Голубая гортензия

– Они говорили, что тот член семьи, кто увидит покойного в зеркале, тоже скоро умрет.

– Тогда я сниму ткань у себя в комнате. Может, я увижу маму, и она заберет меня с собой.

В глазах у нее защипало, и она тихо всхлипнула, коснувшись носа. Кларисса наспех вытерла руки полотенцем и подбежала к Патриции.

– Бедная девочка, – взволнованно прошептала, обнимая ее лицо, – ты так страдаешь… Тебе нужно выплакаться. Поговори с кем-нибудь.

– Им не до меня.

– Не думай так. И не зови смерть раньше времени. Мама ушла, а ты остаешься жить.

И вновь прозвучали эти странные слова: «мама ушла». Словно собрала вещи, взяла в руки зонт, взмахнула на прощание и села на последний вечерний поезд в неизвестном направлении. Если бы Патриция стояла на перроне и видела, как сумерки съедают крошечные огоньки уезжающего вдаль поезда, на душе бы не копилась тяжесть. Железные дороги всегда имеют обратный путь, и тот, кто уехал, обязательно сможет вернуться. А ведь у нее все было совсем иначе. Мама просто исчезла. В никуда.

На экране телевизора мелькал черно-белый фильм, который никто не смотрел. Фред полулежал на диване с развязанным галстуком и пил коньяк. Наконец заметив появившуюся прямо перед ним дочь, которая будто выросла из ниоткуда, он виновато растянул губы и залпом проглотил оставшийся в стакане алкоголь. Его лицо, резко постаревшее за три дня, сморщилось, а плечи вздрогнули.

– Что с тобой, папа?

Фред потянулся и похлопал по ее запястью, намекая, что лучше ничего не спрашивать и оставить его одного.

– Все нормально, Патти. Иди к себе.

– Я уже уходила к себе в комнату несколько раз. Почему вы делаете вид, будто меня не существует?

Фред раздраженно вздохнул и почесал глаз.

– Потому что все устали. Потому что всем непросто. Пожалуйста, давай поговорим обо всем позже.

Что значит – непросто всем? Кому? Отцу, который за три дня не произнес хотя бы слово сожаления? Деборе, которой все равно? Или тетушке, сестре отца, которая приехала непонятно зачем и уже ровно сутки абсолютно всем недовольна? Патрицию жутко разозлило чужое равнодушие к собственному горю. Очевидно же, что ей приходилось хуже остальных. Ведь Регина была ее матерью, а для них… разве что лишним, посторонним человеком. Даже для отца. Он не любил маму по-настоящему. Наверное, Патриция поняла это, когда та пропала. Папа заботился о прессе, о поисках, но ни капли о том, что ушла его любимая женщина. Может, все дело в том, другом мужчине? Был ли он на похоронах или трусливо сбежал? Патрицию мучило столько вопросов, на которые отец вполне бы мог дать ответ. Если бы только не пренебрегал ею, поскольку до сих пор считал маленьким ребенком.

– Ты не любил маму. Тебе ведь совсем не жаль, – бросила она ему в лицо.

– Патти, я прошу тебя. Наши отношения были сложнее, чем ты можешь себе представить, но…

– Тот мужчина, с которым вы громко разговаривали, это он?

Фред выпрямился.

– Какой еще мужчина? Кто – он?

– Тот, что подошел к тебе, когда мы были в церкви, – настаивала Патриция, – я же видела, что вы поссорились. Мама уходила к нему?

Челюсть отца на миг отвисла.

– О Господи, – прошептал он, зарываясь пальцами в волосы, – Патти, что за ерунду ты сочиняешь? Откуда этот бред взялся в твоей голове?

– Ты же ничего мне не рассказываешь.

– Я и не обязан тебе ничего объяснять. Тот, – Фред выделил слово интонацией, – умер. Как и мама. Можно сказать, что они попали в аварию. Это все, что тебе следует знать. Остальное не касается. Больше не пытайся давить на меня расспросами. Я и так взвинчен до предела.

– Но ты так пошел следом за ним, и я подумала…

– Хватит!

– Папа…

– Патти, угомонись. Я понимаю, что тебе тяжело. Этот мужчина не имеет никакого отношения к твоей матери. Мы поссорились… еще давно. По своим причинам.

– А как его зовут?

Фред внимательно посмотрел на дочь.

– Гарольд. Гарольд Говард.

– Он не отсюда?

– Нет. Из Хармленда. Дочка, не сердись. Я так устал. Иди сюда, я тебя поцелую.

Патриция подошла ближе к отцу и немного наклонилась, чтобы он чмокнул ее в лоб.

До конца дня она бесцельно слонялась по дому: то наблюдала за Клариссой, которая сочувственно ей улыбалась и постоянно предлагала поесть, то избегала Дебору и тетку. Как стемнело, она вновь пробралась к отцу. Тот спал, уронив голову на грудь, и тихо похрапывал. Свет телевизора мелькал на его профиле, выделяющемся в темноте. Низкий стакан с коричневыми разводами на стенках стоял на столике, а рядом с ним – недопитая бутылка. Когда Патриция убедилась, что отец не проснется от ее шорохов, она проскользнула к комоду и осторожно выдвинула ящик, где Фред хранил газеты. Наугад сняв несколько штук сверху, она прижала их к груди, чтобы бумага не шелестела, и уже проходила мимо отца, как открытая бутылка привлекла ее внимание. Понюхав, она аккуратно лизнула горлышко, и резкий вкус сначала не понравился, но все же уговорил продолжить. Патриция отпила немного коньяка, но с трудом его проглотила и еле сдержала приступ кашля, чтобы не разбудить отца. Вернув бутылку на место, она на цыпочках убежала, радуясь, что так и осталась незамеченной.

Нужная газета попалась ей почти сразу. Увидев имя матери, Патриция вздрогнула – таким чужим и отстраненным оно казалось в печатном шрифте. Глаза пробежались по тексту и вмиг расширились. На круизной яхте, которая отплыла в субботу вечером от берега Хармленда, ночью случился пожар, и Регина Джессика Колман была среди пассажиров. Каково это – оказаться заложником на горящем судне, когда повсюду лишь мрак и глубокий океан, и некуда бежать, некуда прыгать? Скорейшая смерть – единственный гуманный выход в таком случае.

Жалость к маме тут же пронзила сердце Патриции. Видимо, отец вновь хотел пощадить ее и скрыл правду, но сделал только хуже. Ей стало ужасно стыдно: все эти дни она думала, что мама бросила ее ради любовника, злилась на нее, почти возненавидев за предательство. Как глупо и нелепо! Реальность повернулась другим боком, более страшным и пугающим, чем просто родительская ссора. Если мама влюбилась в незнакомого мужчину, лучше бы она жила где-нибудь с ним и приезжала в гости по воскресеньям, чем умерла такой жуткой смертью.

Патриция бросилась к зеркалу и сорвала с него ткань, но не увидела там никого, кроме очертаний собственного лица. Щеки немного горели изнутри, и она приложила к ним холодные пальцы. Если яхта отплыла из Хармленда, значит, мама была там, в том городе. И Гарольд, с которым разговаривал отец, тоже оттуда. Вдруг он неспроста пришел на похороны? Вдруг он был знаком с мамой? Вдруг он знает о чем-то большем?

Она почувствовала себя так, словно одна из стен ее дома разрушилась, обвалилась, а в просвете между камней зазеленел сад, и теперь ей всегда придется жить наполовину на улице.

Глава 6

– А разве Моника уезжает не с тобой?

Патриция вертелась около Деборы, которая закалывала волосы перед зеркалом. Вещи ее уже стояли у двери, а водитель ждал внизу.

– Нет, детка, – она промычала сквозь шпильки, зажатые в губах. – Я еду домой.

– Тетя Моника поживет у нас. Некоторое время, – сказал Фред, услышав их разговор.

– Боже, – простонала Патриция, – пожалуйста, только не это!

Моника Луиза Хьюз приходилась Фреду старшей сестрой. Вместе они провели дружное счастливое детство, но жизни все же удалось разлучить их на одном из перепутий. Моника Колман довольно рано вышла замуж и, став миссис Хьюз, поселилась с мистером Хьюзом в старом поместье на окраине Брэмфорда. С тех пор тучи над ее головой никогда не сгущались. Правда, по неизвестной причине дети у них не родились. Возможно, из-за этого характер Моники испортился, как скисает молоко, забытое на столе в самое полуденное пекло. Мало кто из семьи терпел ее общество, но миссис Хьюз печалилась не сильно: она была так богата, что могла плевать абсолютно на всех. Даже овдовев, она продолжила жить в свое удовольствие и разводила пушистых белых кошек.

Как только катафалк увез гроб в крематорий, Моника, надевая перчатки после церкви, заговорила с Фредом:

– Что ж, мой дорогой братик. Вот и не стало той, что разлучила нас так надолго. Между прочим, я похоронила уже вторую твою жену. В это невозможно поверить, Фред. Нам нужно побеседовать со священником: боюсь, на нашем роду вдовье проклятие.

– Думаю, в этом нет необходимости.