Первые шаги. Стихи и проза

И, может, есть смысл ждать рассвет,

Что однажды придет,

О котором поет зари красота.

Как часто современный человек смотрит вверх, на звездное небо? В его тишину, в его необъятность. И насколько часто осознает, что у неба нет границ, что там действительно безконечность, нет там конца, стены, границы, – только вечность – неограниченная, вдохновляющая, та, после которой взгляд становится наполнен новым невыразимым смыслом и та, после которой осознаешь свою малость, но вместе с тем и ценность, радость и упоение тишиной, как необычайно важная часть цельного и возвышенного бытия.

Поднимая глаза вверх, стоя в темноте и свободные от световой завесы причудливых искусственных фонарей, мы стоим в самом эпицентре собственного переживания, находясь в то же время на краю Вселенной, если таковая у Вселенной есть. В этот момент можно услышать тишину. Не отсутствие звуков, но присутствие тишины во всем, в звездах, в безконечности, в моменте, в себе.

Раньше звёздное небо виделось мне плоским, словно купол над головой, безмолвный экран широкоугольного телевизора. Но однажды небо ожило, став для меня объемным, пролив осознание того, что звезды живые, разлитые в пространстве подобно божественной ртути в порядке, продиктованном волей до сих пор неизвестного мне архитектора, что они сияют, излучают каждая свою уникальность, участвуя всем своим существом в гармонии Вселенной.

Звезды едины с пространством, окружающим их своими космическими объятиями, равно как Земля – неотъемлемая часть Космоса. Порой возникает ощущение, что сияющие прекрасным светом звезды есть выражение самого космического пространства, окружающего их, но остающегося незаметным, словно руки матери за спиной играющих в песочнице детей.

Будто само солнце, теплое и интенсивное днем, разлилось на ночь по небу в виде небольших сияющих ночной прохладой звёздных обителей, дарящих свой сияющий покой путнику, ищущему вдохновения, простора, свободы. Ищущему света солнца, но не способному еще пока смотреть на него днем.

Если еще нет возможности нащупать глазами простор вокруг себя, среди пейзажей и портретов повседневности, свободное небо над головой есть всегда. Оно сопровождает нас по жизни, всегда готовое быть вдохновителем, опорой, всегда готовое быть. Оно умеет молчать. Небо, обладая свободой, способно делиться ею в своем молчании, передавать внутреннее ощущение неба, едва уловимое осознание, что один и один теперь один и частичка одного.

Каждый раз, молитвенным жестом возводя глаза к небу, смахивая ресницами свое вымышленное одиночество, устремляясь к Всевышнему в чувствах и мыслях, мы неизмеримо обогащаем себя милостью его присутствия и спокойной возвышенной любви, ценной и непостижимой, необъятной. Той, которая просто есть. Той, которая проста.

Молчание

Из всех действий, на которые способен человек, молчание – достойнейшее. Вытесняя слова, раскрывая их условность и поверхностность, молчание делает жизнь утонченной и живой.

Самыми близкими считаются люди, с которыми есть о чем помолчать. Самыми ценными считаются те, которые умеют молчать вместе. Молчание ощущается как действие и бездействие одновременно. Человек молчания глубок и необъятен, непонятен для ума. Рядом с молчащим нейронные сети оживают, ум в растерянности смолкает, растворяясь осознанием запредельности молчания, его пограничностью между болтливым умом и необъятной тишиной.

В моем понимании человек молчания – это человек действия.

Почему-то вспоминается мой отец. Он никогда не медитировал, не интересовался духовностью. Материалист от Бога. Но мы умели молчать, и это молчание было шедеврально. Итальянцы были бы вдохновлены и озадачены таким сценарием жизни. Выразить это невозможно, это можно только прожить. Двое, которые молчат. Точнее один и один в молчании. Мы были настолько разными, что единственное, что было у нас общего – это наше молчание. Оно было разным: тяжелым, словно свинцовые заводи осенних озер, легким, как юмор Раневской. Каждый раз молчание было иным, перетекало, оно не вторило себе. Мы повторялись, целуя друг друга в щеку, обнимаясь, обсуждая дела и календари, но молчание было всегда новым, свежим.

Мы редко встречались за столом, еще реже взглядом, но его присутствие было для меня молчаливым уроком. Из таких уроков я получала опыт, пример, воспитание. Сам его запах и атмосфера вокруг него говорила о том, что слова не заменят действий, фантазии – реальности, вымыслы – жизни, что обещаниями никого не накормишь. Разве только глупцов. Он, жесткий и волевой, был обратным зеркалом моей податливости и трусливой нерешительности.

Тут вспоминается пословица ВВС США «Все хотят в рай, но никто не хочет умирать». В этой странноватой и колкой фразе, по сей день заставляющей мои внутренности совестливо ворочаться от непринятых решений и несовершенных дел, заключена суть всей его жизни, его молчания, его труда над собой.

Можно сказать, что молчание было третьим, оно спасало наши отношения, доверие, взаимную свободу, личное пространство. Оно учило нас обоих, будучи чем-то иным, объединяющим и мудрым. Его колоссальная сила воли, чувство юмора и великодушие останутся со мной надолго именно благодаря молчанию.

На театральной сцене моего ума разыгрываются пьесы различных жанров, повествующие о победах, сражениях, радостях, обо всем, что только может расшевелить зрителя восторгом, плачем, замысловатостью действий, отвлечь. Но только молчание – пропуск за кулисы, билет в действительность. В одну сторону. Минуя завесы тяжеленных штор и легкие тюли декораций, молчание раскрывает актеру его роли с разных сторон, снимая натруженные долгими репетициями маски, парики, выбивая любую бутафорию из рук своей реальностью, фактичностью, позволяя ему, актеру, стать зрелым, разумным, заставляя чувствовать, проживать, быть. И все это с ловкостью чеширского кота, улыбающегося из пустоты.

Возможно, молчание – это труд. Труд над собой, своим внутренним наполнением, углублением. Молчание, словно некий замысловатый магнит, притягивает к себе тишину. Трансформация молчания с его интенсивностью, проживанием жизни, вкупе с податливой едва ощутимой своим присутствием тишиной создает завершенность и полноту внутреннего бытия. Бытия одного и одного.

«Голый король»

Я поймала себя за руку, с поличным…на мыслях о том, что одежду на своем теле я воспринимаю более естественно, чем само тело без одежды. И вот что из этого вышло.

«В этом мире так много одежд и мы порой отождествляем себя с ними. Пусть неосознанно, мы подгоняем свое священное тело под новые модные формы, фасоны и цвета, которые, как мы считаем, покажут нас такими, какие мы «есть», особенными, подчас забывая, что единственное, что действительно для нас характерно – это наша нагота.

Наше естественное состояние, простое, живое, поначалу диковатое, как пот на спине в полуденном автобусе, зато как есть.

Теперь редко возникает ощущение, что проблема в одежде, мы-то по наивности полагаем, что менять нужно себя, вгонять себя в формы от кутюр, в рамки, стандарты, словом, что «потеть в автобусе нельзя». На деле это промах. Можно.

Мы по сути всегда нагие, и в одежде, и без нее, 24/7. И только наше отождествление с нарядами создает для нас иллюзию «одетости». Но мы все равно останемся голыми, как в примерочной ни крутись. Это наша природа – быть нагими, как для цветка – цвести, для воды – течь. В «одетости» это не так очевидно, не так заметно, есть призрачный  шанс спрятаться от своей дикой наготы. Шанс, который иногда лучше упустить.»

Моменты счастья

Я задумалась, в какие моменты я действительно испытываю счастье? Когда глажу дерево, его шершавую кору, со мхом и проворными муравьями, торопливо бегущими то вверх, то вниз, а то и вовсе вбок. Когда пою или читаю стихи деревьям, пью чай на природе. Когда позволяю себе танцевать, отпустив себя, доверяя своим движениям, когда мне тихо и уютно в себе. Когда я чувствую, как снег ложится на лицо, хлопая ресницами со снежинками. Словом, когда живу. Это те моменты, когда нет желаний, ожиданий, нет будущего и прошлого. Когда я сонастроена с природой, обновляющейся каждый момент и такой постоянной в то же время. Когда я в настоящем, здесь и сейчас. И это здесь и сейчас напоминает чем-то ощущение дома, где тепло и в то же время свежо, где есть все, и в то же время ничего, где просторно и легко, дома, где я есть.

Моменты искренности

Настоящая любовь не измеряется тем, ради чего ты готова умереть. Скорее тем, с чем ты готова жить. Ворчащий муж, капризные дети, храп по ночам, дочь-неудачница, сестра-нытик. Она определяется недостатками, покрывая их с лихвой. Любовь любит недостатки, совершенства ей любить ни к чему, у них и так все хорошо.

Подари мне свой недостаток,

За который тебя любить.

Можно трещинки на пятках

Иль привычку сок кипятить.

Подари мне просто повод

Зацепиться за твой нос

Или за пьянящий омут

Посеребренных волос.

Подари мне недостаток,

Можно россыпь их, букет.

Можно сотню иль десяток,

Чтоб любить их пару лет.

Иисус и тарелки

Мыл ли Иисус за собой тарелки и обувь, если она у него была? Помогал ли он по хозяйству Богородице? Ведь, как известно, 2000 лет назад не было технических благ и люди жили так, как жили. Вода вероятно добывалась в колодце, справляться нужно было всей семьей, каждый был при деле, и маленький Спаситель.

И все это в жарком Израиле с его пыльными шумными улочками, наполненными запахами и голосами восточного базара.

Что интересовало меня всегда, так это танцевал ли Христос, шутил ли когда у апостолов были серые будни?

И почему тогда у нас нет картин танцующего, поющего Христа, обнимающегося?

Каким он был человеком, было ли у него любимое блюдо, песня, гимн, книга, писание? Может он обнимал деревья или рыбачил в пруду, улыбался себе в зеркале водной глади, наблюдал за облаками?

Когда он был ребенком, какие у него были игрушки и копал ли он траншеи в огороде для муравьев?

И может тогда есть смысл дополнить для себя образ Божественного, оторванный от обыденной жизни, от его повседневных трудностей, ежедневных забот его Живостью и возвышенной человечностью, любящей простотой и нежной справедливостью, одобряющей улыбкой и легкостью в общении?