Тверской король

– Так витамины же, Варь. Живьём их надо есть. Сваренная ягода – мёртвая ягода.

– Не болтай ты! Набрался невесть где. Дураком прослышь. Ну где мы тябе найдём сырых ягод зимою?

– Да я ж не про то. Зимой – это ясное дело, а вы сейчас сразу набрали и в таз, на огонь, сахаром всё губите.

– Не, – вытирала баба Варя платком горошины пота со лба. – Это на день – два оставь, всё в гниль пойдёть, перебирай потом, где сок, где ягода, где птицы склевали. Если чарница то она можа еще день постоять, а малина то уй, ягода такая, что на месте сок дает. Примянается так, что побрать корзину не можу. Побираю, побираю, глянь, а она в низину ушла. Не… лучше увсё сразу переберу и варенье наварю. А то потом возися до ночи. Дело надо сразу делати. Ежели по твоему уму, то ягоду сразу делать надо, да… каждый Божий день всё уносит питательное из няё.

Местные научили городских как с ягодой управляться. Как на ветру чистить и сушить, как правильно варенье варить. Юрий Степанович поначалу упирался, своей теории следовал. Но дочке пару баночек на зиму всё же заготовил.

Под конец августа повеяло осенью. Ночи становились всё холоднее. Всё чаще сильные ветра приносили дождливые дни, а солнце, казалось, остывало на глазах. Пошли холодные зори. Полина с каждым днём грустнела. Дети разъезжались. Даже лес уже не радовал. Отец вечерами ходил к реке на уток «стоять». Девочка всё чаще оставалась в тёплой, натопленной избе и грелась у печки. Уезжала она с грустью, ей так хотелось продлить лето хотя бы чуть-чуть. И она прощалась вслух с домом, который грустно смотрел им вслед своими занавешенными, белыми окнами.

– Я приеду. Я скоро обязательно вернусь к тебе, – кричала она опустевшей избе, постепенно удаляясь с тяжёлым рюкзаком за спиной по широкой деревенской дороге.

Глава 4

В этом году Юрий Степанович купил машину «ЛуАЗ» по квоте за пять тысяч рулей. Машину прозвал Матильдой и обращался с ней ласково, как с женщиной. Ездил на ней в городе и по деревенским дорогам. Особенно радовался и гордился ею на весенней охоте, на скользких, разбитых лесных дорогах, залитых водой и заваленных сломанными ветками. На таких дорогах его Матильда истошно ревела, пробираясь через непролазный лаз, замызгиваясь грязью. Ревела на пониженной передаче, распугивая всё лесное зверьё. С появлением машины деревенская жизнь охотника преобразилась. Он стал разведывать новые, дальние места, куда местные жители не доходили. Им были открыты новые поляны, болотины, никогда не хоженые грибные и ягодные места. Машину Юрий Степанович приобрёл во второй половине лета, а до того времени он всё также ездил в Излучину поездом.

Всякий раз приезжая в деревню, Юрий Степанович первым делом хорошенько протапливал дом. После последнего весеннего визита, изба к лету всё равно успевала пропахнуть сыростью и затхлостью нежилого помещения. У охотника всегда заранее были уложенные в печке дрова. Чтобы, когда он приезжал, от него требовалось только поднести спичку и развести огонь. В этот приезд Юрий Степанович сделал всё как обычно: разжёг печку, вынес для просушки одеяла с подушками, принёс колодезную воду, поставил греть чайник. Полина забралась на печку и уснула. Эту дорогу в поезде Юрий Степанович перенёс плохо. Было душно, на соседней койке ехала женщина с маленьким ребёнком, который часто хныкал и тревожно спал. По этой причине всю дорогу до деревни охотник не сомкнул глаз. Он смотрел в тёмное окошко поезда и переводил взгляд со своего отражения в стекле на тёмные, сливающиеся стволы деревьев. Редкие фонари жирным пятном проплывали в темноте, и снова он разглядывал своё искажённое лицо. Изредка с надеждой смотрел на наручные часы. Зевал широко, до слез.

Ставя чайник на огонь, Юрий Степанович мечтал поскорее прилечь, утолить жажду сна. Но, несмотря на усталость, закрутился во дворе, решив разом покончить и с порослью, в которой утопала вся дорожка от калитки к дому. За это время все дрова в печи успели прогореть, угольки, казалось, потухли. Юрий Степанович вошёл в дом, глянул в печь и не проверив как полагается угли, закрыл заслонку трубы. В глубине печи теплился жар с редкими искрами догорающих в золу поленьев.

Полина продолжала спать. К тому времени солнце уже поднялось высоко, собрав росу с полей и лесов. Завидев прибывших, Варвара Семёновна поспешила поприветствовать Юрия Степановича. Они перекинулись несколькими радушными речами через забор, и охотник пошёл обратно в дом. Он подумал перенести дочку на кровать.

– Полька? – тихо позвал отец, заглянув на печь. – Давай переляжешь, как следует выспишься, – Полина не шевелилась. – Поль!? – он взял её за маленькое плечико и повернул на себя. Подхватив под голову и ноги снял с печи. Тут его руки дрогнули от испуга. Спазмом свело в груди. Губы, щёки, всё личико девочки выглядело неестественно бледным. Отец судорожно стал теребить дочь, перебирая пальцами по её мягкому, поддающемуся телу. От волнения и растерянности Юрий Степанович стал задыхаться. Шарил глазами по дому. Ничего не мог придумать.

– Милая моя? доченька? – Его глаза задребезжали от слёз. Он выбежал на улицу с ребёнком на руках.

– Варя! Варя! – истошно вопил охотник, потеряв разум. – Врача! – его колени подкашивались, руки тряслись от напряжения.

Из ворот показалась баба Варя.

– Ах Божешь мой! Что стряслося то?

– Врача! – снова орал охотник, выставляя вперёд руки с лежавшей на них девочкой.

– Божешь мой… Да где ж его взять-то, в этой глуши? – Следом за женой в открытой калитке показался дед Петя.

– На том берегу к Илье сестра ездить, она фельдшером, кажись, работала. Можа, и ща тут. Беги к ней, – обстоятельным голосом сказал Пётр Иннокентьевич.

Чтобы сократить путь, охотник решил бежать до моста через поле. Ноги его не слушались, он спотыкался, один раз упал на колени, задыхаясь от волнения и бега. Он постоянно смотрел на дочь. Не поздно ли? Успеет ли донести? Тем временем лицо девочки менялось. Постепенно оно стало наполняться привычным розовым румянцем, живостью губ, подёргиванием ресниц. Свежий кислород наполнял лёгкие, и с каждой минутой приносил ещё больше жизни. Заметив это, отец остановился, схватил дочкины ладошки, приложил к губам. Они были влажные и тёплые. Полина пошевелилась, сжала пальчиками руку отца. Прерывисто закашляла.

– Боже, какой я дурак! Идиот! Чуть не загубил тебя, Полечка, – его плечи содрогались от внутреннего рыдания. Глаза слезились. Полина продолжала лежать на его руках и смотрела на отца непонимающими, мутными от сна глазами.

– Пап, ты чего? – заплетающимся языком произнесла она.

– Ой, дурак, дурак. Чуть не потерял тебя. Жизни бы мне не было, прости меня, доча.

Она устало откинула голову назад на широкую отцовскую ладонь, слабо кивнула ему.

– У меня так голова болит, пап.

– Я знаю, милая. Это я во всём виноват. Проклятый дурак.

Вернувшись в избу, Юрий Степанович открыл настежь дверь дома. На улице в тени яблони поставил раскладушку и уложил Полину. На свежем утреннем воздухе девочка вновь заснула и проспала ещё много часов, в течение которых отец часто подходил к ней, всматривался в дивное дочкино личико, слушал дыхание и вновь шёл заниматься домашними делами. Сам же он теперь уснул только вечером. Разбитый, дико уставший, с болью в сердце.

В это лето Полина много времени проводила с отцом в лесу. Каждый день они ходили несколько километров лесными тропами. Отец учил дочь обращаться с компасом, ориентировке по местности, работе с картой. Такие прогулки были им в удовольствие. Полина видела лосиные следы, изрытую кабанами поляну, определила следы выдры, идущие по песчаной косе к воде. Вместе с отцом прислушивалась к птичьим голосам и видела глухаря, тяжело взлетевшего с сосны.

В то же время девочка продолжала ходить на ферму, как и раньше помогать бабе Варе. Недавно в колхозном стаде отелилась корова. Маленький, хиленький телёночек, совсем не пригодный для жизни, плохо вставал на ножки, молоко пил без жадности, иногда даже с неохотой. За неделю до этого дети рассуждали:

– Спорим, будет бык? – уверенно говорил Паша, сидя на крыльце своего дома и грызя сухарь. Найда сидела у его ног, гипнотизируя покорным, мягким взглядом любимое лакомство.

– А если родится девочка? – спросила Полина.

– На что поспорим?

– Не знаю, придумай.

– Легко! Если будет бык, я тогда попрошу дядю Васю, чтобы его назвали в честь меня. А если тёлка, то в тебя.

– Давай! – и девочка протянула руку, чтобы заключить спор.

Паша всем видом уже ликовал.

– Найди, голос! – восторженно скомандовал он. Собака нервно и нетерпеливо заскулила, перебирая на месте передними лапами, затем также нервно тявкнула и получила желанный сухарь.

Бычок прожил недолго, так и не научившись твёрдо стоять на своих маленьких, чистеньких копытцах.

Собрались как-то Пётр Иннокентьевич с бригадиром ставить сетки на линя. За компанию позвали Юрия Степановича. Линь водился на дальнем озере, куда без машины проехать было нельзя. Поехали с ночёвкой. Дочку Юрий Степанович оставил на Ивановых. Девчоночки только обрадовались такому подарку. Никогда они ещё не ночевали вместе. Приехав на озеро, рыбаки поставили сети, развели костёр, открыли водочку. Разговоры шли быстро и скоро. Юрий Степанович рассказывал об охоте, вспоминал курьезы. После Пётр Иннокентьевич вставил несколько слов о хозяйстве. Немного пожаловался. Румяный бригадир Василий Балабанов, в основном поддакивал, улыбался и от жара костра краснел ещё сильнее. Юрий Степанович пил меньше всех, потому засыпал долго, часто ворочался, смотрел в глубину неба и слушал затихающее потрескивание костра. Огонь ещё долго утихомиривался, показывая маленькие язычки пламени в глубине прогорающих поленьев. Ещё небо не успело наполниться черничным цветом, как Пётр Иннокентьевич, пробудившись во сне, начал кричать, не размыкая глаз:

– Варька! Горим! Избу спалим! Варька! – и стал в слепую руками водить по траве. От крика пробудились остальные.

– Иннокентьич, ты чё орёшь, взбесившийся? – загорланил на него Васька.

Юрий Степанович разглядев у его ног горячую, чуть тлеющую, внутреннем пламенем головёшку, тыкнул пальцем в темноту. – Глянь, отскочила зараза от костра.

Василий расхохотался, попутно откашливаясь от смрадного папиросного дыма, осевшего в его лёгких после вечера.

– Петька, спалишь хату, вставай! – подзадоривал его Василий.

Пётр Иннокентьевич, уже немного пробудившийся, отмахнулся от соседа в окружающей темное, и уже не сказав ни слова, повернулся на другой бок, тут же снова уснул. Охотник отшвырнул ногой дымящуюся головёшку, глянул в костёр и успокоившись, лёг обратно в спальный мешок. Василий же наоборот поднялся, отошёл к озеру, прикурил папиросу и цедил он её долго, глядя на яркий огрызок луны.

Полинку с Олей, баба Варя положила на раскладном диване в зале. Стаса же хотела отправить в спальню на место деда, но мальчик запротестовал, уговаривая бабушку постелить ему на полу, рядом с девочками.

– Ууу… Чудило то! – качала головой баба Варя, перетаскивая одеяло и подушку в зал. Стас сидел на полу и довольный собой, улыбался жадно, во всю ширь рта. Он вызывающи двигал бровями, глядя на Полину, предвкушая, как будет её пугать во сне. Когда бабушка ушла, погасив за собой свет, мальчик лежал мирно на спине, натянув одеяло до самого носа. Но глаза его так и прыгали, поглядывая на шушукающихся девочек. Полина лежала с краю.

– У тебя пятки грязные! – прогорланил мальчик, натягивая одеяло ещё выше, на самые глаза. Полина ничего не ответила. Стас дотянулся до её торчащей из-под одеяла ступни и стал щекотать. Завязалась возня, при которой девочки хохотали, притворно злились. Дети закручивали друг друга в одеяла, бились подушками. Стас два раза скидывал девочек с дивана, победоносно бил себя в грудь, улюлюкал, но потом под натиском всё равно проигрывал и был стянут за ноги на пол. Затем все устали и угомонились. Но ненадолго. Вслед за этим, дети стали припоминать, неизвестно где и кем виданные, страшные истории. Про блуждающий свет в окне, про странные шорохи на чердаке, про вой на заднем дворе, про рёв с кладбища. Сочиняли так ярко и смело, что все трое сами же и перепугались. Стас забрался на диван, потеснив девочек, и укрылся с головой в одеяло. Полина же с Олей от страха прижались друг к другу, как две маленькие напуганные мышки. Вскоре, все трое заснули. В комнате, в темноте тоскливо пищал комар, изредка с улицы было слышно, как Бим беспокойно ворочался в будке. Под светом уличного фонаря метались мотыльки и бесшумно, сливаясь с ночью, зигзагами летали летучие мыши.

Мужа Степушиной Дуни после инсульта сбивал частичный паралич. К нему из города привозили врача. Небольшого роста дядечку с большими, объёмными усами, похожими на щётку для обуви. Вид он имел недовольный, его совершенно не обрадовала дальняя поездка в глухую деревню. Он померил давление, послушал грудь, посчитал пульс, что-то прописал и спокойно уехал. С тех пор прошло два года. Дунин муж плохо двигался и стал заметно заторможенным во всех направлениях своей жизни. От речи, до принятия пищи и туалетных процедур. Во всём ему помогала супруга. Когда баба Дуня уходила по делам, то закрывала деда в доме. Потому что Иван Александрович, не смотря на непослушные ноги и свои страдания мог доковылять до улицы, тыкая палкой в траву, и завалиться где-нибудь на огороде или в саду, или ещё хуже – на проезжей дороге. Ругала Степушина упёртого мужа часто и громко, на что Иван Александрович всегда отвечал одной и той же фразой: «Дура, баба». Один раз дед Иван рвался из калитки в чем мать родила. Баба Дуня к тому времени возвращалась домой и издалека увидела пыхтящего за забором деда. Словно обезумевший он бил палкой в калитку и, видимо понимая свою немощность, растерянно и грустно смотрел на дорогу.