Буря времен года

Упоминание имени Флёр ранит, подобно удару. Мне приходится заставлять себя идти дальше. И следить, чтобы голос не дрожал. Мы медленно шагаем к Перекрестью.

– Тебя дезинформировали, Лаускс. Когда я в последний раз видел Флёр, она затащила меня на гору и всадила мне нож в селезенку.

– Ты в этом уверен? Готов биться об заклад, что единственная дезинформация, поступающая в Центр Управления, содержится в отчетах ваших кураторов.

Я сдерживаю гнев, остро ощущая закручивающийся у лодыжек дымный туман.

– Между мной и Флёр ничего нет.

– Забавно, что сначала она утверждала то же самое. Но Исправление умеет вытягивать из Времени года правду.

Я слышу негромкое пощелкивание его покрытых синяками костяшек, а в голове крутится одно-единственное слово. Исправление. Они подвергли Флёр этой процедуре. Позволили Дугу терзать ее – и все по моей вине. Когда она проснется, будет ненавидеть меня за это. И все, связанное со мной, тоже.

Дуг отрицательно качает головой.

– Поначалу я и сам сомневался. Она упрямо стояла на своем, выгораживая тебя. Уклонялась от вопросов о выключенных передатчиках. – Он наблюдает за мной с жадностью, ожидая хоть какой-то реакции, но я не даю ему лишнего повода подозревать Флёр. – Черт возьми, Соммерс, что в тебе есть такого, что порождает такую преданность? Вспомнить хоть те зарубки, что она вырезает на деревьях… – Он морщит лоб от отвращения. – Можно подумать, она действительно в тебя влюблена.

Его слова пронзают меня насквозь, так глубоко, что я едва могу дышать.

– Это ничего не значит, – цежу я сквозь стиснутые зубы. – Просто метки. Трофеи.

Его самодовольная улыбка говорит, что он точно знает, чем именно они являются. У меня возникает чувство, что он вторгся в некую тайну, нечто святое между мной и Флёр. Как будто он перехватил личное письмо и зачитал вслух, и мне вдруг отчаянно захотелось убить его за это.

– Возможно. Я пока не решил, то ли она без ума от тебя, то ли просто наказывает себя. В любом случае, она обладает впечатляющей терпимостью к боли. – Он наклоняется ближе ко мне, будто собирается поделиться сокровенной тайной. – Она крепче, чем кажется. Мне потребовалось несколько часов, чтобы сломать ее.

Мое зрение затягивает инеем. Я успеваю всего разок заехать Дугу в челюсть, прежде чем он хватает меня за воротник и возвращает удар в троекратном размере. Денвер берет меня в удушающий захват сзади. Разъяренный Дуг вызывает пламя. Оно извивается на его ладони, приближается, и я пытаюсь увернуться, высвободиться из захвата Денвера.

– Мистер Лаускс.

Мы все замираем от знакомого строгого голоса за спиной Дуга. Профессор Лайон.

Дуг гасит пламя, чертыхаясь себе под нос, а я в жизни ничьему появлению не радовался так, как сейчас.

– Вы и ваш коллега свободны, – объявляет профессор. – Я сам провожу мистера Соммерса и его куратора. – Чилл съеживается в комок позади профессора.

Дыхание Дуга обжигает мне лицо. Он сжимает кулак, его тело натянуто, как струна.

– Отвали, старик. Это тебя не касается.

Чилл напрягается, широко раскрывая глаза в пустой оправе очков. Хоть Даниэль Лайон и ушел в отставку, он по-прежнему остается легендарным Зимним Львом[3 - В английском языке фамилия профессора созвучна слову «лев».], который три сотни лет держал в повиновении самый холодный регион мира. Его здесь уважают.

– Старик? – эхом повторяет профессор Лайон и презрительно улыбается. – Вы полагаете, что я слаб? Что я держу вставные челюсти в банке на прикроватной тумбочке? – Арктические голубые глаза профессора темнеют, когда он наклоняется ближе к уху Дуга. – У меня есть оружие поострее зубов во рту, мистер Лаускс. Не советую вам со мной связываться.

Денвер убирает руку с моей шеи, и я оседаю на пол, пытаясь восстановить дыхание.

Ноздри Дуга раздуваются, а губы дергаются, когда он произносит предупреждение:

– Молись, чтобы Флёр урыла тебя, когда в следующий раз встретит. – Он напоследок толкает меня ладонью, все еще обжигающе горячей от огня. – Знай свое место, Соммерс. И держись подальше от моей девушки.

Дуг отступает, не сводя с меня пристального взгляда, и Денвер кладет руку ему на плечо и уводит обратно в столовую. Когда они скрываются из вида, я опираюсь на колени, потирая ожог в том месте, куда он меня толкнул. Рядом со мной появляются парадные туфли профессора Лайона.

– Спасибо, – выдыхаю я, все еще испытывая острую нехватку воздуха.

Лайон поправляет манжеты, не глядя на меня.

– Следуйте за мной, оба. Вас ожидают в Центре Управления.

Никакого сочувствия. Никаких нотаций или обычных заверений. Не сказав больше ни слова, Лайон шагает к Перекрестью.

«Они все знают. Знают, что произошло на горе. Они думают, что мы влюблены друг в друга. Что мы что-то скрываем. И Флёр они уже наказали».

При мысли о том, что нас ждет, мое тело наполняется холодным ужасом.

6

Из пыли в пыль, из праха в прах

Джек

Дымный туман по пятам следует за профессором Лайоном, быстро спускающимся по лестнице к Перекрестью. Кампус поделен на четыре крыла по сторонам света: северное зимнее, южное летнее, восточное весеннее и западное осеннее. Обособленные жилые помещения расходятся от центра кампуса в разные стороны, как спицы колеса. А в центре, на месте ступицы, находится Перекрестье.

Круговой коридор разделен серией контрольно-пропускных пунктов, предназначенных для ограничения доступа из крыла в крыло и для регулирования посещения расположенных в нижнем ярусе административных этажей.

– Как думаешь, чего они хотят? – шепотом спрашивает Чилл, когда мы проходим мимо поста Стражей в конце своего крыла.

– Не знаю. – Мне куда проще солгать, чем сказать правду.

Профессор Лайон подносит ключ-карту к сканеру, на плексигласовой панели загорается зеленый глазок, и пневматическая дверь в Перекрестье отъезжает в сторону. Нас встречает порыв прохладного воздуха, от которого у профессора запотевают очки. В ожидании лифта он снимает их и протирает толстые линзы носовым платком, который достает из нагрудного кармана блейзера.

Перекрестье густо пропитано диссонирующими запахами из других крыльев. За прозрачной перегородкой слева от меня смутно виднеется вход в весеннее крыло, затянутый усиками ползучего плюща, растущего в гигантских кадках у ворот. Где-то в глубине этого крыла спит Флёр. Я потираю распухшую губу. Подбородок болит от удара Дуга. Наша потасовка длилась не более пары секунд, а Флёр…

Дуг сказал, что ее экзекуция продолжалась несколько часов. Вот сколько времени ему потребовалось, чтобы сломить ее.

– Приведите себя в порядок, мистер Соммерс.

Я нехотя отворачиваюсь от крыла Флёр. Когда мы входим в лифт, профессор, не встречаясь со мной глазами, протягивает мне свой носовой платок, и я беру его и прижимаю к разбитой губе. Меня беспокоит тон Лайона хотя бы потому, что профессор упорно избегает моего взгляда.

Мистером Соммерсом он называет меня всякий раз, как я балансирую на грани совершения того, чего не следует. Его всегда забавлял мой выбор фамилии[4 - В английском языке фамилия Джека созвучна со словом «лето».]. Ожидается, что мы возьмем имя в соответствии со своим временем года, чтобы оно наложило отпечаток на нашу новую личность, подобно дерьмовой тюремной татуировке. Тот факт, что я выбрал имя, идущее вразрез с ожиданиями Геи, является для профессора неиссякаемым источником любопытства.

Во время моего первого года пребывания здесь он окрестил меня мятежником, когда застукал за ковырянием старого железного замка, висящего на ведущей в катакомбы под школой двери. Он всегда смотрел мне в глаза и даже улыбался, когда ловил на совершении очередной глупости. И ни разу не подвергал дисциплинарному наказанию.

По крайней мере, до сих пор.

Я засовываю испачканный носовой платок в карман, и в этот момент зеркальные двери лифта открываются. Коридор с высоким потолком на другой стороне залит искусственным светом. Чилл запрокидывает голову и раскрывает рот от удивления, глядя на куполообразный сапфировый потолок, усыпанный переливчатыми звездами. Он останавливается у каждой скульптуры, у каждой мозаики. Чилл несколько десятков лет упорно трудился, чтобы заработать шанс пройти по этим полированным мраморным залам. Он отчаянно хотел быть выбранным для продвижения по службе. Стены его комнаты до сих пор оклеены теми же плакатами, что он повесил в конце 1980-х, когда мы только попали сюда. На них изображены сверкающие романтические пейзажи самых желанных зимних регионов: Канадские Скалистые горы, горизонт в Торонто, северное сияние над Фэрбенксом, Аляска – места, которые он никогда не увидит. Сколько я его знаю, он всегда был одержим глубоко укорененным желанием стать в чем-нибудь лучшим, завоевать уважение сверстников. И тут я выключаю чертов передатчик, чтобы побыть наедине с девушкой, и умудряюсь все испортить.

Лайон мягко подталкивает меня вперед, точно так же, как тридцать лет назад, когда я только-только здесь оказался. В галерее, ведущей в Центр Управления, тепло, как мне и запомнилось, и мысли о ней по-прежнему заставляют меня содрогаться. На стенах висят все те же портреты. Отец-Время, размахивая серпом, за лодыжку поднимает в воздух свое дитя. Время подрезает крылья Амуру. Я опускаю взгляд и смотрю в пол, пока мы не проходим мимо худшего из них – барочного изображения титана Кроноса, схожего с настоящим только именем (и, вероятно, темпераментом), зубами вырывающего сердце из груди собственного ребенка.

А вот портретов покойной жены Кроноса, Ананке, здесь нет. Как и скульптурных изображений его дочери Геи. Похоже, Кроносу нравится выставлять напоказ только те мифологические сюжеты, которые ему импонируют. Здесь всем правит Время.