Колхозники

Учитывая, что мы все-таки учились в политическом училище и умение пользоваться всем объемом технического инструментария партийного работника входило в наши умения, то продвинутые пацаны 39 группы записали Власко на магнитофон, тем самым они решили для своего замкомвзвода проблему патриотического досуга, а для себя высвободили чуток свободного времени. Качан, сидя у себя за партой, медитировал, с упоением слушая афганские песни и представляя, как он пачками душит душманов ленточками своей бескозырки, а курсанты, получив передышку, валяли дурака.

Занятие по огневой подготовке в Полевом учебном центре. Его проводит всеми любимый пофигист и матерщинник подполковник Ершов Валентин Ефимович, с вечно красным, словно отсиженным, лицом человека, неравнодушного к алкоголю.

Ершов был подполковником, хотя давно должен ходить в полковниках, потому что мог в глаза сказать вышестоящему руководству все, что он думает по тому или иному вопросу, причем красноречиво и с матом. Мат для Ершова выступал в роли государственного языка. Он не ругался матом, а на самом деле – разговаривал на нем. Матерные слова ему нравились, и он не скрывал это. Говорил он их смачно, словно делал жирный плевок.

Изучаем 40-мм подствольных гранатометов ГП-25 и ГП-30, которые были созданы тульскими оружейниками из конструкторского бюро. «Подствольник», «подствольничек» весит, правда, немало – грамм пятьсот. Крепится снизу к автоматному стволу. Может вести огонь как по прямой, так и по навесной траектории. Представляет собой небольшую трубку со спусковым крючком и предохранительной скобой. Изучаем прицел. При знании дела ГП-25 можно закинуть гранату в любой проем или окно, запросто может перекинуть заряд через любое здание. По прямой подствольник швыряет на четыреста метров, разлет осколков – четырнадцать метров. Хорошая штука!

Руки стынут, но мы крепим подствольники и выполняем стрельбу учебными гранатами. Впечатлений – море, практические стрельбы нравятся всем, невзирая на мороз.

Зимние караулы – это нечто похожее на арктическую мини-командировку, особенно когда морозы за 20 градусов и выше. Никто не отменяет задачи по охране объектов, даже если на улице все 30 мороза. В караул мы собирались по схеме: теплое белье, п/ш, шинель, бушлат, тулуп, ватные штаны, валенки.

В результате такого наряда караульный приобретал нелепый шарообразный вид, этакая помесь баскетбольного мяча с бутербродом. Объективно в такой одежке выполнить боевую задачу невозможно. Если появится нарушитель, то ты просто не сможешь снять автомат с плеча, чтобы открыть предупредительный огонь. А если к такому часовому подкрасться сзади и толкнуть, то он радостно покатится до самого караульного помещения.

Отправление естественных надобностей при такой одежке становилось большой проблемой, и мы перед заступлением на пост старались выжать из себя всю жидкость в караульном помещении.

Хожу вокруг склада, хрущу снегом. Выбрал подветренную сторону и больше времени провожу там. Серая мгла и больше ничего. Ветер под большим фонарем кружил в чарующем танце миллиарды больших снежинок. Они кружились, медленно падая мне на лицо, молчаливо таяли на губах, оставляя холодные капельки, словно это остатки их сердец. Время остановилось, сейчас могло быть раннее утро, неясный день или вечер.

Через час меня приперло по-маленькому – опился чая. Ставлю автомат к стене и начинаю «рассупониваться». И смешно, и грустно одновременно. Как назло, появляется проверка: разводящий и начальник караула – взводный, старший лейтенант Бобер. Беру автомат и докладываю с приспущенными штанами. Бобер прерывает доклад и говорит:

– Штаны застегни, воин, пи-пи-пи, мать твою, а то птенца простудишь!

Бобер отнёсся к моему секс-шоу с пониманием и взыскания в дальнейшем не получаю.

Высокие стройные ребята по три года несли службу на посту номер один, возле знамени части. Вроде что еще надо – тепло, светло, стой, балдей. Главное, не смотреть на часы, которые висели напротив поста, а то выходила не служба, а мучение. Возле часов находилась камера, передавая изображение дежурному по училищу. Вроде не расслабишься, но голь на выдумки хитра. Ребята натягивали фуражку поглубже на глаза, приклад автомата подавали вперёд так, чтобы не выходил дальше своего тела, штык-нож слегка в стенку за спиной воткнуть, прогнуться немного в спине, вес тела на обе ноги и всё… можно спать.

Физическая подготовка по плану занятий – лыжи. Ветер пел тысячами тонких голосов свою песню. Снежинки кружили в зимнем вальсе над нашими головами. Иногда ветер вдруг срывался, издавая тоскующий стон, словно сочувствовал нашему предстоящему испытанию.

Я достаточно неплохо ходил на лыжах в школе, даже выступал на соревнованиях и занимал какие-то места. Но лыжи военного образца – это просто доски с детскими креплениями, типа шнурки. Бег на них – это мучение и страдания. Ты похож на слона, переевшего забродивших яблок.

Панченко Олег, выросший в Краснодарском крае, совершенно не умея ездить на лыжах, веселит народ на лыжных кроссах. Проходит пару шагов и заваливается, как больное дерево, на бок. Встает, обругивает себя вслух и упрямо прет дальше. Пока не доберется до финиша, отказывается сойти с лыжни. А мы его ждем.

39 группа тоже растянулась на лыжной трассе, но худо-бедно до финиша доцарапалась. Пришли все, кроме Женьки Лошкарева, который хоть и родом из Амурской области, где хватает снега, но с лыжами умел обращаться так же, как всем известная обезьяна с гранатой. Уже весь батальон пришёл, а его нет, уже и чай с сухариками попили, а его нет… А первый жар уже спал, взвод начинает мерзнуть, материм его последними словами. И тут такое зрелище… Из леса выбегает Женька с лыжами на плечах, штаны разорваны от сапог до мотни, видно синее зимнее бельё, а он, как лось, выбрасывая ноги, утопая по колено в снегу, где и идти-то трудно, финиширует, улыбаясь во все лицо под неодобрительные выкрики сослуживцев.

С этим Женей связано много прикольных ситуаций. Например, преподаватель по физподготовке учит практическому спуску с горки на лыжах и как при этом правильно падать, соблюдая меры безопасности. Выверенные четкие действия, закрепленные в наставлении по физической подготовке, предписывают при потере равновесия на лыжах падать на правый или левый бок либо на спину, раскинув руки в стороны и тем самым создавая компенсационную дугу, которая смягчит падение. Вроде все ясно и понятно, но, как показывает практика, не всегда и не всем… Пытливый ум Лошкарева заставляет его задать вопрос: «А что делать, если падать вперёд?» Здесь надо пояснить, что крепления солдатских лыж представляют собой обыкновенную брезентовую петлю на носок и такую же петлю на пятку, упирая сапог в металлическое крепление. При этой конструкции падение вперед практически невозможно. Именно такой ответ мы и получаем от преподавателя, что вперёд мы не упадём, так как крепления не позволят. В этот момент Женя падает лицом вперёд, практически чуть не наколов свои глаза на носки лыж. Посмотрев на это удивленным и одновременно печальным взглядом, препод со вздохом изрекает: «Вообще-то, с вами, дебилами, всё возможно».

Именно в условиях постоянного стресса и физических нагрузок, когда теряются социальные нормы, открывается твое истинное лицо. В состоянии хронического недосыпа и усталости ты показываешь, чем являешься на самом деле. Выплывают наружу твои слабости и эгоизм, потому что ты, как животное, борешься за выживание и лучшие условия. Но мы держимся, душим в себе все гадкое, желание орать и посылать всех, стараемся помогать друг другу в трудных ситуациях. Мы становимся мужчинами.

На ПУЦе отрабатываем тему «Отделение в наступлении». Прямо по снегу, в шинелях, проваливаемся по пояс, копошимся как мыши. Перед наступлением преподаватель, выдыхая облака пара в морозный воздух, отдает приказ:

– Перебежки, короткие очереди, маскировка…

– Ага, – шепчет курсант Мясников, – перебежки, может, еще сальто сделать? Снега по пояс, а может, и по шею.

Какое наступление? Какие перебежки? Как стрелять? Тут бы просто поле переползти и не сдохнуть от одышки и разрыва сердца. Снега действительно по колено и выше. Давлюсь от пота и опять думаю, как воевать в такой «одежде». Шинели длинные и неудобные, как у барышней – платья в пол. Портупея из кожзама слезает на бок, саперная лопатка настойчиво мешает и бьет по заднице.

Рядом бахнул взрывпакет, я подпрыгнул как испуганная кошка. Взводный веселится. Старший лейтенант Бобер разбрасывал имитационные средства, изображая противника. Взводного нам на втором курсе поменяли. Вместо длинного и нескладного вечно шипящего Литвиненко дали, как мы говорим, «бобра», крепкого слегка кривоногого офицера, любителя бега и наглядной агитации.

Перерыв. Все падаем в сугробы снега, чтобы хоть немного отдохнуть. Идет пар, снимаем шапки, волосы мокрые, моментально стынут на холоде. Преподаватели поднимают нас с земли, чтобы не заболели. Мне повезло, нахожу пустой ящик из-под патронов, сажусь на него и смотрю в небо. Пепельное декабрьское солнце висело по-зимнему низко, то скрываясь за тучами, то проглядывая сквозь разрывы бледным округлым бельмом. Плотный снегопад скрадывал очертания закованных в снежную броню сосен и лиственниц, издали похожих на сказочных великанов, заснувших до весенней поры. Команда «Строиться!» выводит из лирического настроения. Едем в расположение, хорошо, что не бежим.

Сапоги постоянно мокрые, портянки за ночь не успевают высохнуть, сушилка работает еле-еле. Сегодня стрельбы с БМП. Шинели и современная техника – плохо совместимый дуэт. С боевой машины можно стрелять, используя автоматический механизм или заряжание вручную. Курсант Куйдинов, высокий, худощавый, с длинными руками, использовал при стрельбе автоматический механизм и был «засосан» несговорчивой техникой по самые яйца в предствольное пространство. Его развернуло в башне на 180 градусов, тангента выскочила от лингафона, он кричал как пойманный совой заяц. Преподаватель отрезал ножом полы шинели, сопровождая все это словами: «Мать вашу, пи-пи-пи, вы рассупонились, как бабы». В дальнейшем мы стреляли в телогрейках, используя ручной механизм и небольшую деревянную палку, называемую «досыльник».

На обеде дают перловку, как мы ее называем, «дробь шестнадцать»: переворачиваешь тарелку – каша не вываливается. Вообще, питание на ПУЦе – это отдельная тема. Находили и крысиные хвосты в супе, и мышиное дерьмо в каше. Стараемся разбавлять откровенное г..но привезенной с собой тушенкой. Кинул банку на котелок – вроде уже и ничего. Все привезенное выставляем на общак, есть одному, крысятничать, не положено – зачмарят.

В Жарках проходят тактические занятия 37 группы. После нескольких часов наступлений в самых невообразимых направлениях их построили в две шеренги в открытом поле. Стужа, ветер. Разгоряченные от проведенных наступательных операций, они постепенно превращаются в сосульки. Препод, подведя неутешительные итоги, вызвал из строя несчастного курсанта Сергея Горшкова. У него слезятся глаза, отовсюду текут сопли, носовой платок (он им пользовался!) примерз к перчатке, каска съехала на ухо, плечи перекосило от тяжести ПК. Горшкова отправляют за боеприпасами к машине метрах в ста позади строя. Ну, ушел и ушел. Прошло полчаса, препод вспомнил о боеприпасах и Горшкове. Нет ни того, ни другого… Выяснилось: Горшков, взвалив ящик с патронами на плечо, следуя от машины к месту построения, должен был перепрыгнуть траншею. Не смог, упал вниз, пытался выбраться наверх. Опять не смог. Повозился немного и… заснул. Искали его минут двадцать. Никто не мог предположить такого финала. Когда его разбудили, он долго не мог понять, где он и как сюда попал. Он смотрел радужные сны о лете и о море…

Через пару дней у Горшкова опять залет. Очередные занятия по общевойсковой тактике в урочище Жарки. Зима, мороз, деревья трещат. Казалось, что воздух застыл от холода. Проводит занятия подполковник по кличке Дуремар, кличка соответствует его образу и действиям. Бедный Серега сопливит, из кармана шинели свисает платок, которым он то и дело устраняет течь из носа. Видно, что пальцы у него мерзнут и в «трехпалых» перчатках он греет их, сжав кулаки. На ремне висит войсковой прибор химической разведки. И вот Дуремар ставит ему задачу провести замеры воздуха этим ВПХР. Серега выходит перед строем и скрюченными пальцами пытается открыть коробку прибора. Вид жалкий, пальцы не разгибаются, и в этот момент суровый голос препода: «Что, курсант, замерз? Сейчас УДАЛЮ с занятий!». Куда удалит, за что? Мы и так стоим в снежном коряжнике, остывшие, как лед, в глухом, забытом Богом месте, где бродят одни лоси и волки.

После полевых учений занятия в классах были самые любимые – там можно было отдохнуть, а при желании даже выспаться. Надо заметить, что сон для курсантов, как, впрочем, и прием пищи, является важным элементом жизни. Существует такая поговорка: «Дай курсанту точку опоры, и он уснет!». И мы спали везде, нагло, на глазах у преподавателей и сержантов, прятались по сушилкам и под кроватями.

Курсант Новиченков на занятиях по партийно-политической работе попросился выйти и пропал. Через десять минут на его поиски пошел сержант. Через пару минут мы услышали крики командира отделения:

– Спит он на подоконнике, пи-пи-пи, как воробей на жердочке, ишь ты, хитро сделанный! – и вталкивает покрасневшего Новиченкова в класс.

Самата Женужбекова поднимает преподаватель и говорит, что он спит. Самат, небольшого роста с монголоидным лицом, бодро вставал и четко отвечал: «Никак нет, просто у меня глаза узкие». Причем у него во время дрёма шариковая ручка двигалась, создавалась полная иллюзия того, что он пишет.

Замечательные педагоги – женщины, преподаватели английского языка. Действительно красивые женщины. Одна из них – жена подполковника Ершова – всегда ухоженная, с красивой фигурой и правильными чертами лица. Входить в аудиторию, наполненную мужскими бушующими гормонами и юношеским сексуальным шовинизмом, – сродни подвигу. Святые женщины, почти как великомученицы!

Они много нам прощали: сон, невыполненные задания и прогулы. Никогда не ставили двоек. Они все понимали, они были матерями, возможно, я поэтому так и не выучил английский. Мне одному из немногих Ершова поставила тройку, так как нашла у меня шпаргалку, где английские слова были написаны по-русски.

– Написал бы в английской транскрипции – поставила бы четыре, – бархатным голосом сказала она, отдавая мне зачетку.

После обеда толпимся возле одного плохо работающего или поломанного телефонного аппарата, глотающего двухкопеечные монеты. Мы приспособились делать в монете дырку, привязывать ее к волоску и после звонка доставать дефицитный медяк обратно. Стою возле аппарата, жду своей очереди, когда прямо передо мной появляется третьекурсник и без очереди берет трубку, я начинаю возмущаться.

– Отвянь, салабон! – обозначается здоровый конкурент по телефонному аппарату. Разница у нас с ним в год, может, два, а он мне кажется взрослым мужиком – воротничок расстегнут, ремень приспущен.

– Следи за разговором, борзота! – лезу на рожон я. Третьекурсник отвлекается от набора номера и с интересом смотрит мне в глаза. Понимаю, что поступал он не со школы – на груди значок «Отличник ПВ».

– А в жбан не хочешь получить?

– А давай! – пру дальше я.

– Ну пошли, – говорит третьекурсник и вешает трубку. Семеню за старшекурсником по лестнице вниз. Идем в подвал, где хранятся лопаты, веники и прочие предметы для уборки территории. Заходим в пахнущий сыростью подвал, под слабо светящую лампочку, оппонент снимает ремень, бросает его в сторону и сразу же проводит серию ударов в корпус. По лицу не бьет, чтобы не оставить синяков. Уворачиваюсь как могу, скрываюсь с области освещения в темном углу, потом резко набрасываюсь на обидчика. От нечего делать больше года растягиваюсь в училище и тренирую бить маваши. Маваши в сапогах и без разминки не получаются, но противник получил сильный тычек в плечо, пошатнулся и потерял равновесие. Пытаясь закрепить успех, набрасываюсь на противника, но он выдерживает несколько ударов в корпус, потом резко бьет меня в живот. Забегали зайчики, перехватывает дыхание, я прыгаю на одной ноге, стараясь не застонать. Но выхожу под свет лампочки, показывая готовность продолжить поединок. Третьекурсник спокойно берет ремень, надевает его и идет на выход. За драку могут легко отчислить. Потом при встрече в чипке или на улице мы здороваемся с ним, как старые друзья. Оказался хороший парень, Мишка Семятин, боксер КМС, родом из Орла, после распределения поехал служить на Кавказ.

В училище есть радость: засыпать субботним вечером, ведь завтра – спать на целый час дольше! А вместо зарядки – ничего. Ближе к 8.00 начинаем просыпаться сами, привыкший к расписанию молодой здоровый организм работает как часы. У некоторых поллюции. У Дехтяренко Володи разводы на белье почти постоянно. Он не смущается:

– Я привык дома со своей каждую ночь, а тут даже не передернешь; куда не сунься – кто-то есть! – говорит Дехтяренко и идет в туалет мыться.

Если в воскресенье нет «спортивного праздника», вообще красота. Немосквичи пишут письма, перечитывают в десятый раз ответы. Пишу и я бабушке и тете. В армии начинаешь по-другому любить и ценить своих близких и родных, становишься более внимательным и сентиментальным. Перечитываю письмо от бабушки, которая пишет об отелившейся корове и погоде.

Вчера получили денежное довольствие – приятный момент в жизни курсанта. В Красной, а позднее в Советской Армии это называлось оплата воинского труда. Хотя СА нехотя платила солдату деньги. Считалось, что солдат находится на полном государственном обеспечении и наличка ему вроде как и ни к чему. Была распространена моральная форма поощрения: благодарности, грамоты, фотография на фоне развернутого боевого знамени части, занесение на Доску Почета и т.д.

В 1985 – 1990 годах солдат срочной службы получает в месяц 3 рубля, а сержанты – от 8 до 30 руб. в месяц. Курсанты военных училищ на первом курсе – 8-50, на втором – 10-80, на последующих – 15-80. Для понимания размеров этой суммы привожу пример цен: вареная колбаса – 2.20, пачка сигарет «Прима» – 14 коп., бутылка водки – 2р.87 коп., батон сдобного хлеба – 22 коп.

Планируем с курсантом Литвинчуком, что возьмем в чипке, местном училищном кафе. Аббревиатура «чипок» иногда переводится как «чрезвычайная индивидуальная помощь оголодавшему курсанту». Чипок для курсанта – это как Моисей для евреев, раздвинувший Красное море. Сладкая пилюля для всегда полуголодного курсанта. Пойти «легально», не боясь патруля, в чипок, словно побывать в гостях у родных. Правда, наглые четверокурсники лезут без очереди, иногда возникают стычки и даже потасовки.

Набираем молочной колбасы, пирожков и мороженого. Едим медленно, наслаждаясь каждым кусочком. Качаясь от перенасыщения, идем в спальное помещение. Желудок, разбухший и большой, дремал под ребрами. Говорить не хотелось, мы наслаждались сытостью. Команда: «Строиться на обед!» Есть не хочется, но идти обязан. На обеде презрительно смотрим на жидкий суп и кашу.

Целый день балдеем. Надеемся, что вечерней прогулки не будет, но дежурный по училищу выгоняет всех на улицу. Снег тяжелый, мокрый. Оттепель… Уж лучше мороз – снег тогда становится как мука, легкий и подвижный. Четвертый курс брел вразнобой и пел песню Крокодила Гены «Пусть бегут неуклюже». Завидую нехорошей завистью: им скоро выпускаться и на волю.