Пираты Венеры

Как по внешнему виду, так и по вкусу орехи и фрукты отличались ото всех известных мне земных аналогов. Хлеб был черств, но очень вкусен. Продукт, напоминавший мед, имел привкус засахаренных фиалок. Белая жидкость показалась даже крепкой, почти острой, но была довольно приятна. Еще не зная последствий ее поглощения, я заранее предположил, что передо мной напиток, к которому со временем можно очень легко пристраститься.

Столовые принадлежности не отличались от тех, которыми на Земле пользуются цивилизованные народы. Продолговатые приборы для того, чтобы наливать и зачерпывать, острые – чтобы резать, зубчатые – чтобы нанизывать и колоть. Имелся также специальный подталкиватель с ручкой – вещь, которую я рекомендовал бы земным хозяйкам. Все эти предметы были сделаны из металла. Пока я подкреплялся, мужчины вели между собой оживленную беседу, время от времени предлагая мне съесть еще что-нибудь и наблюдая за моей реакцией. Словно врачи, изучавшие носителя редкого заболевания – неизвестной им формы жизни. Были хозяева очень приветливы и обходительны, что давало мне основания полагать, что жизнь на Венере, во-первых, имеется, во-вторых, будет вполне приятной, и в-третьих, протянется долго, окажись и другие ее жители похожи на этих. То, что она не будет усыпана миндалем, было видно по тому обстоятельству, что мужчины не расставались с оружием, а никто ведь не станет таскать его с собой просто так, на всякий случай.

Как только я покончил с едой, меня провели через дальнюю дверь вверх по пролету с закругленными ступенями в другую комнату. Лестница и коридор освещались небольшой лампой, похожей на ту, что висела в первом зале. Ее свет проникал в комнату, сочась между прутьев массивной деревянной решетки. Я оказался заперт и предоставлен самому себе. Очень мило. Если они подумали, что оказались новыми владельцами незнакомого никакой науке полуживотного-получеловека, то традиции по эксплуатации мне понравились – на полу лежал мягкий матрас и покрывало из какой-то шелковистой ткани. Так как было достаточно жарко, я разделся до нижнего белья и, решив ни о чем больше не думать, просто завалился спать – ужасно устал. Из дремы меня вырвал тот же ужасный вопль, который испустил преследовавший меня на дереве зверь-гастроном. Очевидно, охота у них продолжалась.

Пусть они там резвятся, мне надо было заснуть. Во сне передо мной проносились картинки пережитых за последнее время удивительных событий. Одни события мной узнавались, они имели привкус то земной оливки, то перчика чили, были пра-правильными. Я вспоминал то доброго Джимми Уэлша, то тетю Софи, то трех официанток из нашего буфета – своих фантазерок, любительниц чтения вслух, предпочитавших лишь двух мужчин в этом мире: меня и Льюиса Кэрролла… А другие… другие события? Другие непра-правильные были какие-то. Вроде горячечного бреда.

Бордовые создания, с короткими телами. С длиннющей шеей и малюсенькой змеиной головой. С острийками лопаточных пик – зачатками неоформившихся крыльев, видимо. Или еще одной парой верхних ног… Понимаете, как опасны были эти порождения ночных кошмаров? Учитывая, что я их в натуре еще и не видел. Но мозг работал. Прикидывал. Оценивал. Анализировал. Точно заведомо создавал сразу много методов для системы защиты. Манипулировал событиями. Подкидывал в сон горстки ужасных рептилий.

Они были рептилиями! У-уверен! Не будь у них крыльев, они очень бы напоминали земных плезиозавров. Или миляг-дракончиков из подземного мира с древних гравюр о поединках святых иезуитов в швейцарских окрестностях!

Получалось, пока я спал, мозг мне рассказывал о предстоящей здесь жизни. О сказочных приключениях великих драконоборцев с отъявленными злыднями ископаемого вида, брызгавшими на героев черной слюной и источавшими вместе с дыханием ядовитые сероводороды…

IV. Дом короля

Я проснулся, мысленно приготовясь к ужасному, сильно встревоженный обрывками снов и показом загадочных «событий», когда в комнате было уже светло. Проснулся не там, где хотел, а на Венере, исполосованной разномастными туманами, как осеннее яблоко, перележавшее срок. Я выглянул наружу. За окном в свете нового дня переливались листья деревьев цвета лаванды, гелиотропа и фиалки. Я встал и подошел к оконцу, но светила нигде не увидел, хотя все пронизывал яркий свет, не уступавший солнечному. Было тепло и душно. «Деревянный» период моей жизни начался.

Внизу хорошо были видны переходы, ведущие от одного дерева к другому. По ним иногда проходили фигуры людей. Целый город! На мужчинах не было никакой одежды, кроме набедренных повязок, этих самых «бикини». В свете того что мне было известно о венерианском климате, неудивительно. Мужчины были вооружены мечами и кинжалами, а женщины имели при себе только кинжалы. Меня поразило то, что все они казались примерно одного и того же возраста: молодого и среднего. Все люди выглядели очень привлекательно.

Я пытался из своего зарешеченного окошка разглядеть хоть кусочек земли, но ее просто не было. Вокруг расстилалось только море листвы цвета лаванды и гелиотропа с фиалкой. Сиреневые, лиловые, красновато-бурые и фиолетовые оттенки. А какие там были деревья! Из окна я смог увидеть несколько огромных стволов не меньше двухсот футов в диаметре. Мне казалось, что я спускался ночью по гиганту, больше не бывает, но мой стволина по сравнению с соседями был просто молодым побегом.

Я стоял и рассматривал картину, открывшуюся передо мной, когда за спиной у двери послышался какой-то звук. Обернувшись, увидел, что в комнату входит один из моих спасителей. Он приветствовал меня несколькими словами, которых я по-прежнему не сумел истолковать, но значение теплой улыбки не оставляло сомнений. Хорошие люди всегда улыбаются одинаково хорошо.

– Доброе утро! – произнес я в ответ и тоже улыбнулся как сумел, хотя некоторая скованность лица еще давала о себе знать. И все мускульцы ныли. Как с жутчайшего перепоя, право. Шаг не шагнуть, куда-то заваливает.

Он жестом позвал меня за собой, но я указал на одежду. Одеться, мол, очень хочу. Я понимал, что мне будет и жарко, и неуютно в своем меху, но в силу условностей и привычек, въевшихся в меня вроде безобидной заразы, пренебрег разумной мыслью остаться в одних трусах.

Он понял мое намерение, сделал знак оставить одежду и идти за ним в том, что было на мне, но потом улыбнулся и уступил. Мол, очень хочешь одеться – валяй, сам наплачешься, никто слова не скажет. Я осмотрел хозяина очень внимательно. Атлетически сложен, ростом пониже меня. При свете дня стало видно, что цветом кожи он напоминает очень загорелого человека моей расы. Глаза темно-карие, волосы очень черны. Его внешность явно контрастировала с моей, ведь я голубоглазый блондин с бледной по жизни, хотя обычно тоже очень загорелою кожей.

Я скоро оделся и, следуя за ним, спустился по лестнице в какое-то помещение рядом с тем, в которое меня вчера привели сначала. Там за столом, уставленным блюдами с едой, сидели два его древесных товарища и две длинноволосые древесные дамочки – прелесть как дивны! Дамы, хорошенькие и подвижные, разглядывали меня откровенно, но без нахальства, и оживленно обсуждали детали с мужчинами. Они мне понравились сразу. Напоминали моих мексиканок. Их кожа была чуть светлее мужской, а глаза с волосами – такие же темные, с голубоватым блеском, который дает освещенное солнцем крыло ворона. Они носили только один предмет одежды из ткани, похожей на ту материю, которая покрывала мою постель, – видимо, она тут была универсальной. Их одежда представляла собой нечто вроде индийского сари. Ткань туго обхватывала тело под мышками, прикрывая грудь, затем спускалась полукольцом и обвивала талию, а свободный ее конец был пропущен через волшебную обитель – ту область тела каждой представительницы женского рода – дугой, от ягодиц до пупка, через то сокровенное место, от мысли о котором любому мужчине бывает очень трудно удержаться даже под угрозой смерти.

Помимо этого одеяния, спереди свисавшего до колен и украшенного изумительной вышивкой, на женщинах имелись хозяйственные пояса, на которых висели сумочки, кинжалы в ножнах и, вообразите себе, какие-то палочки и полотенца. Они также любили пользоваться бижутерией, чуть ли не сгибались под тяжестью множества украшений, колец, гребней, браслетов для рук, шеи и ног. Все эти вещи были сделаны из золота с серебром, а также из материалов, напоминающих слоновую кость и кораллы. Больше всего меня поразила изысканность работы. Хорошо тут кто-то ювелирничал, чудесные руки. Думается, что такая работа ценилась выше самого материала. Справедливость моей догадки подтверждало то, что среди этих украшений были вещи из обычной кости, но такой же тонкой резьбы. Я позавидовал: молодцы, ничего не скажешь.

На столе лежал хлеб, не похожий на тот, что я ел вчера. Было какое-то блюдо из печеного мяса и яиц, несколько кушаний, не сопоставимых ни по виду, ни по вкусу с известными мне, вроде мокко без пенки, но кубиками. Были и уже знакомые – мед и молоко. Не знаю, каким надо быть привередой, чтобы среди всех этих угощений не найти ничего себе подходящего по виду и вкусу. Правда, я подумал о котлете… Сглотнул. Ни черта, когда на одной чаше весов лежит миновавшая тебя вчера погибель, а на другой – полноценная жизнь там, где котлеты в принципе, очевидно, не водятся, умный человек, как правило, от котлеты откажется.

Женщины оживляли застолье тем, что по очереди пытались завести со мной светскую беседу. Ну… так, как они это понимали. В основном занимались тем, что пробовали засунуть руки за меховой отворот моего комбинезона в попытке понять, где у меня кончается одежда и начинается кожа. Занятие их так веселило, что временами я тоже не мог удержаться от заразительного смеха: прыскал, как школьник. Наконец одной из них пришла в голову просветительская мысль – обучить меня языку. Сначала она показала на себя и произнесла голосом глуховатым и трепетным, как папиросная бумага: «Зуро», потом на подругу: «Алзо». Тут и мужчины присоединились. Вскоре я уже знал, что того, кто вчера первым заговорил со мной и был, вероятно, хозяином дома, звали Дьюран, а двух остальных, быстроглазых, – Олтар и Камлот.

Не успел я выучить несколько слов и названия некоторых блюд, стоящих передо мной, как завтрак закончился, и мужчины повели меня наружу. Выгулять, как я это понял. Ну что сказать, просто пошел по мостику. А впечатление такое, будто участвовал в этнографическом шоу. Мой вид вызывал большой интерес у прохожих, те страшно радовались. Как я догадался, мой тип внешности не встречается на этой планете. Судя по жестам и взглядам, серо-голубые глаза и светлые волосы вызвали у древожителей столь же оживленные комментарии, как и мой наряд.

Нас частенько останавливали любопытные приятели моих спутников, но ни от кого из них не исходило неприятия или угрозы, никто не хотел выкачать мою кровь. Я представил себя на их месте и понял, что вел бы себя точно так же, как они. Местные жители отличались грациозной красотой и какой-то особенной свойственной им всем вдумчивостью, будто они веками носят в себе какое-то давно им причиненное зло, с которым принуждены жить. Двигались плавно, не делали резких жестов, разговаривали приглушенными, богато интонированными голосами. Хотя ни старика, ни ребенка я так среди них и не заметил – может, их на улицу не выпускали или боялись, что те навернутся со ствола.

В конце концов мы подошли к тако-о-ому дереву, что я не поверил своим глазам! Не меньше пятисот футов в диаметре… Оно могло быть деревней, урочищем. От переходного отверстия оно на добрую сотню футов вверх и вниз было напрочь лишено сучьев, усеяно окнами да дверями и окружено широкими балконами и верандами. Невероятная изобретательность! У широкого прохода, покрытого искусной резьбой, стояли милые, вооруженные до зубов люди, все до одного – красавцы. Смотрели, голубчики, тоже милостиво, изучающе. Мы остановились для беседы, и Дьюран очень долго говорил с одним из них, называя его Тофаром.

На шее Тофара висели ожерелье и металлический диск с иероглифами по кругу. Во всем остальном он ничем не отличался от других, был так же корректен, как все, детально разглядывал меня с головы до ног, не прикасаясь к оружию. Затем они с Дьюраном прошли внутрь, а все остальные продолжали осмотр, обсуждая нечто с Камлотом и Олтаром.

Я в это время успел хорошенько рассмотреть искусную резьбу, украшавшую широкую дверь. Тут были изображены картины на исторические темы. Различные фрагменты отображали важные события в жизни какой-то династии или целого народа. Ни одной змеиной головы на тонкой бордовой шее. Ни дикого взора. Ни лопаточных пик, ни намека на какое-нибудь чудовище из событий багрового ряда я не встретил. В картинах не было признаков гротеска, типичных для продуктов художественного творчества землян в произведениях подобного рода. Только границы, отделяющие один сюжет от другого, носили весьма условный характер. Я все еще наслаждался прекрасными произведениями резьбы по древесине, когда вернувшиеся Дьюран и Тофар пригласили нас за собою, внутрь дерева.

Мы широкими коридорами прошагали через анфиладу просторных комнат, удивительных тем, что они были выдолблены в стволе не мертвого, а живейшего древа. Затем по великолепной лестнице спустились в другой ярус. Помещения, расположенные по окружности ствола, освещались светом из окон, а внутренние комнаты и коридоры – такими же сосудами, что и в доме Дьюрана.

С лестничной площадки мы сразу попали в просторное помещение, охраняемое двумя воинами с копьями и мечами.

Там за большим столом у окна сидел широкоплечий человек с грустными глазами и очень гордым подбородком. Его волнистые волосы были зачесаны назад. Я не увидел в них седины, но в его лице и во всем облике ощущалось изрядное количество и жизненного опыта, и воли, и силы, и еще скажу – какого-то масштаба. Мои провожатые почтительно остановились в дверях, дожидаясь, пока человек с крупными глазами цвета лесного ореха не заговорит с ними. Когда он наконец заговорил, не обращая на меня никакого внимания, мы пересекли комнату и встали рядышком, плечо к плечу, с другой стороны стола. Я тоже как-то проникся важностью момента. Неизвестно, что спровоцировало это – внешность ли владельца стола, дыхание какой-то значимости или то необъяснимое волнение, которое всегда испытывашь, встречая экстраординарного человека.

По-прежнему не глядя на меня, он приветливо заговорил с моими спутниками, называя их по именам. Те, отвечая, в конце каждой фразы произносили короткое слово «Джонг». Означало оно, я так думаю, либо имя его, либо титул. И демонстрировали – любят его, любили и любить будут, изнемогая от выпавшего им счастья.

Странно все так. Одет он был так же, как и все на Венере, с той разницей, что на лбу у него красовался прихваченный узкой лентой круглый металлический диск. После того как мои спасители кивком головы на меня указали – он тоже взглянул. Какая-то странная манера – не реагировать на тебя, пока ты, как объект из курса начертательной геометрии, не попал в систему координат. Кому она могла принадлежать? На Земле такое свойственно только двум категориям людей: лицу, наделенному особенной властью, или оккультному мудрецу.

Здешний мудрец по имени Джонг – или владыка, называемый джонгом, – внезапно проявил ко мне живой интерес.

Глаза у него великолепны, широко расставлены, взгляд ясный, очень печальный, преумный. Он какое-то время меня поразглядывал, слушая, насколько я понял, рассказ Дьюрана о моем ночном неожиданном появлении, пока не устал от этого дела. Тогда он сделал великолепный жест: легко взмахнул рукой – и ладонь грациозно замерла в воздухе. Ну да, перерыв на кофе; прения – после. Это, разумеется, было государственное лицо, не мудрец. Государственный деятель по имени Джонг.

Когда Дьюран закончил свой рассказ, Джонг серьезно и очень доброжелательно заговорил со мной (я отметил, что его дыхание пахло зеленым чаем и цветами). Я ответил, хотя и знал – никто тут не поймет моей речи, ни словечка. Джонг, несмотря на это, позволил мне здорово выложиться, не прервал ни разу. Я говорил, говорил, говорил, отчаянно жестикулируя; чего не мог изобразить мимикой – дополнял руками. Говорил в таком запале, словно в меня, точно в бочку с бензином, спичку бросили!

Джонг выслушал мою пылкую исповедь и широко улыбнулся. Терпелив он был. Но не как чиновник. Как человек. По-царски терпелив и внутренне настолько покоен, что, умри я на его глазах – пропори меня саблей или расшиби молнией, – ему все равно, он – в себе, о благе думает высшем. Я бы так и минуты не выстоял, даже начни передо мной кинозвезда распинаться. Не в моих силах стоять дураком и слушать чудные истории, особенно тогда, когда я не понимаю ни слова! Лицемерие какое-то, пусть даже с познавательной целью.

Джонг покачал головой и заговорил с остальными. Наконец его любопытство частично удовлетворили. Он ударил в гонг, стоящий на столе, обошел стол и приблизился ко мне. Очень внимательно осмотрел мой наряд, пробуя его пальцами, и поморщил губы недоуменно – никак не понимал, что это такое. Затем исследовал кожу у меня на запястьях, где она была наиболее светлой; осмотрел лицо… с опаской, но после моего разрешения глазами – потрогал волосы и даже, когда я широко улыбнулся, заглянул мне в рот. Зубы его, что ль, так взволновали? Эта процедура вызвала в памяти лошадиную ярмарку. Может, им нужна была первая лошадь? Здесь пока я ездовой транспорт не видел.

Я ждал, когда меня попросят побить копытом и показать иноходь. Но копыта мои их вовсе не интересовали. Вошел человек – вероятно, слуга. Он получил от Джонга какие-то указания и, трепетный какой-то, счастливый, разрумянившийся, как горячий пирог с черникой, без особой охоты прочь удалился. А осмотр моих достопримечательностей продолжался. Судя по жестам, присутствующие довольно долго говорили о моей бороде, вернее, щетине суточной давности. Растительность Карсона Нейпира далека от идеала – рыжевата, цвета имбирного эля, но клочковатая. Потому, чтобы выглядеть джентльменом, дома я брился регулярно, а в гостях – всякий раз, когда отыскивал соответствующие принадлежности в ванной у хозяев или не забывал свои.

Не скажу, что этот тщательнейший осмотр доставил мне удовольствие. Утешало только то, что производили его без намерения унизить меня или как-нибудь оскорбить. Кроме того, мое положение было настолько неопределенным, что я отказался от возникшего было желания открыто выразить свое негодование этакой бесцеремонностью со стороны Джонга.

Если б я еще что-нибудь понимал!

Хотели бы лошадь, я бы охотно первые пять минут поиграл с ними в лошадки, правда, на шестой кого-нибудь непременно лягнул – скорее всего в челюсть…

В дверь справа от меня вошел какой-то человек. Насколько я понял, его и позвал слуга, отправленный недавно.

Когда человек подошел поближе, я увидел, что он похож на всех остальных, – статный мужчина лет тридцати с одной вертикальной морщиной на гладком лбу, обязанной своему появлению сразу угаданной мною привычке все время хмуриться в глубоком раздумье, точно не один год переживал великое горе.

Многие люди не терпят однообразия, но для меня не может быть одинаковым то, что красиво. Что касается обитателей Венеры, они казались красивыми все, но каждый по-своему. Джонг долго рассказывал обо мне вновь прибывшему, чьи черные молодые волосы были схвачены в косицу, затем стал отдавать какие-то распоряжения. Закончив, Джонг приказал жестом следовать за собой, и вскоре я уже был в другой комнате на том же ярусе.

Вошел и чуть не ахнул… Боже мой святый! Я попал в библиотеку! Понимаете мое безмерное удивление? Эти книги… Книги, которые я боготворил еще на Земле… вдруг находят меня, пусть в ином месте да и сами они необычного вида, но это – книги, помилуйте. Ну, вот такая картина маслом.

Библиотека. Где? За миллионы миль от оставленного мною жилья человека. В ней – огромные окна, стулья, столы. Большую часть стен занимали тысячи полок с сотнями тысяч историй – просто мистика, кому сказать!

Три следующие недели были увлекательны и интересны. Все это время Данус, человек с косицей, на чьем попечении я оказался, учил меня языку; занятия мы перемежали с приемами вкусной и здоровой пищи. Он поведал мне многое о планете, ее обитателях и их истории.

Язык давался мне легко, но я пока воздержусь от описания всех подробностей. Их алфавит состоял из двадцати четырех букв, из них пять обозначали гласные. Насколько я понял, строение голосовых связок венерианцев не позволяло им артикулировать другие гласные звуки. Буквы при написании не делились на заглавные и строчные. Система пунктуации также отличалась от нашей и представлялась мне более практичной. Например, еще в самом начале предложения вы видели, что в нем содержится – восклицание или вопрос, ответ или повествование, как в испанском. Знаки, соответствующие запятой и точке с запятой, употреблялись в тех же случаях, что и у нас. Двоеточия не было вообще, чего там амбивалентничать, тут в ходу была односторонность движения: ты шел или туда, или обратно и никому ничего не пояснял.

Во время изучения этого языка меня несказанно порадовало отсутствие неправильных глаголов. Основа глагола не изменялась в зависимости от залога, вида, времени, числа или лица. Эти категории передавались при помощи нескольких несложных вспомогательных слов.

Обучаясь разговорному языку, я учился также чтению и письму. Мне удалось провести немало незабываемых часов, роясь в громадной библиотеке, смотрителем которой был Данус. В такие часы мой наставник отсутствовал, исполняя свои многочисленные обязанности: он совмещал должности главного хирурга страны, личного врача короля и директора колледжа медицины и хирургии, большой доктор тут был.

Как только мне удалось приобрести первые разговорные навыки, Данус первым делом спросил меня, из какой части их мира я прибыл. Я объяснил ему, что прилетел совсем из другого мира, находящегося на расстоянии двадцать шесть миллионов миль от Амтора – так они называли планету. Даже акцентировал, что имею дипломатическую аккредитацию правительства США. Но он только скептически ухмыльнулся, умник:

– Ты просто ударился головой, когда падал. Даже родной язык забыл. У тебя временное отсутствие точного понимания. Вспышечная безответственность, воспаленное воображение, сумбурность мыслей. Очаговое поражение какого-нибудь участка мозга. Думаю, темени, – заявил доктор Данус, ощупывая мою голову в поисках внешних следов повреждений. – Ничего. Скоро все функции восстановятся. Тогда ты вспомнишь, что, кроме Амтора, жизни не может быть нигде. За этими пределами нет ничего, кроме огня, – сказал он. – Там такие температуры, которые плавят графит…

Я хотел было спросить его, как же они представляют себе строение Вселенной, но остановил себя. Таких понятий, как «Вселенная», «Солнце», «луна», «звезда» или «планета», в амторианском языке не существовало.