Отвергнутая

* * *

Девять месяцев спустя

Прасковья сидела на лавке и, отложив в сторону рукоделие, гладила руками свой круглый, полный живот.

– Скоро свидимся с тобой, кровиночка моя. Если родишься мальчиком, то Егором тебя назову, а если девочкой, то Евдокией.

Ребёнок в ответ пнул Прасковью крошечными ножками под ребра. Ему уже было тесно в материнской утробе, но до родов было ещё несколько недель. Беременность Прасковьи проходила легко, ничто её не беспокоило, и она была счастлива, как никогда.

Свекровь, узнав о том, что скоро на свет появится долгожданный внук, умерила свой пыл и перестала придираться к молодой невестке, чему Прасковья была несказанно рада. Все пребывали в радостном ожидании, и только Зоя была сама не своя. Ей снились кошмары, она не находила себе места от волнения. Чем ближе были роды, тем сильнее она переживала, но дочери этого не показывала. Зачем её тревожить раньше времени? Припадков нет, и то хорошо.

Зоя вошла в комнату дочери как раз, когда та вслух примеряла имена для ребёнка.

– Евдокия? Хорошее имя, мне нравится! А с родителями Алексея вы сговорились насчёт имени? – спросила Зоя.

– Нет, свекровь всё равно мой выбор не одобрит, – вздохнула Прасковья, – а я считаю, что матери виднее, как ребёнка называть.

– Ну, родится, там разберётесь! Чего заранее придумывать?

Зоя села на лавку рядом с дочерью и осторожно приложила к животу свою ладонь.

– Пинается! – с улыбкой сказала она, глядя на дочь.

– Иногда так под ребра даёт, что не продохнуть! – засмеялась Прасковья.

Какое-то время женщины сидели молча, а потом Прасковья тихо прошептала матери.

– Мам, мне иногда так страшно становится. Вдруг в родах что-то не так пойдёт? Вдруг я умру? Вон, в прошлом году Катерина, соседка, в родах умерла. А ведь здоровая, крепкая была девка.

– Не помрёшь, Прося. Всё будет хорошо, – ответила Зоя, проглотив ком, подступивший к горлу.

– Всё равно страшно до жути! Страшно и одновременно радостно, вот как.

– Это потому что ты сейчас как бы стоишь перед закрытой калиткой. И не знаешь, что за жизнь тебя ждёт, когда эта калитка откроется. Рождение ребёнка многое меняет, новая жизнь за этой калиткой открывается. Вот и боязно тебе, доченька.

Зоя сама удивилась, как так у неё вышло складно сказать. Обычно она не мастерица была говорить. Но Прасковья как будто и правда успокоилась после её слов.

– Заболтала ты меня, дочка. А я ведь не болтать пришла, приданое для ребёночка принесла, – спохватившись, затараторила Зоя, – нашила, навязала ему на вырост. Пусть лежит.

Зоя протянула Прасковье куль с вещами для младенца, та прижала его к груди, улыбнулась.

– Спасибо тебе, мамочка, за всё. Успокоила ты меня.

У Зои защемило сердце. Она улыбнулась дочери через силу, и улыбка её вышла вымученной и кривой.

* * *

Той же ночью Прасковья проснулась от резкой боли в животе. Она села на кровати, испуганно прислушиваясь к собственным ощущениям.

– Что, Прося, началось, поди? – сонно спросил Алексей.

– Спи, Алёша, рано ещё. Просто живот тянет, – успокоила его Прасковья.

Она посмотрела в окно, за которым лил весенний дождь, и попыталась представить, что ребёнок родится сегодня. Они ещё и колыбель-то не подвесили.

– Нет-нет. Повитуха говорила, что ещё недели три ждать, – прошептала Прасковья себе под нос.

Но потом новая волна боли нахлынула на неё, и она, сжав зубы, тихо застонала, согнувшись, насколько позволил большой живот.

– Неужели и вправду уже началось? – взволнованно прошептала Прасковья.

Она приложила ладони к животу, как будто прикосновение могло унять боль. Боль и вправду стихла, Прасковья снова легла на подушку и уже почти заснула, но тут вдруг снова вся сжалась от боли, как будто невидимые нити туго стягивали её живот. У Прасковьи даже дух захватило от этого ощущения. Она потрясла Алексея за плечо, а когда он повернул к ней удивлённое лицо, прошептала:

– Началось! Беги за повитухой!

Алексей соскочил с кровати, торопливо оделся, разбудил родителей. Свекровь зажгла керосинки и занесла их в спальню молодых, поставила на комод рядом с кроватью.

– Не время ведь ещё для родов! – строго сказала Акулина, пристально всматриваясь в лицо Прасковьи, покрытое испариной.

– Так ведь ребёнка-то уже не остановишь, мама! – воскликнул Алексей, стоя в дверях.

– Алёша, маму мою ко мне позови, – слабым голосом попросила Прасковья.

Когда Алексей выскочил из дома, хлопнув дверью, Прасковья опустила голову на подушку. Всё перед её глазами потемнело и закружилось, она едва различала силуэты свёкра и свекрови. Нехорошее предчувствие закралось в душу, она не знала, каково это – рожать, но была уверена, что с ней что-то не так.

– Мама, – жалобно прошептала Прасковья, обращаясь к свекрови, – боюсь, что не справлюсь!

– Все справляются, а она не справится! – недовольно фыркнула Акулина.

Она нагнулась к растрёпанной голове невестки и процедила сквозь зубы:

– Смотри у меня, Прасковья! Если узнаю, что ребёнок не от Алексея, я вас обоих сгною – и тебя, и дитя твоё!

Прасковья сжала зубы от подступающей схватки, вцепилась в руку Акулины и застонала. А потом голова её запрокинулась, глаза закатились, и тело затряслось в судороге.

– Прасковья! Эй, Прасковья! – испуганно вскрикнула Акулина.

Побледнев от страха, женщина стала метаться по комнате, не зная, что делать, как помочь роженице. Схватив со стола кружку, она плеснула водой в лицо Прасковье, а потом принялась колотить её по щекам. Но Прасковья не приходила в себя, её лицо почернело, а на распухших губах выступила пена.

– Да что же это такое? Прасковья! Очнись, милая!

Акулина остановилась возле Прасковьи и схватилась руками за голову. И тут глаза Прасковьи открылись, она повернула к свекрови чёрное, распухшее лицо и прохрипела жутким голосом:

– Берегись, тварь!

И тут же новая судорога выгнула её тело дугой. Акулина закричала, решив, что невестка сейчас испустит дух. И в эту минуту в комнату забежала Зоя.

– Господи-боже! Просенька! – воскликнула она.