Голубая гортензия

– Журналы есть?

– Целая полка, – он указал рукой.

Она развернулась и прошла к неустойчивой этажерке, полной ярких картинок. Ее взгляд упал на обложку с мужчиной, и вряд ли бы она узнала его, если не заметила имени. Да, тот самый человек с лилиями; и бирюзовый костюм шел ему намного больше тотально-черного. Патриция сняла с полки журнал, озираясь на продавца. Если Гарольда Говарда печатают на обложках, значит, он либо сумасшедше красив, либо неприлично богат. С первым она почти согласилась – аккуратно уложенные русые волосы, лицо оптимиста и стильная одежда. От его фотографии веяло морским берегом, роскошью пентхаусов и отдыхом в загородных клубах. Она перелистнула страницы – ему посвятили целый разворот. Дочитав до строчки «состояние оценивается в…», Патриция закрыла журнал и тут же вернулась с ним к продавцу, захватив по пути еще несколько разных – чтобы никто ничего не заподозрил. С той минуты мужчина с обложки принадлежал только ей, потому что второе предположение полностью оправдало себя. Наверное, даже отец никогда не владел столькими деньгами сразу.

Когда Дебора вновь приезжала к отцу на выходные, и ее дети гонялись за кошкой Моники, Патриция с нескрываемым превосходством при всех показала ей часы на запястье.

– Видела, что мне папа подарил?

Дебора взяла сестру за руку и прищурилась.

– Здорово. Ослепнуть можно.

– Фред любит спускать бешеные деньги на женщин, – недовольно сказала Моника, поглаживая свою любимицу, которая пряталась на коленях хозяйки под столом, – это его болезнь, которую ничем не излечить. Юная леди! Хвастаться некрасиво.

– Я не хвастаюсь, а делюсь новостями. Кто ж виноват, что у меня такие завидные новости?

Дебора рассмеялась.

– Детка, погоди, неужели ты думаешь, что я или тетя Моника тебе завидуем?

– Пат-ри-ци-я! Ни капли совести!

– Конечно, завидуешь. У тебя ведь нет таких часов.

– Но они мне и не нужны, зайка. Ты видишь на мне хоть одно украшение? – Дебора убрала рыжие волосы, показывая уши. – А кольца? Я редко что-то надеваю и обычно обхожусь бижутерией.

Патриция разочарованно хмыкнула и ушла.

– Фред сошел с ума, – не останавливалась Моника, – ей всего пятнадцать лет, а он уже покупает такие дорогущие часы.

Дебора пожала плечами.

– Наверное, папе виднее.

– Ох, – протянула Моника, потирая больное плечо, – мне очень печально думать о ее судьбе. Такую никто никогда не возьмет замуж.

Она не знала, что Патриция подслушивает их, спрятавшись под лестницей.

– Почему, тетя?

– Отвратительный характер. Глупая, неэкономная. И не сказать, что красивая. В общем, вся в свою мать.

– Разве Патриция некрасивая? Ты чего, тетя.

– Да, дорогая, я знаю, о чем говорю. Девушка должна быть как куколка – милая и тихая, щечки розовые, а волосы кудряшками. А эта – как из бульварных фильмов, которые любит Фред. На таких мужчины не женятся. Так, только гуляют. Ты у нас, конечно, другая. Симпатичная, сообразительная. А твоей сестре разве что хорошее приданое поможет. Но отец и об этом не беспокоится. Живет одним днем.

Дебора промолчала, не найдя что ответить. Но Патриция, которая не видела ее смущенного лица, ошибочно приняла паузу за согласие и вмиг возненавидела сестру на долгие годы вперед. Она силой заставляла себя не впасть в истерику, поэтому кусала губы и часто-часто дышала, пытаясь избавиться от жгучей тяжести в горле.

– Знаешь, тетя, – уже потом сказала Дебора, когда Патриция сходила с ума от обиды у себя в комнате, – а ведь она права. Мне-то в пятнадцать лет папа не дарил бриллиантовые часики. Да и никогда не делал таких подарков.

Глава 9

– Нет, я больше не играю, – Гарольд в отчаянии сбросил карты на стол и похлопал себя по карманам, ища портсигар, – выпишу вам чеки и довольно. И впредь не позволю раздевать себя до нитки.

– Дружище, но мы сняли с тебя только галстук, – отозвался Бозорг.

Все рассмеялись. Проигрыш Гарольда в первой игре был настолько пустяковым, что никто из присутствующих ни капли бы не пожалел, если оказался на его месте. Однако Гарольд умел останавливаться. Особенно когда чувствовал, что фортуна ему не благоволит.

– Брось, тут делов-то. Сейчас быстро отыграешься.

– Нет, – он развел руками, – я покидаю вас.

Шесть опечаленных пар глаз смотрели, как возможность крупно поживиться этим вечером поправляет воротник и поднимается из-за игорного стола.

– Гарри, почему ты так нервничаешь? – не выдержала Салли. – В конце концов, это всего лишь игра.

Тем вечером она пришла в шелковом черном платье в горошек с длинной юбкой и объемными рукавами. Волосы ее были собраны в небрежный хвост, а голову украшала маленькая шляпка. Кажется, образ произвел впечатление на всех – на всех мужчин, кроме Гарольда. Он держался отстраненно и едва ли смотрел в ее сторону, из-за чего она испытывала неприятную досаду. Салли делала вид, что все в порядке; она играла по вечерам, стараясь оказаться в компании Бозорга, хорошо проводила обед, долго нежилась в постели по утрам, но все никак не могла хоть на шаг приблизиться к Гарольду. С того дня, как он бросил ее в отеле Брэмфорда, они встречались наедине лишь несколько раз, и их отношения никак не сдвинулись с мертвой точки. Гарольд не звонил сам и забывал перезвонить в ответ; на вечер всегда имел свои планы, в которых для нее не находилось места; днем был занят работой или чем-нибудь еще – она даже не знала. Любой мужчина готов был осыпать ее вниманием, но только не он. Уже трижды Салли прокляла тот день, когда решила, что можно встречаться с Гарольдом, не расставаясь с Фредериком, – все равно они друг о друге не догадаются. Просчиталась. Любовь Гарольда стоила намного выше, а вернуть потерянные чувства обходилось теперь дороже. Желая забыться, она не выпускала из рук карты, и, о, чудо! Бруклинские уроки выживания не прошли даром: ей несказанно везло. Азарт, как алкоголь, растекался по ее венам, заставляя сердце бешено стучать, и, не помня себя, Салли удваивала ставки, выигрывая вновь и вновь.

– Нет, – резко ответил ей Гарольд, – это не просто игра. Это игра на деньги. Мои деньги.

– Правду говорят: кому не везет в картах, тому повезет в любви, – сказал Бозорг. – А вот кому уже повезло в картах… – он цокнул языком. – Ты согласна со мной, Салли?