Колхозники

Курсант Петр Денисов не пошел на лекцию по марксизму-ленинизму и, чтобы не болтаться по коридорам, не нашёл ничего умнее, как пойти в холл клуба – постучать шарами на бильярде. И, конечно же, спалился, и не кому-нибудь, а самому начальнику училища генерал-майору Колоскову. На вопрос генерала «Кто таков?», чётко и громко доложил:

– Курсант Денисов, опоздал на лекцию и вместо занятий решил улучшить навыки в данной игре.

Колосков, подняв тяжелую бровь, спросил:

– Вы умеете играть? Расставляйте шары!

Денисову эта игра показалась длиною в целую жизнь. Казалось, что время специально издевается над несчастным курсантом и остановилось, продлевая психологические мучения. Ему хотелось втереться в штукатурку, рассыпаться на атомы, но только бы не быть здесь и сейчас. Денисов, конечно же, проиграл, и не столько из-за ситуации, а потому что просто и банально не умел играть на бильярде. После разгрома Колосков так буднично, без металла в голосе сказал:

– Доложите своему руководству, что начальник училища объявил вам 5 нарядов вне очереди и объясните причину наложения взыскания.

У ротного Чайкина фуражка съехала набок после доклада Денисова, он лишь процедил:

– Ты бы ему еще в преферанс предложил перекинуться.

Спустя несколько лет Денисов, готовя материалы к диссертации, случайно встретился с Колосковым в Ленинской библиотеке. Подошёл к нему, поздоровался. Генерал поднял на него взгляд и попросил представиться. Однако секунду помолчал и добавил: «Впрочем, не надо, я Вас помню». Ну вот когда бы генерал узнал Денисова, если бы тот не прогуливал занятий…

Летний ПУЦ, почти две недели. На занятиях подставляем лица еще не злому утреннему солнцу. К обеду небо пустеет, целый день жара, на редком асфальте побелевшие островки выступившей соли, пыльные деревья застыли и не колышутся листвой. От них не было тени, словно деревья не желали делиться накопленной за ночь прохладой.

Идем по пыльной извилистой дороге. Воздух дрожит над раскаленной колеей, горячая земля жжет ноги сквозь подошвы сапог. Через некоторое время «потеряли ногу» и плетёмся в вразброд, нестройно втаптывая сапоги в серую пыль.

– На месте… – скомандовал взводный. И, оглядев нас, продолжил: – Бегом марш!

– С бодуна, наверное, – тихо говорит курсант Новиков. Взводные на ПУЦе, вдали от жен, попивали иногда и сильно.

Еда, отвратительная каша, прилипает к тарелке, вместо пюре темная жижа, на первое – жидкость с ошметками жил и костей. Каждый вечер берем банку тушенки и вываливаем в общую кастрюлю, появляется хоть какой-то вкус. Образовываются определенные законы, касающиеся приема пищи и ее хранения. Не принято есть в одиночку, спрятавшись, или, например, на выходе из столовой. Неприлично выказывать голод и жадность. Хотя есть охота постоянно, свое и чужое, ночью и днем.

Умывальники на ПУЦе – плохо покрашенные синей краской трубы, в которые ввернуты краны, т.н. «соски?». Вместо раковины длинное жестяное корыто, как у лошадей, по дну которого плывут отходы утреннего моциона: слюни, сопли, вперемешку с зубной пастой. Заткнув полотенце за пояс, чищу зубы и поласкаю под мышками. Фыркаю, как выдра, и вздрагиваю от холодной воды.

Тем временем солнце, висящее поверх крыш и густых старинных тополей, набирает силу. На ПУЦе носим пилотки. Правильно надеть пилотку – целое искусство. Этот головной убор нужно держать скошенным к правому надбровью, с уклоном книзу на два поперечных пальца от бровной дуги.

На завтрак идем возле пруда, в котором постоянно хочется искупаться. Вокруг воды ивы невысокие с неровными стволами. Они больше похожи на скромный куст мягких, округленных очертаний, держащихся на слабом позвоночнике. От дуновения ветра легкие ветки колышутся, отчего может показаться, что поросший ивой берег будто живой.

На входе в старую казарму красуется наглядная агитация. Боевые листки на ПУЦе – неотъемлемая часть процесса ковки молодых политических бойцов. Умение красиво писать и тем более рисовать приветствовалось обеими руками. Были на курсе и свои Рембрандты, такие как курсанты Вадим Пятница и Павел Головачев, но, в принципе, поручить могли любому, и этот любой обязан был изготовить боевой листок по всем канонам партийно-политической работы, независимо от того, умеешь ты рисовать или нет. В 39 группе во время выезда в ПУЦ изготовление БЛ производилось поочерёдно по отделениям и как-то раз было возложено на курсанта Валеру Жукова, бывшего суворовца, являющегося живым экспонатом человека без детства с деревянными игрушками. Валера добросовестно наваял продукт наглядной агитации, как положено заклеймив позором курсантов, не попавших по мишени, и иных «отрицательных» персонажей, провинившихся в других случаях курсантского быта, и, соответственно, похвалив успешных и особо ретивых. По правилам оформления в боевом листке должна присутствовать установленная надпись, определяющая принадлежность наглядной агитации «Подразделение офицера такого-то». В общем, по невнимательности редактора, в лице курсанта Жукова, вместо надписи «Подразделение офицера Бутылкина В.В.» в правом верхнем углу каллиграфически красовалось «Подразделение офицера Булкина В.В.». И этот досадный промах никто вначале даже и не заметил, по причине постоянной усталости, но потом глазастые сокурсники все-таки заприметили лажу, не преминув слегка позубоскалить по этому поводу. Конечно, реакция непосредственного командира не заставила себя долго ждать, и Валера был «натянут» замкомзводом Иваном Качаном, путем повторения сотни раз правильного произношения фамилии взводного.

Выхожу из казармы на улицу. Вдруг внезапно стало очень тихо. Время двигалось словно нехотя, потом совсем остановилось. Воздух сделался прозрачным и пустым, каждый звук будто застыл в нем. Длится это всего лишь краткий миг, потом застывший мир тронулся с места, снова послышался топот сапогов и команды сержантов.

Ночные стрельбы. Фыркнув, как рассерженная кошка, ракета рванулась вверх и пропала в низких облаках, призрачно подсветив их изнутри бледно-красным светом. В темноте учимся уничтожать врага и расстреливаем мишени с подсветкой.

Врагов у СССР было много: страны НАТО, Китай и Япония. Я почему-то в виде противника представлял Китай. Строчу в темноте с фосфорной насадкой на мушку, и мне кажется, что я стреляю по обнаглевшим китайцам. Еще свежи были в памяти события на Даманском. Тогда только-только почил в бозе Великий Кормчий, а мудрый старец Дэн Сяопин осторожно подступался к проведению своих реформ.

После стрельбы остаются патроны. Офицеры с огневой заказывают их с запасом, а неизрасходованные патроны надо было сдавать старому прапору на склад в этот же день или ночь. Когда после ночных стрельб оставались патроны, прапора надо было вызывать из дома, а это опасно во всех отношениях. Нашли выход – неизрасходованные остатки патронов в пруд. На дне столько цинков, что вода в пруду стала приобретать какой-то странный бирюзовый цвет.

Вождение БТР и БМП, военно-техническую подготовку, помимо знаменитого полковника Шавлохова, нам преподавал полковник Рахуба. Его отличала некоторая картавость в разговоре, что делало его похожим на скрипучее дерево. Сдавали вождение мы на ПУЦе на танкодроме. В третьем отделении 32 группы, помимо других славных ребят с просторов всей необъятной нашей Родины, учился отрок из славного города Житомира. И звали сего мужа Серега Максимчук. Садится Максимчук за штурвал боевой колесницы и начинает управлять всей ее мощью БТР, слегка безалаберно и авантюристически. Полковник Рахуба видит, что БТР сбился с пути и летит прямо на него. Рахуба кричит «свогачивай-свогачивай» и машет руками, показывая Макчимчуку направление следования. На что Максимчук делает картинный жест рукой и говорит: «Будь спок, сейчас все разрулим». На полном ходу мордой БТР въезжает в висящий черно-белый ограничитель, который отлетел от удара в сторону и чудом не ударил преподавателя. В конце занятий полковник Рахуба «поблагодарил» Максимчука за виртуозное вождение боевой машины.

В окончании всех наших мытарств на ПУЦе осуществляем пеший переход 30 км до д. Вощажниково, где нас должны были подобрать ЗИЛ-ы и довести до ж/д вокзала Ростова. Идем, слюни пускаем, удивляясь постоянно «горящим» хромачам комбата Подшивалова, который то отставал, то шел впереди колонны. Курсант Курибеков, сняв мокрую пилотку, спрашивает:

– Комбат постоянно чистит сапоги или у него их несколько пар?

Легкие, кажется, сейчас разорвутся, сердце ломает ребра, никто не отвечает Курибекову и не вступает в диалог по поводу блестящих сапог Подшивалова. Финиш на окраине д. Вощажниково, все завалились на траву, сняв сапоги, задрав ноги на стволы деревьев, в ожидании опаздывающей колонны. Ноги горят. Через полчаса комбат неоднократно нервно поглядывает на часы, дает команду:

– Батальон, строиться! Мы все осыпались, как новогодние елки, кишки скрутило ледяной пятерней. Все испуганно смотрят на дорогу: где машины? Неужели топать до Ростова? И вдруг оптимистически бодрая фраза курсанта Гордеева Сергея:

– Так, с машинами нае…и, посмотрим, что будет с поездом!

Народ заулыбался, вдалеке поднялась пыль от колонны ЗИЛов.

Мат для нас – это как второй язык общения. Ты можешь себе позволить в обществе незнакомых людей выражаться матом и вести себя, как гопота? Нет. Тогда почему уважаемые нами огневики и тактики крыли нас матом? Это особая степень доверия. Люди, доверяющие друг другу, не слышат ругани, они ловят суть общения. Так и здесь, они нам доверяли, как самим себе, а мы их за это в ответ уважали и не предавали. И особым индикатором у полковника Семёнова, например, было, что если он перешёл на Вы и нет матов, то точно где-то за собой надо искать серьёзный косяк.

День летом наступает рано и внезапно, согревая всех спящих потоками солнечного света. Вот оно наглядное преимущество огромных оконных рам. Прежние архитекторы думали о здоровье молодой нации, они поддерживали санитарные нормы освещенности в казармах.

Просыпаюсь за несколько минут до подъема – таких, как я, немало. Организм живет по часам и подстраивается под стрессовые условия. Проснуться до подъема – это немножко понежиться в кровати и быть готовым быстро заскочить в сапоги.

Занятие по строевой. Изнуряющая жара. Над училищем висело небо, голубое, как Элтон Джон. В июле, в середине дня, просто стоять на плацу противно, сапоги моментально нагреваются от обжигающего асфальта, кажется, что ногу сунул в печку.

– Левой!

– Левой! Раз, раз! Раз, два, три!

Ничто так не развивает чувства единения толпы, как строй с одинаковым ходом. Ротный Ехвик Ю. А. дает команды четко поставленным голосом, разносящимся над плацем.

Курсовые офицеры и командование батальона – люди разные, понимающие и черствые, добрые и злые, но в целом ответственные и порядочные. Комбат Подшивалов – высокий, твердый, спортивный, настоящий офицер, всегда принципиальный и правильный. Ротный Ехвик Ю.А. – строгий, подтянутый, с безупречным внешним видом, его металл в голосе был не звяканием чайных ложечек, а лязгом передергиваемого затвора. Капитан Балцану А.М., симпатичный мужчина с характерными черными усами, романтик и мечтатель, познакомил меня с творчеством Николая Доризо, которого я люблю до настоящего времени. Старший лейтенант Колесников Н.П. – спрашивающий и по-военному лаконичный, но думающий о личном составе и входящий в положение каждого. Саркисян П.А. – заместитель командира батальона по политической части; мы его называли «мамочка», настоящий продукт партсистемы. Выглядел он, в отличие от отцов командиров, не по-военному: слегка бесформенный, лысоватый, с небольшими усиками, хотя окончил суворовское училище, мастер спорта по штыковому бою, член союза журналистов СССР. Разное к нему было отношение. Не любили «мамочку» за то, что он регулярно отпускал курсанта Титова Максима, товарища с щучьим лицом и вечными прыщами, в увольнение (папа Титова был генералом службы охраны). А любили Саркисяна за почти родительские беседы и добрые наставления на правильную жизнь и терпение.

Легендарного полковника Прудько боялись даже местные воробьи. Настоящий строевой офицер со всеми вытекающими. Про такого говорят: «Ему бы шашку да коня – да на линию огня…»

Курсанты, видя грозного полковника, сразу меняли маршруты, разбегались или переходили на строевой шаг. Прудько мог остановить любого курсанта и за какую-то мелочь влупить пару нарядов вне очереди. Своим присутствием и речами он вносил яркое разнообразие в рутинную повседневную службу.

– Самое главное в жизни курсанта – Устав и Дисциплина. Кто у вас непосредственный прямой начальник? Правильно. Он для вас как мама. Скажет сержант: «Ложись!» – сразу падай. В грязь, снег, собачьи какашки, но падай. С этого начинается дисциплина.

Часто можно было видеть Прудько шатающимся по казармам в поисках недостатков. Крамолой для него было все: от расстегнутого крючка, до причесок и глаженых сапог. Гитары и художественная литература тоже не входили в перечень любимых предметов Прудько.

Сидим на спортплощадке и наблюдаем, как по плацу идет курсант Алексеенко. Увидев Прудько, он подпрыгнул, как заяц, но бежать было некуда, и полковник уже заприметил беспечного курсанта. Алексеенко напрягся и перешел на строевой, за три шага махнул рукой к фуражке.

– Замечание вам, товарищ курсант! Перешли на строевой шаг не за положенных шесть шагов, а за четыре, – взвился Прудько.

Запомнился гражданский преподаватель по философии с обычной русской фамилией – Сараф. Мужичок в больших очках, кучерявый и не злобный. Для курсантов он вообще за счастье, потому что на его лекциях спали все, даже самые ответственные. Мы тогда думали и считали, что философия и военный человек – понятия несовместимые. В армии обращение «Чего ты тут расфилософствовался?» было равнозначным «Что ты тут расп…ся?». А Сараф нарисует два кружочка, проведёт две стрелочки туда-сюда, подпишет «субъект» и «объект» и трындит два часа хер знает о чём… Храп стоит на кафедре такой, что в коридоре слышно.

Давим массу на истории ВКП(б). Зачем она мне нужна эта «история», где я эти знания применять буду? На границе, на войне? Тянет солдат службу в дозоре, а я ему: «Видишь, как на тебя положительно влияет Третий съезд ВКП(б)». Преподы по истории партии нудные, как сам предмет. Они стоят в своих кабинках на лекциях и редко выходят в лекторий. Как будто держатся за спасительный круг. Как им без своих записей, без конспектов? Они-то сами понимают, что преподают, и если забрать у них шпаргалки, они своими словами могут сказать, о чем речь. На таких занятиях мы чувствуем себя в безопасности и спим, кто как может. Иногда в борьбе с курсантским сном полковник Лейман пускается на хитрость. Произносят тихо:

– Все, кто спит…

А потом что есть силы:

– Встать!!! Под смех встает заспанный и ничего не понимающий курсант Петров, он похож на лохматого сонного воробья.

Гоша Гончаров, симпатичный парень, простой и бесшабашный, начал качаться еще на абитуре и к концу второго курса был похож на одного из Атлантов, державших небесный свод. Стою в очереди получения нового парадного обмундирования и слышу возмущения нашего героического штатного старшины батальона ст. прапорщика Капырина, который, измерив Гошу, громогласно кричит:

– Гончаров, твою за ногу! Ну сколько можно качаться? Что мне с тобой делать? И чуть не плача объясняет Гоше, что он, старшина, не может выдать брюки от парадки 48 размера, а китель 54 размера. Не знаю, как уж он крутился, но Гончаров был одет.