Серебряная клятва

Незыблемым оставалось одно: едва научившись ходить, говорить и думать, Хельмо старался получше проявить себя. Стать не просто иждивенцем – достойно перенять родительское призвание и отблагодарить дядю за заботу, за то, что до рождения Тсино, в детские, самые сложные годы, ни дня не тяготился сиротством. Может, потому теперь он так радовался секретному делу и не страшился сопряжённых с ним опасностей. Если бы всё удалось, он спас бы Дом Солнца. Он. Один из многих.

До торжественного выхода войск из города оставалось несколько часов. Вещи были собраны, обозы укладывались, с людьми всё оговорено, и время можно было провести праздно: например, проехаться по сонным улицам. Попрощаться с площадями и храмами, бойкими рынками и длинным речным портом, заглянуть в царские сады, где распустились на деревьях первые почки, а из земли несмело пробились пушистые желтоцветы. Кто знает, удастся ли вернуться? Дядя прав: с горячкой, в которой мечется страна, не угадаешь, не убьют ли тебя завтра, не окажутся ли за красующимися на шпилях очередного города солнечными знамёнами лунные. Такое случалось и прежде, а ныне, судя по докладам частей, воюющих с Самозванкой, – всё чаще. Смута расползлась и впрямь не хуже заразы, захватывая и крепости, и колеблющиеся сердца. Впрочем, всё вело к ней давно. Так стоит ли удивляться?

Со страшного дня, когда государь Вайго Властный запер двери старого дворцового терема и сжёг его, прошло около семи лет. В пожаре погибло всё царское семейство, немало дворни и стрельцов личной охраны, несколько бояр и боярынь – в том числе дядина жена, одна из ближайших подруг царицы. О причинах события, пресекшего древний царёв род, до сих пор шептались, выдумывая кто во что горазд. В одном были едины: Вайго овладело безумие. Государь, показывавшийся несколько раз в окнах, среди пламени, исступлённо смеялся, и проклинал пытавшихся попасть к нему пожарных дружинников, и палил в них из мушкета. Одного, – который добрался до окна, – Вайго схватил и со всей богатырской силы швырнул вниз. Царь был тогда одержим, так говорили все, кто видел случившееся, говорил и дядя. Тем страшнее было безумие, чем истошнее молили о помощи царица, и мальчик, и девочки… или девочка? Ведь никто не различал малышек; они были погодки, очень похожи.

Хотя обеих вроде бы нашли среди сгоревших тел, это не помешало объявившейся самозванке по имени Лусиль утверждать, будто она – чудом спасшаяся царевна Димира. Едва ли обману удалось бы глубоко пустить корни, но за плечами «царевны» стояли Луноликие – королевич Осфолата Вла?ди, король Си?виллус и полчища воинов. Интервенция началась удачно: некоторые в Остраре – те, кому Лусиль посулила справедливость, свободу и щедрую награду, – примкнули к ней; другим не понадобилось даже посулов, хватало взгляда в свежее юное лицо, действительно напоминавшее лицо покойного царя. Народ тосковал по правителям Первой династии, лихим и радушным – вот и обрадовался «родной» крови. Осторожный Хинсдро, отлучивший от двора прежних государевых любимцев, поднявший налоги, запустивший армию и чурающийся народа, устраивал не всех. Нового царя и прозвали иначе: одни Гнилым, другие – Сычом. Многие, но не его племянник. Тем более…

– Хельмо! Хельмо, подожди, не уезжай!

Крик прозвенел по двору птичьей трелью, и Хельмо послушно замер с золочёными поводьями в приподнятой руке. Конь дёрнул ушами на звук, и вскоре к нему, громко топая и оскальзываясь иногда на грязи, подбежал худенький черноволосый юноша – впрочем, всё же мальчик. Мальчик этот восторженно оглядел Илги, потом ещё более восторженно – Хельмо.

– Увидел тебя в окно, – зачастил он. – Как я рад, что могу попрощаться! Отец говорил, у тебя не будет ни минуты. Ты уже в путь?

– Уходим в полдень, – покачал головой Хельмо. – Сейчас я… по делам. Я тоже рад тебе, Тсино. Разлука будет долгая. Ну… – Он легонько потрепал гриву фыркнувшего Илги и подмигнул: – Как сегодня? Есть для него что?

– Есть, есть!

Мальчик полез в карманы наспех накинутого золочёно-оранжевого кафтана и вынул несколько крупных кусков колотого сахара.

– Можно?

– Можно. Мне его в походе явно не побаловать, пусть радуется.

Тсино стал кормить инрога. Ветер ерошил мальчику волосы; он то и дело нетерпеливо убирал их с лица. Речь, обращённая к Илги, звучала ласково, но слов Хельмо разобрать не пытался – лишь отрешённо, с привычной задумчивостью, наблюдал. Встречи стоило избежать. Жаль, не вышло. Ну… хотя бы коню приятно.

Тсино был единственным ребёнком Хинсдро и пошёл в него: такие же густые чёрные кудри, такие же яркие и пытливые жёлто-карие глаза, такие же выраженные скулы. Отличала Тсино лишь необычайная долговязость, именно из-за неё он казался старше своего возраста.

С Хельмо их разделяло чуть больше восьми лет. Как раз когда Хельмо было восемь, новорождённый малыш окончательно отдалил его от дяди. Да и прежде появлялось всё больше наёмных учителей – бесконечно втолковывавших свои уроки блёклых фигур, которые затем затмил наставник в ратном деле, Грайно. Государев советник Хинсдро отныне отдавал всё незначительное свободное время долгожданному, любимому сыну и жене. Племянник видел его раз в неделю, а то и в две, сам быстро перестал навязываться: тетя Илана – юная, красивая, но злая – его не привечала, однажды так и сказала: «Да что же ты под ногами у нас всё время вертишься? Уже большой, скоро свою семью заведёшь, а всё отца выискиваешь! Не отец он тебе, не отец! Не был, тем более не будет».

Тогда слова поранили. Но, взрослея, Хельмо и сам понял, что дядя, не отличавшийся особой сердечностью, просто больше не мог расточать её на чужое дитя. К тому же с Хельмо ему всегда было непросто: тот, как бранился иногда дядя, «шёл в мать» – она была сорвиголовой, под стать себе выбрала мужа и осталась такой до самой смерти. Все её «егозливость» и любопытство, удвоившись, достались сыну. Хинсдро, не любивший лихого меча, а предпочитавший книги, умные разговоры и интриги, был достоин более примерного отпрыска. И бог его услышал: Тсино рос послушнее, покладистее. С охотой учился, не задавал неудобных вопросов, не дерзил, не сбегал. Что-то вроде маленького бесёнка, детёныша Полчищ, вселялось в него только в присутствии «любимого братца».

Тсино обожал Хельмо, с минуты, когда, будучи трёхлетним несмышлёнышем, увидел его в коридоре – облачённого в кольчугу и высокие сапоги, заглянувшего к дяде после тренировочного боя. Малыш, немыслимым образом вырвавшись от няньки, ухватил Хельмо за край плаща, потянулся к прятавшемуся за сапогом ножу и что-то счастливо залопотал, распахнув тогда ещё ярко-жёлтые, словно у птенца, глаза. Это повторялось каждый раз: Тсино, едва завидев Хельмо, мчался к нему, что бы его ни держало. Тсино звал Хельмо братом, хотя разница в их возрасте была слишком велика, чтобы сближаться, да и Хинсдро в удивительном единодушии с ратными считал, что негоже воину «нянчиться». За это Хельмо был благодарен дяде. Ему и так стоило усилий укоренить в голове и, особенно, в сердце понимание: малыш не виноват, что Хинсдро любит его. И точно не виноват, что дядя, в принципе, не способен любить больше, чем одно существо.

Подрастая, Тсино во всём тянулся за «братцем»: читал военные книги, изучал владение мечом, потребовал сшить себе точно такой же кафтан. Вслед за Хельмо Тсино полюбил и пёсью охоту, и даже богослужения: Хельмо нравилось монашье пение, он часто посещал храмы. И хотя под журчание голосов Тсино засыпал, он таскался по пятам, даже когда поход для государева семейства был необязателен. Постепенно Хельмо привык. К «младшему», к будущему царю, к существу, которое – десятилетним, забившимся в угол храма мальчиком – проклинал и звал не иначе, чем ворёнком. Он давно не держал на Тсино зла, единственным следом задушенной обиды была тоска. А сейчас к ней прибавилась тревога.

– Какой же он у тебя хороший, – тихо сказал Тсино, наблюдая, как конь слизывает с ладони крошки сахара. – Его там не убьют?

– Надеюсь, не убьют, – отозвался Хельмо, ощущая всё же холодок меж лопаток.

Он ещё не терял в бою коней. Илги он помнил колченогим жеребёнком. Илги подарил Грайно, он же научил заботиться: мыть, и кормить, и осторожно полировать длинный костяной рог. Острара славилась лошадьми этой породы – белыми, чёрными, серебристыми инрогами. Они жили табунами на морских берегах, обожали соль, но не могли устоять и перед сахаром. Инрогов любили воеводы и знать. Хельмо мечтал о такой лошади с детства, но дядя Хинсдро считал это баловством.

– А, что это я. – Тсино улыбнулся и отряхнул ладони. – Под хорошими воинами коней не убивают, такая поговорка?

– Такая. Только не всегда это правда. Будь поосторожнее, Тсино. Отца береги…

Мальчик мечтательно зажмурился.

– Жаль, мне с тобой нельзя. Интересно это – война… может, я бы поймал Самозванку!

– Или она тебя, – хмыкнул Хельмо, бегло подумав, что «интересно» – слово не о войне. – Лучше занимайся поприлежнее, стратегию изучай, книги иноземные, которые я тебе дал. Когда-нибудь будешь не полком даже командовать, а армией. Так все правители делают.

– Папа не делает. – Тсино открыл один глаз, затем второй. – Он и меча не носит…

Дядя действительно не знал битв – кажется, в одной-двух участвовал лишь в юности. Все последние годы он лишь наблюдал за ходом сражений из ставки, отдавая сухие распоряжения или вовсе препоручая руководство «тем, кто научен». Это тоже настраивало многих среди воевод, ратников, народа против него. Правители Первой династии все были воинами; один Вайго стоил десятка человек и парочки львов.

– А ты будешь.

Тсино просиял. О сражениях он грезил, но – на сей счёт Хельмо был спокоен – наказ не покидать столицу должен был исполнить. Слово отца было для него золотым. Слово «братца» – булатным.

– Если вдруг убьют меня, – точно будешь. Отомстишь за меня?

Он сказал в шутку, посмеиваясь, но тут же ему пришлось пожалеть о своих словах.

– Хельмо-о-о!

Мальчик провыл это, мгновенно перестав улыбаться, ухватил его за руку, обнял и уткнулся куда-то в грудь. Кажется, он, державшийся из последних сил, теперь всхлипывал. Хельмо устало прикрыл глаза, хлопая его по спине.

– Да не убьют. Не убьют…

– Самозванка зла-ая, стра-ашная… она ночные ку-ульты исповедуе-ет…

– А я слышал, что Самозванка красива, – откликнулся Хельмо и потрепал Тсино по макушке. – А ну перестань. Перестань хныкать. Я их выгоню. Всех выгоню. И лунных, и крылатых, и…

– Огненные дикари тоже могут быть злые, – пробормотал Тсино.

Его никак не удавалось отодвинуть, вцепился намертво, что котёнок коготками, – будто этим мог помешать уехать. Хельмо, пусть и тронутый его тревогой, не выдержал и пожурил:

– Да что ты такой трусишка, что ты… – Он осёкся, нахмурился. – А ну постой-ка. При чём тут язычники? С чего ты решил, что они…

– Папа ведь их на помощь зовёт, – с готовностью откликнулся мальчик, наконец отстраняясь и выпрямляясь, вытирая лицо. – И ты их поведёшь. Я подслушал.

– Ох, Тсино… это ведь должны пока знать лишь бояре, даже и не все.

– Ты не бойся. Я никому не скажу.

– Точно?

Тсино насупился и топнул ногой, обутой в ладный остроносый сапожок.

– Государи умеют тайны хранить. И ещё они держат обещания. И не врут.

В этом он был весь в дядю. Потеплело на душе от слов.

– Тогда я спокоен, – выдавил улыбку Хельмо. – Что ж… прощай, Тсино. Пора.

Мальчик не посмел его удерживать, он ведь действительно всё понимал. У него снова дрогнули губы, но больше он не плакал, даже носом не шмыгал. Хельмо обнял его второй раз и сделал то же, что не так давно дядя Хинсдро, – поцеловал царевича в лоб.

– Береги себя, братец. Благословляю. Я уверен, свидимся. Сахар прячь… – взглядом Хельмо указал на инрога, – для него. Чтобы не три жалких кусочка.