Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта

Барон Биньон был тонкий и опытный дипломат, но он, к счастию для меня, не был закоренелый и наглый обманщик. В общем, пришлось ему совсем не сладко.

Был ещё один, очень неблагоприятный для него и чрезвычайно удачный для меня фактор.

Изустно барону Буонапарте дал распоряжение, дабы в особо сложных случаях он сносился со мною, как личным представителем императора в герцогстве Варшавском. И барон таки советовался со мною, и даже не раз. Это, в первую очередь, и способствовало тому, что ответственнейшая миссия, возложенная на Биньона, с треском провалилась, и в мае 1812-го года он по указанию императора был отозван.

Покидая Варшаву, барон оставил у меня на хранение всю канцелярию своего бюро, чему я не мог не обрадоваться, конечно. Можно даже сказать, что я был счастлив. О таком можно было только мечтать!

Просмотрев быстренько целые кипы полученных бумаг, совсем уж малозначащие из них я сжёг, а остальное более или менее рассортировал, как следует разложил по портфелям. Пометив их номерами, и с сим драгоценнейшим грузом переправился чрез Неман и явился в Вильну, к военному министру Барклаю де Толли – но об этом расскажу в своё время, присовокупив довольно-таки любопытные подробности, которые, может, кого и заинтересуют.

Глава пятая. 1811 год, с марта по сентябрь

Помимо бюро французского резидента в Варшаве, которое мне вполне удалось охватить и опутать, император направил в герцогство жандармского полковника Луи Сонье. Прежде сия довольно страшноватая и не склонная ни к каким обобщениям личность находилась при маршале Даву, который, как командующий Эльбского корпуса, имел штаб-квартиру в Гамбурге. В общем, Сонье прошел выучку у этого совершенно бестрепетного и беспримерно последовательного военачальника.

Так что совсем не случайно император направил в Варшаву именно Сонье, предназначив ему место коменданта столицы герцогства. Кроме прямых своих комендантских обязанностей, тот должен был ещё выискивать российских лазутчиков. Слава Господу, успех в этом отношении не слишком сопутствовал Сонье.

Всё дело в том, что российские лазутчики, регулярнейшим образом залетавшие в герцогство, – это были жидовские торговцы и их агенты. То была совершенно особая стихия, с коей чужому человеку враз не справиться. А тут времени-то особо не было, чтобы освоиться в замкнутом, густом жидовском мирке. Так что даже выученику «железного маршала», как называли все Даву, было не одолеть жидовских торговцев, сновавших неустанно по герцогству и проворачивавших весьма ловко не только денежные операции, но и вызнававших кое-что важненькое для подручных Барклая (разумею прежде всего директора Высшей воинской полиции де Санглена).

Да, пару раз Сонье арестовал Гирша Альперна, Захарию Фреденталя и некоторых других, но потом пришлось отпустить, ибо доказать вину их не было никакой возможности. Так что неустрашимый полковник ничего не смог поделать с жидовскою напастию, защититься от которой французы никак не могли даже и тогда, когда уже понимали, откуда идёт угроза для их безопасности.

Несколько раз Сонье обращался за помощию ко мне, но я и в самом деле ничего не мог поделать; только радовался катастрофическим его неудачам. Наконец, Даву не выдержал, и прислал в Варшаву полковника Феликса Кобылинского, возглавлявшего при его корпусе разведывательную службу. Но и сей Кобылинский, как ни бился, уехал ни с чем. В общем, щёлкнули мы Боунапартия по корсиканскому его носу.

Особо хочу остановиться на истории с упомянутым Гиршем Альперном, ибо я имел к ней некоторое касательство.

Сей белостокский житель в мае месяце 1811 года ездил в герцогство Варшавское. По пути, в Цехановце, он по подозрению в шпионстве был арестован поляками. Находился две недели под стражей, но допросы его ничего не дали, и он был отпущен. На основании добытых Гиршем сведений, я составил подробный отчёт и препроводил его к военному министру, то бишь, к Барклаю.

В местечке Радзивиллов, Луцкого уезда тамошний почтмейстер (Грис) был наш человек, и чрез него я переправлял все свои доношения. Так же было поступлено и с отчётом по поводу Альперна.

В сентябре того же года Гирш Альперн был отряжен в Санкт-Петербург, к самому военному министру. Михаил Богданович, в частности, заметил Гиршу: «Его Величество, в вознаграждение ревности вашей повелел соизволить вручить вам подарок (это был перстень в 400 рублей – примечание графа Витта). Исполняя высочайшую волю, мне приятно надеяться, что вы и впредь потщитесь оказывать ваше усердие».

Я очень горжусь тем, что именно чрез меня история с Альперном дошла до начальства и даже до государя. Но более всего отрадно то, что случай с Альперном вовсе не был с исключением (имею в виду не награду, а то, что Гирш совершил).

В герцогстве жидовских лазутчиков ловили. Подозревали со всеми на то основаниями, а вот толку от этого не было никакого. Не пускать же их на территорию герцогства тоже было нельзя. Торговля с приграничными областями шла оживлённейшая, и запрещать её было бы крайне глупо, иначе жизнь герцогства, обременённого тяжелейшими военными поборами, совсем бы задохнулась. Вот жидки и расползались, как тараканы, по территории герцогства. И вот что ещё тут нужно помнить.

Услуги в отношении разведочной части оказывали не только отдельные жиды, но и целиком ихние кагалы, которые заботились о поставлении нам необходимых сведений, и указывали для этой цели наиболее надёжных и расторопных лиц. Где уж тут было справиться Буонапартию и его самоуверенным соглядатаям в герцогстве Варшавском?!

Глава шестая. 1811 год. Октябрь

Кроме бюро французского резидента, во главе с бароном Биньоном и репрессивного аппарата коменданта Сонье, на Боунапартия целиком работали разведочные службы герцогства Варшавского.

Начальник Генерального штаба герцогства, генерал Станислав Фишер, ведал ближней, то бишь приграничной, разведкой. А вот за глубинную, настоящую разведку, направленную супротив нас, ответствен был Юзеф Понятовский, блистательный генерал и военный министр герцогства. Естественно, последний находился под особым моим присмотром.

Как уже говорилось, я решительнейшим образом приударял за милой его сердцу мадам Вобан, а Юзефа моя, в свою очередь, интриговала с самим князем. И в этих обоюдных усилиях мы достигли немалых в общем-то результатов.

Как я уже говорил, я не знал тогда, что Юзефа находилась в тайной переписке с нашим государем, но я заметил, что она послеживает за мной и любит рыться в моих бумагах. Тогда я это приписал тому, что она ревнует к отношениям моим с наипрелестнейшей мадам Вобан, подозревая подлинную страсть. Я пробовал разуверить Юзефу. Но она не оставляла своих регулярных досмотров.

Теперь-то я понимаю, что Юзефа действовала по распоряжению Александра Павловича, но то было время хоть и суровое, но романтическое, и я был ещё романтик и не подозревал истинных мотивов поступков Юзефы.

Итак, мы атаковали князя Понятовского и пассию его. Должен признаться, что первой добилась успеха Юзефа. Воинственный князь сдался первым, не выдержав волшебных чар жены моей. Это только подстегнуло меня, и я со всёусиливающимся упорством продолжал действовать, и вскоре пала прельстительная крепость, именуемая мадам Вобан.

Сходясь в супружеской нашей постели, мы неизменно делились достигнутыми результатами и обменивались добытыми сведениями. Должен сказать, что мадам Вобан почему-то оказалась менее болтливой, чем военный министр герцогства, но, конечно, и от неё я узнавал в итоге массу полезного, захватывающего и даже представляющего чрезвычайный международный интерес. Но всё-таки моя прелестная валькирия Юзефа, признаюсь, частенько опережала меня; на первых порах, во всяком случае.

А сейчас позволю себе одно маленькое отступление.

В первых числах октября 1811 года Варшаву прибыл инкогнито, с тайным визитом, новоиспечённый полковник Мишо (в будущем граф российской империи и генерал-адъютант) – в ту пору он состоял в свите Его величества Александра Павловича по квартирмейстерской части.

Остановился Мишо у нас, в особняке Валевских, под видом пьемонтского путешественника (он и был родом из Пъемонта).

Истинной цели своего визита Мишо никоим образом не разглашал, отделываясь разного рода фантазийными объяснениями. Soit!

На сей раз истину открыла обычно малословоохотливая мадам Вобан.

Наконец-то я с величайшим трудом и после многократнейших усилий добился от неё полнейшей физической взаимности. И вот посреди самых настоящих любовных утех, мадам Вобан вдруг чрезвычайно игриво округлила живые игривейшие свои глазки, даже подмигнула, а затем шепнула мне на ушко:

«Ян (в герцогстве я фигурировал как Ян), душка, могу тебя сильно изумить. Знаешь, что предложили на днях князю Юзефу?! Ты не поверишь никогда. Император Александр предложил перейти ему на русскую службу…»

Вот это была новость! И тут-то я и понял, зачем прибыл в Варшаву полковник Мишо. Я догадывался, что он прибыл от нашего государя. Но не знал, с какою целию.

Но мадам Вобан ещё не окончила своё феноменальное признание: она только начала его, самое пикантное припрятав под конец:

«Князь ответил весьма уклончиво, но он не примет сего предложения. Более того, он известил уже обо всём французского императора».

При этих словах мадам Вобан засмеялась, обвила мне шею лебедиными своими ручками и подарила один из нежнейших поцелуев.

Мадам Вобан явно гордилась своим покровителем, а для нас сообщённая ею новость была очень даже грустная. Выходит, теперь Боунапарте уже точно знает, что не только он, но и мы готовимся к новой войне, и уже не на жизнь, а на смерть.

Мишо я ничего не рассказал, но быстренько сочинил докладную записку, слетал в Радзивиллов, вручил почтмейстеру Гирсу, а тот уже переправил срочный мой пакет в Вильну, к Барклаю.

Между прочим, князь Юзеф Понятовский был ведь очень давним врагом российской империи. Ещё при Екатерине Великой он воевал с нами, и успешно. Потом император Павел, желая задобрить князя и насолить покойной матушке своей, произвёл его в российские генерал-поручики, но Понятовский отказался. То была самая откровенная оплеуха, нанесённая нам. В октябре же 1811 года сыну Павла была нанесена оплеуха хоть и не публичная, но весьма обидная и с последствиями.

Полковник Мишо узнал о досаднейшем провале своей миссии уже в Санкт-Петербурге, когда государь показал ему моё послание к Барклаю.

Глава седьмая. Ноябрь-декабрь 1811 года

Князь Юзеф Понятовский, как я уже подчёркивал выше был военным министром герцогства. Но одновременно он ещё возглавлял все военные силы герцогства, был главнокомандующим. В этом качестве своём он проявлял совершенно особый интерес к разведочной деятельности, и даже более того.

Понятовский, явно превышая свои полномочия польского главнокомандующего, курировал и даже самолично засылал лазутчиков на глубинные территории Российской империи.

Я доподлинно знал, что планы сих экспедиций он разрабатывал совместно с самим Боунапартом. Во всяком случае, французский император в том или ином виде знал обо всех этих планах, и они были им одобрены. Вообще предлагать князю Юзефу перейти на русскую службу – было верх легкомыслия. Он был заклятый наш враг, и было ясно, что все подчинённые ему войска при начале боевых действий вольются в армию Боунапартия.

Кто и с какою целию засылается к нам – вызнать об этом было совершенно необходимо, и тут уже мадам Вобан явно не могла помочь. И всё же сия прелестнейшая особа и в данном случае оказала и мне и империи Российской неоценимую услугу, и вот какую.

Мадам Вобан всё более привязывалась ко мне, много, нежно и подолгу стала ворковать со мною. И вот как-то в её капризной болтовне я различил одну мало значащую как будто фразу, которая очень даже привлекла моё внимание. Вот что именно сорвалось с чудных губок моей новой избранницы: «Дружок, Янек, ты всё-таки такой милый. А вот Юзеф совсем отбился от рук, и даже совсем чепуховые мои просьбочки перестал исполнять. Представляешь?»

«О чём же ты просила его, как всегда, о чем-нибудь невозможном?» – со смехом спросил я.

«Ну что ты, Янек. Я просила о сущей-сущей чепухе. Понимаешь, к нам зачастил с некоторых пор один препротивнейший субъект – пан Ян Володкевич. Ну и что, что он генерал, ну и что, что он известен хорошо самому императору! Я не желаю его видеть у себя в гостях. Но князь стал такой противный: ни в какую, и всё тут. И Володкевич каждый день у нас».

Message, посланный мне прелестною мадам Вобан (случилось это в последних числах ноября 1811 года), я оценил в полной мере и сделал соответствующие выводы.