеть, причем умел это делать со вкусом, а его профессиональные навыки не оставляли желать ничего лучшего. Но Рэнсфорд скоро научился видеть различия между Брайсом-медиком и Брайсом-индивидуумом, и последнего-то он недолюбливал. За пределами профессиональной деятельности Брайс был, несомненно, человеком двуличным, скрытным и хитрым. Создавалось впечатление, что он старается узнать о других все, не откровенничая о себе самом. В частной жизни Брайс как будто оставался постоянно настороже и явно держал при себе какие-то секреты. Рэнсфорд не сумел бы объяснить, почему он так считает, однако они представлялись ему отвратительными. В общем, в повседневном общении он своего ассистента не любил, а в данный момент, когда смотрел на него, это чувство едва ли могло быть сильнее.

– Мне надо с вами поговорить, – произнес Рэнсфорд. – И лучше прямо сейчас.

Брайс, который медленно переливал жидкость из одной бутылочки в другую, бросил взгляд через комнату, но не прервал своего занятия. Рэнсфорд знал, что ассистент не мог не почувствовать определенной значимости, вложенной в только что обращенные к нему слова, но виду не подал, и жидкость перетекала из сосуда в сосуд той же ровной, ни разу не дрогнувшей струйкой.

– О чем же? – спросил Брайс. – Дайте мне еще секунду.

Он невозмутимо закончил работу, заткнул бутылочки пробками, пометил одну из них, вернул вторую на прежнее место в шкаф и только после этого повернулся. «Такого типа нелегко выбить из колеи, а еще труднее застать врасплох», – думал Рэнсфорд, глядя Брайсу в лицо.

– Мне жаль, что приходится затрагивать данную тему, – начал доктор, – но вы сами виноваты. Некоторое время назад я косвенно дал понять, что ваше повышенное внимание к мисс Бьюэри ей не нравится.

Небрежным движением Брайс присел на край стола, на котором только что возился с лекарствами и пузырьками, достал из кармана жилетки пилочку и принялся тщательно полировать свои аккуратно постриженные ногти.

– Неужели? – произнес он после паузы. – И что?

– Несмотря на предупреждение, – продолжил Рэнсфорд, – вы снова обращались к ней по тому же поводу. Причем трижды.

Брайс убрал пилочку, сунул руки в карманы и скрестил ноги, всем своим видом показывая, что чувствует себя раскованно.

– Это обширная тема для разговора, – заметил он. – Если мужчина хочет, чтобы молодая женщина стала его женой, какое право имеет другой человек или, если уж на то пошло, даже сама эта женщина запрещать ему высказывать свое желание?

– Никакого, – согласился Рэнсфорд, – при условии, что он делает это однажды и принимает ответ как окончательный.

– Я придерживаюсь иного мнения, – возразил Брайс. – Особенно в том, что касается последней части вашего высказывания. Мужчина, принимающий любое слово женщины как окончательное, попросту дурак. Если в понедельник женщина придерживается одного мнения, то она наверняка изменит его уже во вторник. Вся история человеческих взаимоотношений подтверждает мою точку зрения. Впрочем, это даже не точка зрения, а факт.

Рэнсфорд опешил от столь нахальной откровенности, позволив Брайсу спокойным и даже небрежным тоном продолжить, словно они обсуждали медицинскую проблему:

– Повторю: мужчина, принимающий первую реакцию женщины как окончательную, попросту глуп. Существует множество причин, в силу которых женщина не способна принять правильное решение, когда предложение ей делают в первый раз. Она может быть удивлена и смущена. Ей трудно что-либо решить сразу. Она может сказать одно, хотя на уме у нее совершенно иное. И ко второму разу она, как правило, тоже еще не готова. Многие женщины – особенно молодые – не уверены в себе даже в третий раз. Все это подсказывает обычный здравый смысл.

– Нет уж, позвольте мне объяснить вам, что подсказывает здравый смысл! – внезапно воскликнул Рэнсфорд. – Я не собираюсь вдаваться в дискуссии по поводу теорий или идей. Мне известна по крайней мере одна девушка, вполне уверенная в себе. Мисс Бьюэри не питает к вам никаких теплых чувств сейчас, как не начнет питать их в любое другое время! Она вам заявила об этом трижды. Ваша обязанность – принять ее ответ, чтобы вести себя соответственно!

Брайс окинул его испытующим взглядом.

– Откуда мисс Бьюэри знать, какие пристрастия появятся у нее в будущем? – усмехнулся он. – Она способна изменить мнение обо мне, чтобы счесть достойным избранником и спутником жизни.

– Нет, ничего подобного не случится! – заявил Рэнсфорд. – Лучше выслушать горькую правду и покончить с этим раз и навсегда. Вы ей не симпатичны, и ее слово окончательно. Почему вы не можете принять ответ с достоинством настоящего мужчины?

– Зависит от того, какими достоинствами вы наделяете настоящего мужчину, – заметил Брайс.

– Это – одно из них. И немаловажное.

– Для вас – может быть. Но не для меня. Согласно моей концепции, настоящий мужчина целеустремленный и настойчивый. В этом мире нельзя ничего добиться, если покорно и на каждом шагу отступать от того, что наметил.