Лучезарная нимфа

На широкий балкон Юлиева дома хозяйка подала в полдень поздний завтрак, состоящий из мяса фламинго, по моде того времени до неузнаваемости замаскированном под овощами и приправами, устриц, жареных дроздов, салата из шампиньонов с яйцами. Конечно, не обошлось без гарума (соус из мелкой соленой рыбешки) и крепкого фалернского вина, которое по обычаю разбавляли горячей водой из дорогих дамасского стекла кувшинов. На сладкое принесли медовые колобки, запанированные маком и корицей.

К концу дня, когда предпоследний двадцать третий заезд завершился победой синих, в триклинии Юлии начали накрывать роскошный обед. Смотреть на очередной позор зеленых, которые в этот день, в лучшем случае, приезжали вторыми, никто больше не хотел. Собравшиеся хмурились и явно мечтали о скорейшем завершении неудачного дня.

Объявили последний заезд. В воздухе мелькнул белый платок и четыре шестерки вырвались из отворившихся ворот сараев. Юлия хотела было покинуть балкон, чтобы проследить за готовностью и подачей блюд, но в этот момент среди возниц, несущихся в облаках пыли по ипподрому, угадала что-то знакомое. С такой высоты разглядеть детали и лица казалось проблематичным, но молодая женщина узнала стройную фигуру, черные волосы и гордый наклон головы собственного брата. Короткая зеленая туника развевалась за его спиной. Легкие сандалии, зеленая повязка на волосах – вот и вся одежда, которая была на нем в этот миг. Юлия невольно поежилась, представив, как ему должно быть холодно на ледяном ветру и тут же поняла, что никто не узнал Корнелия, а поэтому безучастен к происходящему.

– Мой брат! Посмотрите, он сам управляет колесницей! – закричала она.

Внимание собравшихся тут же вновь обратилось на ристалище. Рыжая Ливия потрясенно ахнула, бледнея. Все-таки не умеет скрывать от мужа своих истинных чувств. Достанется ей завтра, после праздничного пира. Клавдий всем корпусом подался вперед с заинтересованно распахнутыми глазами. Клодий покосился на Ливию и нахмурился, сын сенатора от восторга заорал что-то нечленораздельное. Сенатор удовлетворенно хмыкнул, вслух заметив, что мальчишка (кого он имел в виду собственного сына или Корнелия непонятно) совсем помешался на своих лошадях. Остальные гости тоже по-разному выразили свои удивление и заинтересованность.

Судя по всему, не только на балконе Юлия заметили самозваного возницу. В соседних домах с окнами и балконами, выходившими на цирк, а также в самом цирке зрители повскакали со своих мест. Несколько раз начинали скандировать имя Корнелия. Конечно, это было необычно, чтобы знатный юноша сам взялся управлять своей шестеркой. В древности граждане не стыдились состязаться в забегах, но с течением времени нравы изменились и теперь возниц набирали из низших сословий, хотя самые удачливые из них зарабатывали немало.

Первые несколько метров забега самые важные. В большинстве случаев все решают именно они. Вырвавшуюся вперед колесницу редко удается обойти. Корнелий это понимал, поэтому, во что бы то ни стало, стремился обогнать всех еще до первой меты. Ему достался внешний круг, самый длинный, зато лошади, запряженные в легкую колесницу, – самые быстрые. Это были его лошади, заботливо выращенные и обученные, без бича понимающие команды кучера. Он приберег их для последнего заезда, где должен был выступать один из лучших возниц, на которого Корнелий возлагал большие надежды. Возница неожиданно свалился с острыми коликами. Эллий, неотступно дежуривший в конюшнях весь день, напрасно старался поставить его на ноги.

Корнелий мог вообще отказаться от участия в последнем заезде, но, вспомнив обо всех сегодняшних неудачах, решился сам испытать судьбу. Отец начал обучать его нелегкому искусству возницы еще ребенком, потом увлечение переросло в страсть. Эту шестерку вороных пятилеток юноша знал с их рождения, сам обучал и холил, а в предшествующие празднику дни, несколько раз разминал на этой же арене.

Лошади шли ровно, беспрекословно подчиняясь командам. Однако, несмотря на их послушание, несмотря на желание вырваться, убежать, первый круг дался с трудом. В последний заезд все выставили самых сильных участников. Зато со второго круга Корнелий понял, что его вороные, не битые кнутом, не трепещущие перед своим хозяином, медленно, но верно начинают обходить остальных. Он негромко прикрикнул на них, и они еще ускорили бег. Колесница буквально летела, едва касаясь колесами пыльной дороги. В третий поворот Корнелий вошел первым под гром несмолкаемых оваций.

Домициан вскочил со своего места, наблюдая заезд. Лицо императора горело от восторга. Его друг, Аррецин Клемент с презрением на лице пытался делать нелицеприятные замечания в адрес патриция, опустившегося до позорной роли возницы, но Домициан не слушал. Его всецело занимал прекрасный юноша, не побоявшийся вступить в схватку с самыми именитыми возницами Рима. Оба консула заинтересованно смотрели на арену. Их глаза сияли почти также ярко, как глаза императора.

На четвертом круге Корнелий уже на корпус опережал остальных, на пятом его начал догонять красный. Усиленно орудуя бичом, он заставил своих коней совершить невозможное, но лишь на короткий срок. Уже в середине шестого круга красный отстал даже от двух других колесниц.

Корнелий победил. Он сам не понял, что совершил, когда красная ленточка победителя обвила его руку. Шум в цирке стоял невообразимый. Зрители били в ладоши, вскакивали со своих мест, орали безумными голосами, в порыве восторга срывали с себя одежды и размахивали ими, словно знаменами. На балконе дома Юлия Публия Гая все также кричали, обнимались, поздравляли друг друга и Юлию. Клодий в порыве великодушия простил свою жену, заметив, что у нее, в отличие от многих, правильный любовник.

Домициан сидел с самым счастливым лицом, не удостаивая вниманием злые выпады Клемента. Цезарь пожелал собственноручно наградить победителя, не желая уступать эту роль ни одному из консулов.

Между тем болельщики повалили с рядов на арену. Корнелия вытащили из колесницы, принялись качать, под одобрительный гул толпы, так, на руках, донесли до ложи Домициана и консулов, подняли туда и только после этого отступили.

Цезарь, сияя от удовольствия, возложил лавровый венок на голову юноши, подал ему пальмовую ветвь (символы победы), а также увесистый мешочек с сестерциями.

– Корнелий Виртурбий, – произнес он затем, – Несмотря на свое высокое положение, ты не побоялся взойти на колесницу, чтобы защитить честь зеленых. Ты доставил мне истинное наслаждение своей смелостью и своим искусством. Двери моего дворца отныне всегда открыты для тебя. На сегодняшнем пиру в честь наступления Нового года и избрания консулов ты также будешь моим желанным гостем.

Корнелий с достоинством поклонился и ответил, что рад был доставить удовольствие самому величайшему из правителей и почтет за честь прибыть на сегодняшнее торжество, чем вызвал еще одну довольную улыбку императора. У молодого человека кружилась голова, радостно и часто билось сердце. Спускаясь с трибун на арену, он еще раз поприветствовал всех, поднимая высоко над головой пальмовую ветвь.

Юлию утомил прошедший день. Немало радости принесла ей, без сомнения, победа Корнелия, она рассчитывала, что, несмотря на их размолвку, он появиться отпраздновать свой триумф вместе с близкими ему людьми, но его слуги передали ей, что он отправился прямиком во дворец на Палатин, удостоенный высочайшей милости быть принятым императором.

Юлия с сожалением поняла, что примирение придется отложить. Проводив последнего гостя, она разделась, отпустила слуг и блаженно растянулась на мягком ложе в спальне. Перед глазами плыли колесницы, в ушах звучал несмолкаемый шум толпы. Она вспомнила, как ликовали зрители, подбрасывая ее брата в воздух. Вспомнила лавровый венок, которым Домициан увенчал его чело. Воспоминания постепенно перетекали в образы, становясь частью сна, но вдруг что-то заставило ее вздрогнуть и пробудиться. Шорох или взгляд? Она чуть привстала, внимательнее вглядываясь в ночной полумрак, разгоняемый слабым светом одинокой лампады на низком столике у окна. Как будто чуть шелохнулись занавеси, скрывающие вход в спальню, или послышался едва различимый вздох.

– Войди, я вижу тебя! – наугад бросила она, немного испуганная собственными ощущениями. Она не ожидала, что там кто-то есть на самом деле, скорее хотела успокоить этим окриком себя, но в ответ на ее приказ в спальню шагнула высокая фигура.

Юлия вскрикнула и вскочила. Лампада озарила обнаженный мужской торс, смуглую кожу, блеснула в черных как ночь глазах.

– Кефей? – изумленно выдохнула она, – Что ты здесь делаешь?

Он шагнул ближе, пожирая взглядом роскошное тело, едва прикрытое прозрачной туникой. Этот полубезумный взгляд сказал ей больше, чем слова. Она перестала бояться, чувствуя знакомое желание, поднимающееся изнутри. Он все-таки пришел, хотя пытался казаться неприступным.

– Я даю только один шанс, и он у тебя уже был, – вымолвила она жестко, проверяя его на стойкость.

– Не понимаю тебя, госпожа, – отозвался он, хриплым от волнения голосом, – Я находился рядом, чтобы охранять твой покой.

– Ты подглядывал за мной, – упрекнула она его, изогнув в усмешке губы, – Что ты пытался увидеть?

– Сладко ли тебе спиться, госпожа.

Она тихо засмеялась, обнажив в улыбке белые зубы, и тут же проговорила страстным шепотом:

– Чего ты хочешь, Кефей?

Со вчерашнего вечера он бредил ею. Его руки помнили нежную кожу ее стройных ножек, ее полный страсти взгляд. Его все сильнее к ней влекло, но она словно не замечала его больше, всецело занятая домашними заботами, гостями и мыслями о цирковых победах. Ему оставалось только издали любоваться ее удивительной красотой.

– Мне нужна ты! – отозвался он на ее вопрос с неожиданной даже для себя самого откровенностью, не делая, однако, попытки приблизиться.

Он думал, она, в лучшем случае, прогонит его, но Юлия опустилась на широкое ложе, поманила его к себе рукой, разглядывая сильное, молодое тело бесстыдным взглядом.

– Подойди же. Зачем ты медлишь? Я уже простила тебя за твое вчерашнее неповиновение.

Кефей почувствовал, как кровь с новой силой забурлила в жилах, сорвался с места, быстро преодолел разделяющее их расстояние, упал на ложе и, ни слова не говоря, впился отчаянным поцелуем в манящие уста.

– Прости, ты слишком мне нужна! – прошептал он, спустя несколько мгновений и новым поцелуем заглушил стон восторга, рвущийся из ее груди.

Их захватила настоящая буря. Желание было настолько сильным, что причиняло физическую боль, ослепляло и оглушало. Юлия не помнила себя такой. Она не знала, что страсть может разрывать изнутри, голос срываться на крик от наслаждения и счастья, не знала, что можно не чувствовать впившихся в кожу зубов и ногтей, не знала слез блаженства. Все ее прежние любовные приключения, казались невинной игрой по сравнению с этой невероятной реальностью. Она не понимала, как жила прежде без Кефея, без его рук, губ, горячего шепота.

Когда спустя много часов они оторвались друг от друга, наступило утро. Их глаза все еще были голодны, а тела доведены до изнеможения.

– Почему именно ты, почему? – говорил Кефей, лаская нежную кожу ее бедер, – Почему не любая другая? Почему ты?

Юлия не спрашивала о значении его слов, понимая их по-своему. Переполненная новыми ощущениями, она вцепилась в него обеими руками, отвечала на странные вопросы поцелуями и прерывистым шепотом:

– Не оставляй меня… не оставляй.

Глава 6 Пир

Холм Палатин начал свою историю задолго до основания Рима. Около трех тысяч лет назад на этом месте жили пастухи, чтившие покровительницу стад – богиню Паллес, в честь которой холм и получил название. С этого места, по легенде, началась история Рима. Именно сюда волнами Тибра прибило корзину с двумя младенцами Ромулом и Ремом, ставшими основателями «Вечного города».

После разрушительного пожара, уничтожившего прежние строения, Домициан велел возвести здесь целый комплекс, строительство которого все еще продолжалось.

Северо-западную и центральную части застройки уже занимали жилая резиденция Домициана, перестроенная из оставшейся нетронутой пожаром части дома Августа, а также прекрасный дворец, предназначавшийся для проведения всевозможных собраний и публичных мероприятий, в котором сегодня Домициан принимал гостей. Дворец имел прямоугольную планировку, двумя сторонами, снабженными портиками и колоннадой выходил на площадь. Входная лестница вела к узкой части наружной колоннады. Перед входом на постаментах красовались статуи, изображавшие богов и самого Домициана в образе Юпитера.

Приглашение на пир к императору считалось великой честью, которая при Домициане, однако, стала честью сомнительной. Проигнорировать приглашение и не явиться, или даже просто немного опоздать было равносильно смертному приговору. Какие бы дела не задерживали тебя, нужно было бросать все и ровно в назначенный час являться во дворец. А порой и являться было опасно. Нередко, гостей по прихоти подозрительного императора бросали в застенки едва они переступали порог дворца.

Корнелий еще ни разу не появлявшийся при дворе после смерти своего родителя, случившейся чуть менее трех лет назад, тем не менее, был осведомлен, как болезненно реагирует нынешний цезарь на всякого рода своеволие. Поэтому в нужное время был на месте.

Через роскошный тронный зал, освещенный сумеречным светом, проникающим в отверстия наверху, мимо мрачной дворцовой охраны, сквозь обширный внутренний двор с мраморными колоннами и большим восьмиугольным фонтаном, молодой человек проследовал в богато сервированную трапезную, где стены казались прозрачными от облицовки их лунным камнем, и где на возвышение было устроено особое место для императора и близких ему людей.

На триклиниях, расставленных вдоль стен, на роскошных белых, шитых золотом покрывалах и подушках, набитых тонкой овечьей шерстью, возлежали приглашенные, по большей части сенаторы. Юноша узнал Марка Кокцея Нерву, одного из старейших и самых уважаемых мужей Рима, хорошего знакомого своего отца, некогда провозглашенного консулом, а сейчас занимавшего достаточно высокий пост в сенате. Несмотря на почтенный возраст, Нерва оставался статным мужчиной с живым, ясным, взглядом темных глаз. Узнал Корнелий и доброго толстяка Флавия Клемента, родственника Домициана, отца двух превосходных сыновей – Веспасиана и Домициана, – признанных при бездетном императоре его преемниками.

Рядом с Нервой расположился Марк Фабий Квинтиллиан, известный ритор, автор множества книг по педагогике и литературе, а также воспитатель императорских наследников.

На центральном триклинии возлежали консулы: Тит Аврелий Фульв и Марк Азиний Атратин, сменившие пурпурные тоги на белые. Оба не слишком молодые, нервные, похожие друг на друга словно братья, хотя таковыми не являлись. Рядом расположился префект Рима Аррецин Клемент, среднего роста мужчина сорока с небольшим лет, худой, с вытянутым лицом, черными насмешливыми глазами и впалыми щеками, покрытыми сизой щетиной, которая, росла столь быстро, что он не успевал ее сбривать. Черные волосы, чуть длиннее принятой моды, на шее завивались колечками. Выглядеть он мог бы вполне привлекательно, если бы не его вечная привычка кривить в недоброй ухмылке рот. Место императора подле Клемента пустовало.