Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…»

– Составлю каталоги его работ, организую само мероприятие.

– Что за каталоги? – не поняла она.

– Составлю список его картин, с датами создания и особыми пометками к каждой.

– Впервые о таком слышу.

– Леонардо сказал, что ему это необходимо.

Ванда поджала губы, после чего повисла долгая пауза в нашем разговоре.

– Над чем он сейчас работает? – перевела я разговор в другое русло.

– О, да разве я знаю, – нахмурила женщина старый лоб. – Он ни разу мне своих работ не показал. Я даже убираю в мастерской в его присутствии, он боится показывать незавершенные работы.

– Он суеверен?

– Да кто этих художников поймет, все с приветом!

Мы еще посидели немного, поговорив о пустяках, и она засобиралась домой. Я проводила гостью до дверей и, захлопнув за ней дверь, улыбнулась. Какая поэзия иногда рождается в головах людей, совсем ими не замечаемая. Интересно, если начать собирать странные истории по всей Венеции, какой толщины будет книга: в тысячи листов? Оторвав тело от двери, я еще раз прогулялась по первому этаже, потом поднялась по лестнице и вошла в спальню.

Было свежо от нового белья и вымытых полов, необычно тепло от немного спертого воздуха. Спальня представляла собой обычное жилое пространство, даже картины перестали пугать. Я подошла к окну и открыла его. Ветер пахнул в лицо, заколыхал занавески, забившие по рукам. Новая жизнь, подумала я, у дома и у меня. Пожалуй, это нужно обоим. Глаза забегали по стенам, ночной мглой превращенным из белых в темно-серые и синие. На одной из стен зияла часть старого слоя с фреской. Сквозь беж пробивался замысловатый сюжет, выполненный в основном зеленых тонах. Прячущаяся картина под верхним слоем, пробивавшаяся словно предупреждение или невольно вырвавшиеся слова, внушала опасение. Деревья, дом, внутренний двор, два всадника на лошадях, вставших на дыбы. Эти всадники дрались, выставив друг на друга пики. Причудливый сюжет, не подходивший для спальни абсолютно. От него веяло тревогой и предчувствием беды. Над камином, словно вторя ему, висел большой гобелен – Тэмпеста. Я вздрогнула, забралась под одеяло, подбила подушку, закрыла глаза. И началось…

– Ну, что там?

Спиной к окну, где все заволокло ночною мглой, стояла роскошно одетая женщина. Длинная юбка бежевого цвета сидела точно подогнанная по фигуре, рядом струился легкий палантин, нежно окутывавший ее плечи. Между ключиц поблескивало колье. Итальянке было уже много лет, но она все еще цвела красотой. Роскошные каштановые волосы до плеч, уложенные умелой рукой, блестели от света лампы, зажженной на письменном столе, тускло горевшей рядышком. Женщина куталась в бежевый палантин от ночного мокроватого ветра из окна и монотонно вздыхала.

– Приехала, – раздался голос.

Женщина резко обернулась. В ее глазах загорелась тревога, от чего лоб избороздился морщинками.

На стол, недалеко опустилась мужская рука и стала перебирать пальцами.

– Как молодой, подорвался ее встречать, – добавил мужчина с усмешкой.

– Хорошенькая? – спросила женщина, с тревогой ожидая ответа.

В ответ раздался смешок. Женщина повернулась, еще ровнее встала к свету и показала свое красивое лицо. Оказалось, ей лет пятьдесят, фигура немного поплыла, но все еще сохраняла форму, а главное, роскошную грудь, на которой тут же заблестели камни колье.

– Что смешного я спросила? – железным тоном произнесла она.

– Что? – рука еще раз отбила дробь. – Из-за нее мужчины глотки друг другу перегрызли, шлейф трупов тянется по Парижу и не только. Она не просто хорошенькая, она – объект мужских грез и фантазий, – еще раз хохотнул мужской голос.

– И как ты надеешься уговорить ее отдать деньги?

– Есть много способов, – вздохнул мужской голос.

– Шантаж? Травля? – женщина пошевелилась, и колье моментально заблестело в тусклом свете лампы.

– Ты в этом эксперт, не так ли? – ухмыльнулся мужчина.

Женщина от злости снова отвернулась к окну.

– Сильно сомневаюсь, что она так просто отдаст тебе сорок миллионов.

– Я не рассчитываю на легкую победу, тем интереснее, – снова раздался веселый мужской голос.

Женщина обернулась и посмотрела со злостью в ту сторону, где сидел ее собеседник. Руки на плечах ее сжали палантин. В углу все было темно, трудно разглядеть даже мужскую фигуру, не то что лицо. Одни только руки монотонно отбивали дробь по поверхности, на которые женщина вынуждена была перевести взгляд.

– Мне не нравятся такие разговоры, – грозно произнесла она, поправив палантин.

– Тогда не заводи их.

– Что конкретно ты намерен предпринять, скажи мне! – женщина рванула к столу и приняла позу львицы, пронзительно глядя в темный угол.

– Не рычи! – усмехнулся мужской голос в темноте. – Ты хоть и из Тосканы, но не Львица Романии. У тебя другой род.

– Если ты хоть пальцем ее тронешь… – зашипела женщина.

– Ты вырвешь мне сердце и иные органы своими когтями. Я помню твои угрозы, – ухмыльнулся голос. – А еще, я помню, как сказал, что не хочу слышать ни угроз, ни сцен ревности, – зазвенели жесткие металлические нотки, – никогда, – гаркнул голос.

Итальянка не в состоянии была сдержать комок чувств, рвавшихся из ее груди. От ярости, она резко обернулась к окну и сжала в кулак все силы, чтобы не наговорить лишнего. От ярости у нее темнело в глазах, от чего она секунды на три потеряла связь с реальностью. Она вздохнула, снова вздохнула, и только что-то сообразила. Раздался звук хлопнувшей двери, и женщина вздрогнула в своей позе. Ее руки все еще облокачивались о столик, но вид стал не яростный, а испуганный. Палантин давно упал на пол, обнажив ее открытые плечи и грудь ночному ветру из открытого окна. Она затряслась и заплакала, покинутая своим собеседником.

Я бродила по комнатам своего нового пристанища. Весь пол клубился туманом, но каждая дощечка ощущалась ногой до мельчайших выступов, глаза видели только белое молочное облако. Странное путешествие не вызывало ничего: ни дрожи, ни тревоги, ни удивления. Я проходила из одной комнаты в другую, кругом расплывалась темнота: ни окон, ни мебели, только стены и дверные проемы, перетекающие один в другой, до бесконечности длинной вереницей. И туман…

Густоватый туман, с примесью белизны, которая резала глаза. Обволакивающий, пугающий, затягивающий во внутрь себя, таящий что-то опасное, что-то, за что платят жизнь. Я ходила без остановки, казалось, комнат было нескончаемое количество, коридоры с тысячами дверей, которых становилось все больше, больше и больше! Тело снова вошло в один из проемов, и, неожиданно для себя я оказалась в своей спальне, отчетливо увидела свою кровать с бельем белого цвета, которое только сегодня перестелила, и темноту вокруг кровати, поглощавшую собой все вокруг, все остальные детали. Здесь оказалось так же темно, как в предыдущих комнатах. Густой туман, и моя белая постель, светившаяся в темноте как неон, белым пятном, так ярко, что это резало глаза и заставляло взгляд мутнеть. Заморгав, с трудом понимая как, голова отвернулась, отводя глаза от неприятной картинки, снова увидела только темноту. Глаза остановились, смотрели неотрывно, впиваясь во мрак, до бесконечности долго. Наконец, тонкая полоска света появилась как спасительный луч и начала становиться все шире. Из темноты возникла другая комната с золотисто оранжевым светом, как будто от свечей. Она влекла своей теплотой и красотой мерцания, как драгоценные камни, как расписные стены соборов эпохи Ренессанса, как золото собора Святого Марка. Комната все отчетливее появлялась из ниоткуда и звала светом. Невозможно было устоять, ноги сами понесли, я сделала пару шагов и увидела невообразимое.

В белой ванне, полной воды, лежала женщина. Вода была красноватой, что контрастировало с мраморной белизной каменного ложа, тела ее почти не было видно, все поглощала красная жидкость. Волосы женщины были огненно-рыжими, как пламя, сливались со светом свечей, ниспадали на ее белоснежное тело и на края ванны. Свечей как таковых видно не было, их свет лишь угадывался на стенах, на мраморе ванной, на коже женщины. Он плясал причудливым способом, крутился, вертелся, намекая о себе, словно пытался обратить внимание зрителя. На волосах он плясал особенно страстно, от чего волосы блестели и обжигали своим насыщенным цветом и проблесками вместо самого огня.

Женщина сидела ко мне в профиль, смотрела вперед себя, бездвижно, не оборачиваясь, и не дышала. Как мумия, словно приговоренная к такой позе, не имевшая не только возможности, но и права пошевелиться – идеальная модель для художника. Ее белое лицо было притягательно прекрасным – и это пугало. Она не шевелилась, только с ее свисающих безжизненных рук капала темно-алая кровь. Тонкая струйка стекала с изящной кисти на пол, образуя темно-красную лужицу, текла медленно-медленно, просто мучительно медленно, огибая каждый бугорок на кисти, проходя мимо множества линий на руке, пробегая по среднему пальцу, через ноготь прямо вниз. Капля, одна, вторая… И все кап-кап-кап…

– О Боже! – я подскочила на кровати.

Рука коснулась лба, который оказался мокрым, заскользила по шее и груди, осознавая, что все тело покрыто холодным потом. Я стала дышать как можно глубже, нащупывая медальон на груди и бегая глазами вокруг. Все было привычно, ничего нового или странного для себя я не видела.

– Ну и ужас! – подумалось. – Больше не буду слушать страшилки на ночь.

Я снова откинулась на подушку. Глаза застыли, глядя в потолок, грудь не переставала глубоко дышать. В комнате было совсем не темно, вся мебель и стены легко угадывались. Даже цвет, хоть и искаженный ночными красками, можно было увидеть и отделить один от другого. Я смотрела в потолок, и мысли сами собой понесли меня в ненужном направление, к воспоминаниям, причинявшим адскую боль.

Когда человек умирает по твоей вине, эта тяжесть ответственности просто невыносима. Нехотя, я снова вспомнила, как машина на огромной скорости несется по дороге, а я вжимаюсь в сидение и кричу.

– Поль, прекрати, останови сейчас же!

Он только поворачивает голову, и отводит глаза от дороги.

– Поль, мне страшно! Останови!

– Ты моя!