Пастернак – Цветаева – Рильке

…Год молчания доказал обоим: их чувства – не мимолетны, их невозможно ни забыть, ни превозмочь.

«Пастернак, полгода прошло, – нет, уже 8 месяцев! – я не сдвинулась с места, так пройдут и еще полгода, и еще год – если еще помните! – записывает Цветаева в рабочую тетрадь в январе 1924 года. – Срывалась и отрывалась – только для того, очевидно, чтобы больнее и явнее знать, что вне Вас мне ничего не найти и ничего не потерять. Вы, моя безнадежность, являетесь одновременно и всем моим будущим, т.е. надеждой. <…> Ни одна строка, написанная с тех пор, Вас не миновала, я пишу и дышу в Вас (как цель, место, куда пишешь). Я знаю, что когда мы встретимся, мы уже не расстанемся» (ЦП, 68). И чуть ниже – о Родзевиче, не называя имени: «Я так пыталась любить другого, всей волей любви, но тщетно, из другого я рвалась, оглядывалась на Вас, заглядывалась на Вас (как на поезд заглядываются, долженствующий появиться из тумана)»(ЦП, 69).

О том же пишет и Пастернак весной 1924 года в ответ на несохранившееся письмо (или устную весть?) от Цветаевой. (Кстати, в нем он впервые называет ее просто по имени.)

«Вы сердечный мой воздух, которым день и ночь дышу я, того не зная, с тем чтобы когда-нибудь и как-то (и кто скажет, как?) отправиться только и дышать им, как отправляются в горы или на море или зимой в деревню. <…> В том, как я люблю Вас, то?, что жена моей любви к Вам не любит, есть знак неслучайный и себе подчиняющий, – о, если бы Вы это поняли! Что он может значить? А Бог его знает. У него может быть только два значенья. Либо нам не суждено свидеться (ну скажем, меня вдруг завтра не станет, и тогда к чему было бы понапрасну их (семью, – Е.З.) огорчать или отчуждать). Либо же суждено нам, и в это я верю, встретиться вне всякой неправды, как бы непонятно и несбыточно это ни казалось» (ЦП, 70, 71).

В том же письме он просит подругу присылать новые стихи. Пользуясь этим разрешением, она буквально в один присест переписывает целую тетрадь – 26 адресованных ему стихотворений, датированных мартом-октябрем 1923 года. Лучше всякого письма могли они поведать о том, что? пережила и передумала Цветаева за это время.

Все стихотворения расположены в хронологическом порядке, и потому похожи на своеобразный дневник. Открывает его цикл «Провода», написанный 17—20 марта, в те самые дни, когда Цветаева мысленно провожала Пастернака в Россию. Главной темой его, естественно, стала боль расставания:

– Слышишь? Это последний срыв
Глотки сорванной: про-о-стите…
Это – снасти над морем нив,
Атлантический путь тихий:

Выше, выше – и сли-лись
В Ариаднино: ве-ер-нись,

Обернись! Даровых больниц
Заунывное: не? выйду!
Это – про?водами стальных
Проводо?в – голоса Аида

Удаляющиеся… Даль
Заклинающее: жа-аль…

Но вскоре отчаяние уступает место упрямому стремлению дождаться, верностью и терпением «выстрадать» встречу. 25 марта она пишет:

Не чернокнижница! В белой книге
Далей денных – навострила взгляд!
Где бы ты ни был – тебя настигну,
Выстрадаю – и верну назад.

Одновременно появляется центральная тема этой подборки, тема, выросшая из упорного желания Пастернака видеть в Цветаевой свою «сестру». И первый отклик на него – скорее упрек, нежели согласие: «Не надо Орфею сходить к Эвридике // И братьям тревожить сестер». 11 мая датировано короткое стихотворение «Сестра», ясно показывающее, насколько чувство лирической героини далеко от сестринского:

Мимо ада и мимо рая:
За тебя уже умирают.

Вслед за братом, увы, в костер
Разве принято? – Не сестер
Это место, а страсти рдяной!
Разве принято под курганом —
С братом?..
– «Был мой и есть! Пусть сгнил!»
– Это местничество могил!!!

Меньше чем через месяц Цветаева пишет знаменитый «Диалог Гамлета с совестью», насквозь пропитанный иронией относительно силы «братской» любви Гамлета к Офелии. Его ключевыми фразами становятся страстное восклицание Гамлета:

– Но я ее любил,
как сорок тысяч братьев
Любить не могут! —

и намеренно спокойный ответ совести:

– Меньше
все ж, чем один любовник.

Еще через месяц, 12 июля, появляется стихотворение «Брат», продолжающее тему «Сестры»:

Раскалена, как смоль:
Дважды не вынести!
Брат, но с какой-то столь
Странною примесью

Смуты…
……………………………

Брат без других сестер:
На?-прочь присвоенный!
По гробовой костер —
Брат, но с условием:

Вместе и в ад и в рай!

И вслед за ним – откровенно-страстный «Клинок»:

Между нами – клинок двуострый
Присягнувши – и в мыслях класть…
Но бывают – страстные сестры!
Но бывает – братская страсть!
…………………………………….
Двусторонний клинок, синим
Ливший, красным пойдет… Меч
Двусторонний – в себя вдвинем!
Это будет – лучшее лечь!

Чем тверже пытается Цветаева принять желание Пастернака, тем явственней проявляется в стихах сдерживаемая ею страсть. Но, пожалуй, лучше всего о непреодолимости этого чувства говорят последние стихотворения подборки, написанные в середине октября 1923 года – в самые счастливые дни романа с Родзевичем:

Все ты один: во всех местах,
Во всех мастях, на всех мостах.
Так неживые дети мстят:
Разбейся, льстят, развейся, льстят.

…Такая власть над сбивчивым
Числом – у лиры любящей,
Что на тебя, небывший мой,
Оглядываюсь – в будущее!