Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 3. Часть 5. За Великой Китайской стеной

Сели и поехали. Пейзаж стал сразу интереснее: сопки, а затем пышные леса, красивые реки, безлюдье. Лишь иногда попадаются деревушки, весьма неказистые, многие дома дышат на ладан. Это уже понедельник. По пекинскому времени день, по московскому – на четыре часа меньше, а по местному – на 2 часа вперед пекинского. Можно запутаться.

Продолжаю писать на станции Слюдянка. Это у Байкала. На подъезде к станции были прекрасные пейзажи: с одной стороны горы, покрытые лесами, ущелья полноводных, плавных рек, с другой – Байкал. Сегодня пасмурно, вода не видна, но местами картина величественная. Берега в основном пустынные. Красивейшие и здоровые места, но люди сюда не рвутся.

Тронулись. Московское время 8:30 утра, вторник.

Продолжаю на следующее утро. В Москве сейчас 3:28 a.m., т. е. ночь. Среда, 18 июля, только начинается. Здесь же, в Красноярском крае, по которому идет наш поезд, уже светло, кое-где видны люди.

22 июля 1984 года

Вот мы уже и в Москве. Выехали из Китая в субботу 14 июля, в столицу прибыли в пятницу в 18:15 по здешнему времени. Точно по расписанию! В пути находились 6 суток, из них две ночи и один день ехали по китайской территории, остальное время понадобилось для преодоления расстояния от Забайкальска в Читинской области до Москвы.

Поездкой остались довольны. Она нас не утомила, была интересной и познавательной. Благодаря путешествию на поезде удалось переправить домой большое количество груза: более 40 коробов. Натали потратила уйму времени на упаковку, планировку размещения багажа в купе, но зато теперь можно испытывать чувство удовлетворения.

Конкретные впечатления от поездки.

Пейзажи.

На китайской территории наблюдали бесчисленные деревушки: глиняные и кирпичные дома, ослы, лошади. Техники не видно. Поля красивее, чем ранней осенью, в целом пейзаж повеселее, но очень мало растительности.

После Забайкальска местность почти сразу становится привлекательнее. Вскоре появляются густые леса. Красивые горы, Байкал, реки Ангара, Енисей, Обь и др. Замечательно на Урале: поля, кудрявые холмы, тихие речушки. Народу почти не видно, как будто проезжаешь необитаемые земли. Там же, где живут люди (города, селения), зрелище довольно убогое. Крестьянские избы некрашеные, неказистые. Дороги расквашены от дождей. На предприятиях вопиющий беспорядок: валяются кирпичи, трубы, лес, техника. Ж/д станции обшарпанные и на них ничего не купить, разве что книги, газеты, ужасного вида и качества котлеты и коржи.

Начиная со станции Зима (между Иркутском и Красноярском) стали появляться торговцы овощами и фруктами. Видели огурцы (2–3 на рубль), ягоды (тоже дорогие), например смородину, клубнику, землянику, еще вареную картошку, редис, лук. Но всего понемногу и не на каждой станции.

Москва тоже выглядит на подъезде не ахти как. Дома в основном обшарпанные, окруженные морем бурьяна, свалки, неопрятные предприятия и т. п.

Жизнь в поезде.

Просыпались рано. Пили чай, ели кашу. Болтали с соседями по вагону, знакомыми из других вагонов. Обед в вагоне-ресторане. Разнообразия никакого, но съедобно (брали лангеты или яичницу, суп). Потом сон, наблюдения за жизнью за окном, выпивка в компании, чтение, ужин в вагоне-ресторане, в 11–12 отход ко сну.

С нами ехали Захаровы, Володя и Ира, их маленькая дочь Маша. В вагоне путешествовали также американцы. Преподаватель американской литературы из колледжа Notre Dame в Индиане.

* * *

В мае 1985 года, по завершении командировки в КНР, мы вновь сели в поезд, следовавший по маршруту Пекин – Москва. Вагон-ресторан, работавший на китайской территории, оказался еще хуже предыдущего. Вечером пошли ужинать. У входа в вагон-ресторан сидела группа хмурых китайцев. Я поинтересовался, можно ли поесть. Старший из них, зыркнув исподлобья, прошипел:

– Нет, еды нет.

– Может быть, хоть рис есть? Жена очень голодна.

– И риса нет. Есть хлеб.

Назвал цену: за кусок чуть ли не полдоллара. В конце концов уговорили старшего пустить нас за столик.

– Ждите официантку, – небрежно бросил он.

Мы садимся за стол и ждем. Первые минут пятнадцать ничего не происходит. Тем временем в ресторане появляются другие клиенты, граждане разных стран. После долгого интервала официантка начинает принимать заказы у всех подряд и на любые блюда. Что люди ни просят, все, оказывается, можно. Кроме, как выясняется, риса. Наташа идет к старшему. Безрезультатно. Все есть, а рис отсутствует.

Но вот приносят заказанное, в том числе рис, который официантка молча, без объяснений, ставит на стол. Едим. Угощения невкусные, еле теплые. В мясном блюде только два кусочка мяса, остальное – трава. Перед уходом просим продать бутылку пива, ящики с которым расставлены повсюду. Нельзя, только на следующее утро.

Завтракаем утром с почти горячим пивом. Порции еще хуже, чем вчера – мясо вообще отсутствует, один полузастывший жир. Интересуемся, почему в блюдах не видно мяса в отличие от ужина накануне. Официантка дает разъяснения: другой рецепт. А за соседним столом проводник, русский парень Толя, уплетает аппетитные куски мяса. У него блат, у нас нет, как нет его и у других пассажиров. Ресторанная бригада и их кормит жиром и так же, как нам, хамит. Основная мысль тружеников сервиса: не нравится еда? Ну и убирайтесь отсюда!

Наблюдать такое поведение было особенно любопытно, поскольку до этого на внутренних железнодорожных линиях КНР я встречался с перекосом в обслуживании иностранцев в противоположную сторону – раболепием.

В 1982 году мы путешествовали с коллегой-дипломатом по северо-западу Китая. В купе вошел человек в форме и поинтересовался, не желаем ли мы пообедать. Получив утвердительный ответ, дал сигнал следовать за ним. Входим в вагон-ресторан. Он полон с аппетитом обедающих китайских граждан. Сопровождающий громко скомандовал: «Прекратите есть и покиньте помещение!». Народ в панике, прихватывая, что удастся, повалил вон. Ресторан опустел. Официанты сгребли остатки еды с одного из столов и усадили за него нас. И вот мы, два молодых советских дипломата, смущаясь, отобедали в гордом одиночестве. Прогнанные китайские граждане дожидались в соседних тамбурах возможности возобновить трапезу после нашего ухода.

Это путешествие вообще запомнилось. Выехали на вокзал вместе с женами. Стемнело, Пекин постепенно отходил ко сну. Но на привокзальной площади, как всегда, людно и шумно. В бакалейных лавках, закусочных и универмагах толпился приезжий люд, в основном крестьяне в потрепанных ватниках, стремящиеся побольше урвать в столице.

Отыскали наш состав, мягкий вагон, четырехместное купе. В купе довольно нарядно: узорчатые занавески на окнах, цветок в горшке, сиденья покрыты белой тканью. Впечатление портил, правда, пассажир-китаец, который сидел на нижней полке и нещадно дымил сигаретой. Сизое облако заволакивало все воздушное пространство.

Мы вышли на перрон, и Наташа принялась сетовать: как же, мол, ехать в таких условиях? Можно задохнуться. Но тут наше внимание привлекла потасовка у соседнего плацкартного вагона. Большое число китайцев пыталось одновременно втиснуться в него. Очередь в Поднебесной соблюдать не умеют. Вот и сейчас посадка напоминала рукопашный бой. Дрались молча, сосредоточенно, с помощью сеток и сумок, заполненных печеньем, сладкими булками, бананами, мандаринами.

В плацкартных вагонах условия спартанские. По три полки с каждой стороны, свет еле тлеет. В составе, несмотря на то, что он дальнего следования, есть и сидячие вагоны, как в наших электричках.

Поезд тронулся строго по расписанию. И, удивительное дело, на протяжении всего нашего путешествия поезда вовремя отправлялись и без опозданий прибывали к месту назначения. Если они и запаздывали, то максимум на десять-пятнадцать минут.

Не успел состав покинуть пределы Пекина, как заработало внутреннее радио. Одна за другой последовали просьбы, предостережения, требования. В Китае всегда так: в любом общественном месте обязательно есть громкоговоритель и с его помощью непременно пытаются воспитывать публику. По поездному радио было предложено не плевать на пол. Плеваться и харкать – национальная китайская привычка, ликвидировать ее сложно, она с тысячелетним стажем. Борются с ней обычно путем расстановки повсюду, в том числе и на улицах, плевательниц. Даже принимая иностранных гостей, лидеры КНР предпочитают иметь рядом с собой сосуд для плевания.

Следующее объявление – еще более шокирующее для того, кто не привык к Китаю. Диктор попросил пассажиров пользоваться туалетом, а не справлять естественные потребности где и как попало. Было подчеркнуто, что это особенно относится к детям. Пассажиров просили также не распевать «произвольно» песни, не стряхивать пепел на пол, экономить воду. Прозвучала рекомендация не оставлять вещи без присмотра и не доверять их охрану незнакомым лицам.

Были сообщены подробные данные о бригаде, обслуживающей поезд, о том, что где в составе находится, о маршруте и много всякой всячины. И лишь спустя полчаса из радиорепродукторов послышалась музыка. Проводник принес термос с кипятком, две чашки с крышками, два пакетика с чаем. Эта процедура затем повторялась во всех поездах, на которых нам довелось путешествовать. То же самое происходило и в гостиницах: утром и вечером по термосу с кипятком. Традиция неплохая.

Вернемся, однако, в май 1985 года в поезд Пекин – Москва. Если китайский вагон-ресторан оставил тягостное впечатление, то поведение чиновников на пограничной станции Маньчжурия в очередной раз было безупречным.

Еще до прибытия на эту станцию мы познакомились с американцем из соседнего купе, Деннисом О’Лири. Он рассказал, что объездил полмира. Как правило, пользуется автостопом, проживает в дешевых ночлежках. Теперь вот решил посмотреть Советский Союз. Выяснилось, что у нас дикарем не попутешествуешь. Надо все делать через «Интурист», по заоблачным ставкам. При этом «Интурист» еще и навязывает маршрут путешествия. Деннис намеревался посетить Москву и Ленинград. Его обязали, кроме того, провести два дня в Иркутске.

Американец жаловался, что боится наших таможенников. Его предупредили, что нельзя ввозить книги, периодику и видеокассеты, в том числе диснеевские фильмы. Мы успокаивали парня, убеждали, что советская таможня хорошая, гуманная и гибкая. Деннис кивал головой: «Понятно, понятно. Просто я, увы, воспитан на стереотипах холодной войны». Тем не менее мы взяли у него журналы «Ньюсуик» и «Тайм» на хранение (чтобы вернуть после Забайкальска).

И вот Забайкальск. Офицер-пограничник, после длительного изучения паспорта О’Лири, сурово скомандовал его обладателю следовать к выходу. Состав не доехал до перрона с полкилометра, и на глазах у всех пассажиров вооруженный конвой повел соседа по шпалам к зданию вокзала.

Позднее, во время прогулки, мы видели американца сидящим под охраной у двери комендатуры. А затем ждали его в поезде, отход которого откладывался и откладывался. Вернулся попутчик бледный и дрожащий словно осиновый лист.

Как выяснилось, советское консульство за рубежом, не учтя изменений в летнем железнодорожном расписании, проштемпелевало дату въезда в страну днем позднее, чем это фактически имело место. На данной пограничной станции такое случалось и раньше. И тем не менее к пострадавшему отнеслись, как к опасному преступнику. Во время следствия не разрешили даже воспользоваться туалетом.

Когда начальник поезда поведал эту историю представителям пограничного начальства в Москве, ему в резкой форме ответили: «А вы что же хотели? Чтобы иностранцы беспризорно мотались по Советскому Союзу?».

Возникли проблемы в Забайкальске и у нас. Основная часть вещей путешествовала в багажном вагоне. Оформили мы их до Москвы. Можно было оформить и до Забайкальска, с тем чтобы уже в этом пограничном городе в рублях оплатить транспортировку груза по советской территории. Так получалось гораздо дешевле. Но ходили слухи, что забайкальские грузчики и таможенники вещи крадут. Поэтому мы решили, заплатив более высокую цену, избежать выгрузки багажа в Забайкальске.

Но, гуляя по пограничной станции, узнаем от знакомой проводницы, что весь пекинский багаж выгружен. Бежим к багажному вагону. Действительно, на перроне высится груда ящиков, коробок, чемоданов. Без всякого присмотра. Недолго думая, самостоятельно возвращаем свой скарб в багажный вагон. И сторожим его до самого отправления поезда. И потом, на протяжении оставшегося пути до Москвы, периодически наведываемся в этот вагон, проверяем, на месте ли вещи.

Деннис же после Забайкальска долго дулся, не разговаривал. Но проголодался, потянуло в вагон-ресторан. А советских денег у него не было! Ведь он не обменял их на доллары в забайкальском обменном пункте. Не сделали этого и другие американцы, ехавшие в нашем вагоне. Их никто не предупредил о суровых правилах валютного регулирования в СССР. Это в постсоветскую эпоху работники отечественного общепита стали с удовольствием и без боязни принимать доллары. А тогда! На такое преступление мог решиться только отпетый рецидивист.

Мы жалели попутчиков, и по очереди водили их кушать. Заказывали в вагоне-ресторане яичницу, лангеты, сосиски. Заодно подшучивали над американцами. Сидит один из них на приставном стуле в тамбуре, читает книгу. Я подхожу и угрожающим тоном спрашиваю:

– Ты как смеешь читать Солженицына?

Американец от страха аж взвизгивает:

– Что Вы?! Как Вы могли такое подумать?! Это не Солженицын, это Пушкин!