Голубая гортензия

В угоду Монике во всем особняке сделали перестановку. Патриции с боем и истерикой пришлось отстаивать свою комнату. Она победила, но миссис Хьюз таких побед не прощала. В отместку Моника принялась за бывшую спальню Регины.

– Нехорошо хранить в доме вещи покойников, – ворчала она, проверяя шкафы и комоды невестки, – это призовет беду.

С отвращением на лице Моника закидывала разноцветные кружева в огромный мусорный пакет. Да уж, думалось ей. Невестка всегда жила только одним местом и уделяла ему особенное внимание. Чем же иначе поддерживать сумасшедшую привязанность Фреда? Тот недалекий попугай всегда был падок на шлюх.

Когда Патриция поймала ее в маминой комнате, то пришла в ярость.

– Это не твои вещи. Не трогай.

Моника растерянно обернулась. Ее крошечные глазки тонули в складках нависших век, а тушь и бледно-зеленые тени отпечатывались на коже при моргании.

– Я навожу порядок. Между прочим, стараюсь для вас.

– У нас есть горничная, чтобы убираться. Но она хотя бы не ковыряется в чужих ящиках с нижним бельем.

Моника недобро улыбнулась, и Патриция быстро опустила глаза на ее туфли. Она успела рассмотреть, что на тощих ногах тетки под капроновыми колготками виднеются волосы, как ухо загорелось от ее костлявых пальцев.

– Ах ты маленькая хамка, – тихо сказала Моника, притянув Патрицию к себе, – разве тебе не объясняли, что с дамой, которая старше на сорок пять лет, нужно разговаривать немного по-другому?

Было не столько больно, сколько унизительно. Патриция оскалила зубы и вцепилась ногтями в локоть Моники. Серые с красными вкраплениями глаза тетки изредка моргали, впиваясь в нее взглядом. Молча выдержав этот поединок, Патриция вырвалась, потирая пульсирующее ухо. Она бросилась вниз по лестнице, стуча маленькими каблучками, и едва не сбила с ног Клариссу, которая звала всех к завтраку.

В ванной она обнаружила, что плачет – слезы собирались в уголках глаз, и стоило только моргнуть, как они проливались на щеки. Схватив из коробки салфетку, Патриция осторожно промокнула нижние ресницы, но уже ничего нельзя было исправить. Щеки покраснели, а губы слегка припухли, и она всхлипнула, как вдруг окончательно расплакалась. Как смела эта старая гарпия так обращаться с ней? Почему отец позволяет тетке унижать ее и оскорблять память о маме?

Как ни старалась Патриция, успокоиться уже не получалось. Слезы капали сами, а натертые до бордовой красноты глаза болели. Не раз на этаже кричали ее имя, но она боялась появиться в столовой в таком виде. От созерцания ее унижений злорадству Моники не будет предела. А что, если именно сейчас и нужно показаться отцу? Вдруг слезы растопят его сердце, покрывшееся ледяной коркой? Поправив перед зеркалом воротник платья, Патриция потерла кулаками щеки, чтобы выглядеть еще более расстроенной.

И тут в голову пришла идея получше. Вспомнив, с какой стороны обычно сидит отец, она замахнулась и ударила себя по щеке, а затем еще раз и еще, пока красные следы пальцев не проступили на коже более отчетливо.

Патриция прошла к столу с поникшей головой и села на свое место. Плечи покрылись мурашками, ведь все притихли, наблюдая за ней. Сквозь пелену слез она едва ли видела, что лежит в тарелке. Только всхлипывала и жевала яичницу с овощами, не чувствуя вкуса, потому что нос заложило от рыданий. Фред вытер пальцы салфеткой и оставил ее рядом с собой. Моника бросила на него пугливый взгляд, точь-в-точь как ее кошка, пойманная за удобрением горшка с цветком. Ее обвисшие сережки задергались от нервного качания головой.

– Дочка, что случилось?

– Ничего, – ответила Патриция плаксивым голосом.

– Я повторяю вопрос. И что у тебя со щекой?

Моника прищурилась, разглядывая племянницу, и вилка выпала из ее рук.

– Не знаю, – Патриция подняла голову и потрогала себя за лицо, – может, у меня тоже аллергия на шерсть, как и у мамы?

Она продолжала всхлипывать и следить за меняющимся выражением лица тетки. Кларисса стояла в дверях, за спиной Фреда, и слушала их разговор.

– Патриция? Почему ты плачешь? Скажи мне, что произошло?

– Я скучаю по маме…

Фред растерялся, переводя взгляд то на дочь, то на сестру.

– Неправда, – не выдержала Моника, – ты ни о ком не способна рыдать, кроме как по себе!

– Папа, я только попросила ее не трогать мамины вещи! – закричала Патриция. – Я лишь пыталась донести, что нельзя их выбрасывать, а она влепила мне пощечину! Скажи, почему вы так ненавидите меня и мою маму?

– Что? Дочка, какие вещи? Моника?

– Ложь! Лгунья! Я ее не трогала!

– Она ковырялась в маминой комнате, доставала все из ящиков, чтобы потом втихую избавиться, – тараторила Патриция. – Еще она натаскала меня за ухо. Папа, пожалуйста, отправьте меня в школу-интернат, раз я вам так мешаю!

– Актриса! Где ты была сейчас? Что ты себе сделала с лицом?

– Тихо! Это правда, что ты ее ударила?

Фред не успевал за их криками и сорванными голосами.

– Нет, – Моника сжала кулаки на столе. – Она хамила, а я объяснила ей, как себя вести со старшими.

– Патриция? Ты сказала правду?

– Да.

Она с вызовом посмотрела в покрасневшие глаза тетки. Те горели гневом несправедливости, а тонкие губы обиженно сжимались.

Фред коснулся вспотевших висков, собираясь с мыслями.

– Я надеюсь, что такое произошло в первый и последний раз. Моника, я прекрасно знаю характер Патриции. Да, он кажется непростым, но моя дочь никогда не будет плакать из-за пустяка. Значит, ты действительно что-то ей сделала. Патриция, я знаю, что тебе не нравятся правила Моники, но она взрослый человек, и ее нужно уважать. Впредь вы обе, – он пальцем указал на каждую, – прежде чем перейти на крик и пощечины, подойдете ко мне и объясните, что между вами произошло. Вы меня поняли?

– Да, папа.

Ответ Моники пришлось подождать.

– По некоторым из сидящих за этим столом плачет театральное отделение…

– Ты услышала меня, сестра. В этом доме я главный, и я отвечаю за вас обеих. Мне такие сцены больше не нужны.

– Я наелась, папа. Можно я пойду?

Фред облизнул пересохшие губы и молча кивнул. Патриция убежала.

– И ты веришь этой маленькой лгунье?! – взорвалась Моника. – Да-а-а, Фред Колман! Потому тобой и помыкала каждая женщина, что ты идешь на поводу их дешевых представлений. Сам виноват! Эта такая же выросла. Ей было у кого брать уроки!

– Моника, можешь не продолжать.

– Я и пальцем не трогала твою…

– Моника! – Фред хлопнул ладонью по столу, – довольно! Я все сказал. Еще раз пожалуется на тебя – приму меры. Воспитывать – не значит давать девчонке лещей, помни об этом и не переходи грань.

– У твоей девчонки грязный рот. Еще раз выдумает про меня небылицу, я залью ей хлорку под язык.

– Значит, тут же вернешься к себе. У меня нет никого, кроме Патриции, и я никому не позволю ее обижать.