Дамочка с фантазией

– Да вроде нет… Просто говорил: «Будет мужик такой толстый, небритый…» Хотя он меня предупредил, чтобы я не опаздывал ни в коем случае, а то, говорит, шеф уйдет. Ну, я думаю, он это в шутку сказал. Дядька никак не был похож на шефа.

– Когда этот человек появился, они здоровались с Романом?

– Нет. Ни слова не сказали ни тот, ни другой. Мужик достал колесо из багажника, сам закатил его в гараж, закрыл на замок, а потом пошел домой.

– То есть у вас создалось впечатление, что он живет в том же подъезде, из которого вышел?

– Ну да, а как иначе? Он так быстро вышел, может, живет на первом этаже, я не знаю.

– Вы можете более подробно описать этого человека?

– Ну я уже говорил… Он такой не слишком высокий, примерно с меня, где-то метр семьдесят или метр семьдесят два, но полный, плечи покатые, пузень… в смысле, животик есть. Но сильный, это сразу видно, колесо от «мерса» не самое маленькое, он его одной левой таскал. На нем была вязаная спортивная шапочка серая, из-под нее сзади черные волосы торчали, на щеках щетина, под носом усы. Правда, он в основном прятал лицо в шарф, но, в общем-то, я его разглядел.

– Вы могли бы опознать этого человека при встрече?

– Не знаю, наверное.

– Посмотрите, на этих фотографиях его нет?

– Определенно нет. У него черные глаза с мешками под ними, вот что я еще запомнил. Может, с печенью что-то? Или с почками? Странное впечатление произвело на меня его лицо. Какое-то немытое. Не знаю, почему мне так показалось.

– Я сейчас задам вам два вопроса, которые уже задавал прежде. Но мне необходимо выслушать ваш ответ еще раз. Итак, вопрос первый: вас в самом деле не удивили ни странная, подозрительная работа, для выполнения которой вас привлекли, ни чрезмерно высокая оплата, ни обстановка явной секретности, в которой вам пришлось работать?

– А что такого?

– Отвечайте на вопрос, пожалуйста.

– Ну я уже говорил, что мне ничего странным не казалось. И подозрительным тоже.

– Вопрос второй. По пути на место встречи с Бусой вы ни разу не останавливались, не смотрели на колесо, которое вас попросили отвезти?

– А чего на него смотреть? Что я, колес не видел? Короче, не смотрел.

– И последний вопрос. Как вы расстались с Романом Карташовым?

– Нормально. Он попросил довезти его до площади Горького, сказал, что пойдет в тренажерный зал. А я поехал домой. Вот и все.

* * *

– Справочная уже не отвечает, – с досадой произнес Валентин, швыряя трубку. – Чего ж ты хочешь? Третий час ночи! Нормальные люди давно спят. Может, пойдем и мы наконец, а, золотко? Ну сколько можно искать вчерашний день, не понимаю! Мне все-таки завтра, вернее, сегодня, работать, а вечером в Москву ехать!

– Ага, – рассеянно отозвалась Валентина, сидевшая на полу, среди разбросанных черно-белых фотографий. – Бли-ин… Ну у кого может быть телефонный справочник с личными номерами, а?

– У Володьки есть, – зевнул Залесский. – Точно, есть. Но его самого дома нету.

– Вечно его нету, когда нужен до смерти! – рассердилась Валентина. – Но как же быть, а? Я до утра не до-живу.

– Да что ты можешь сделать, скажи, пожалуйста? – простонал муж. – Ну, позвонишь этому своему Олегу Пластову, и что ты ему скажешь? Напомнишь боевое прошлое в деревне Пильно? Выразишь сочувствие? Думаешь, ему после такой трагедии будет до совместных приятных воспоминаний? У него сейчас есть заботы поважнее, можешь мне поверить.

В голосе его прозвучали непривычно раздраженные нотки, и Валентина воззрилась на мужа не без изумления:

– А ведь ты ревнивец, Залесский!

– Может, я и ревнивец, – рявкнул муж откровенно зло, – а ты… я вообще не знаю, кто ты. У человека жуткая трагедия, у него сын погиб страшной смертью, да на фиг ему это надо – слышать твой прочувствованный голос?! Уже месяц прошел или даже больше, у него только-только начала рана затягиваться, а тут ты влезешь невесть откуда. Тем паче – в такое время, когда все нормальные люди спят или пытаются уснуть. И вообще, я тебе удивляюсь, золотко. На твоих глазах сегодня девку молодую убили, жестоко убили – беременную, твою пациентку, тебе этот ненормальный опер чуть ли не уголовщину шьет, а ты хоть бы хны, девчонку даже не вспоминаешь, хотя у тебя вон на шубе и рукавичках кровь ее, я же видел. А ты вдруг вцепилась в воспоминания столетней давности, хочешь тряхнуть стариной – не знаю зачем. Не нужны Пластову ни соболезнования твои, ни мемуары, понимаешь ты это или нет?

Валентина сидела, не поднимая головы, покорно слушая отповедь мужа и вяло перебирая фотографии. Вот точно такая же фотка, как та, что напечатана в газете. Она ее сразу узнала. Сделана фотография именно что сто лет назад… вернее, шестнадцать – на дне рождения Олега, который они отмечали в татарской деревне Пильно, куда Валя Залесская (нет, в ту пору еще Кукушкина!) приехала на практику после мединститута. Она была просто счастлива увидеть Олега Пластова, который кончал лечфак двумя годами раньше. Они были мельком знакомы в институте, но тут, в этой богом забытой татарской глуши, встретились как самые родные и близкие люди. Для Валентины Олег был и наставником, и гидом, и переводчиком, он да его первая жена Роза Шарафутдинова, которую он в Пильно нашел – там и потерял: Роза умерла от родов. Валентина тогда лежала со сломанной ногой на вытяжке. Сорок пять суток пяткой к потолку, в гипсе! Врагу не пожелаешь. Роды у Розочки принимал совсем молодой врач, неопытный… Его вины в смерти Розы и ребенка не было, но долгие годы потом Валентину не оставляла мысль, что, окажись она на месте этого неловкого мальчишки, Розу удалось бы спасти. Они были такими друзьями в те годы! Казалось, их невозможно разлучить. А смерть разлучила… После отработки Валентина вернулась в Нижний совсем другая – с седой челкой (кроме смерти Розы, многое там еще произошло, что хотелось забыть и не вспоминать) и такая худая, что юбку вокруг себя можно было обернуть дважды, только на булавках и держалась. А потом долгие годы ей снился один и тот же сон: как она, только что приехавшая докторша, ничего не знающая, ничего еще не понимающая, идет по деревне от больницы к почте. На крыльце почты стоят татарки в своих ярких платках и мягких чувяках, которые Валентине сначала казались ужасно странными, и только потом она расчухала, какая же это удобная обувь! Стоят, значит, татарки и смотрят на Валентину, бормоча между собой: «Маэм, маэм…» Валентина ничего не понимает, но улыбается им во весь рот. А сама думает: ну что я улыбаюсь, как дура, может, они меня костерят на все лады! И вдруг раздается ласковый, чуточку усталый голос Розы: «Дурочка, да они же тебя хвалят, нравишься ты им, понимаешь?» Почему-то этот простой, даже очень милый сон доводил ее до таких слез, что с трудом удавалось успокоиться.

Валентина только-только вышла из больницы, еще с палочкой передвигалась, когда Олег уехал из Пильно. Отвел сороковины по жене и вернулся в Нижний. Краем уха от общих знакомых Валентина изредка слышала, что Олег живет нормально, снова женился – на женщине с ребенком. Рассказывали, что приемный сын у него – очень толковый парнишка, а жена вроде больная, но живут они дружно… Они больше не виделись все эти годы, да, по сути дела, Валентина почти не вспоминала старого друга, но сейчас казалось – спать не сможет, если не поговорит с ним, если не скажет, до чего же потрясена случившимся!

А может быть, Валька-зануда прав? И нужны эти выражения соболезнования только ей? А Олегу они вообще ни к чему? Может, Валентинин звонок его вовсе не утешит, а только напомнит о старой боли – неведомо, утихшей или нет, потому что он очень сильно Розу любил, безумно, и горевал так, что едва не погиб от тоски по ней. И надо же было случиться, чтобы в квартире его приемного сына, ставшей могилой молодого парня, уцелела именно эта старая фотография! Роза давно в могиле; Олег вторично похоронил родного человека… Ничего себе! «Будем надеяться, что хотя бы эти красивые девушки избежали в своей жизни бед и потрясений, которые не обошли стороной ни самого Олега Пластова, ни его семью!» – так написано в газете. Очень страшно, между прочим, написано… По сути дела, только она, Валя Кукушкина-Залесская, одна из всех троих пока что обходилась в жизни без серьезных бед и потрясений. Но разве не потрясение: наткнуться на эту статью, на эту фотографию в кабинете опера, который допрашивал ее по поводу жестокого убийства молоденькой девушки!

Неужели Валька не понимает, как задело жену сегодняшнее смешение этих трагедий?

Ой, ладно придираться к хорошему человеку. Валентин и так чуть жив, бедняга. Совсем отупел от происшествий, которые на него обрушились. Небось всерьез трясся, что товарищ Комзаев вдруг возьмет да и отправит его любимую женушку на нары!

– Ладно, солнышко, – пробормотала Валентина со всей возможной в такое время суток, после таких пертурбаций, супружеской нежностью. – Ты прав – пора спать, родной мой. Иди ты первый в ванную, а я тут все пока соберу, ладно?

Потрясенный ее покладистостью, Залесский замер было, потом сверкнул на Валентину, можно спорить, повлажневшими от умиления глазами и на рысях, пока своенравная дама не передумала, понесся включать газовую колонку.

Да что уж тут думать-передумывать! Некогда уже. Завтра к восьми на работу. Если сегодня Валентина работала в вечернюю смену, то завтра придется выходить в утреннюю. И первые больные, конечно, припрутся ровнехонько к восьми, и с первых минут рассядется по стульчикам-диванчикам в коридоре длиннющая очередь, и никто даже знать не захочет о том, какие потрясения пережила накануне доктор Залесская.

Сколько там, на часах? Мама дорогая! Три! Хоть бы немножечко поспать перед тем, как снова полдня смотреть в телевизор!

Пардон, конечно. Кто-то не знает? Гинекологи называют «телевизором» смотровое кресло. Они ведь все жуткие циники, гинекологи, – что женщины, что мужчины. Особенно женщины! На эту тему Олег Пластов когда-то острил, насчет полного отсутствия романтики у Валентины, и радовался, что Розочка у него педиатр, то есть еще сохранила какие-то детские, романтические иллюзии насчет отношений полов…

Зазвонил телефон.

Мгновение Валентина тупо на него смотрела, недоумевая, кто может возникнуть среди ночи, потом схватила трубку:

– Алло?

– Валентина? Это ты? – спросил мужской голос.

И она, дура, была до такой степени зациклена на мыслях об Олеге Пластове, на воспоминаниях о нем, что заорала как ненормальная:

– Олег! Это ты, Олег?

Воцарилось затяжное молчание, потом чрезвычайно вежливый голос растерянно проговорил:

– Ради бога, извините за такой поздний звонок. Я, видимо, номером ошибся. Спокойной ночи, извините меня еще раз, пожалуйста.

Послышались гудки.

– Бли-ин… – протянула Валентина, несколько раз не сильно, но все же чувствительно ударяя себя по голове. – Ну не блин ли, а? Это ж Володька Долохов звонил! Наверное, приехал домой, увидел со двора, что у нас свет горит, и решил отметиться. Что он обо мне подумает, интересно знать?!

Да, интересно… Небось Долохов решит, что ненароком проник в тайну ветреного девичьего сердца своей соседки, и будет мучиться вопросом, как с этой тайной стыкуется существование Вальки Залесского, его наипершего и наилепшего корефана.

И Валентина поспешно принялась накручивать номер долоховского квартирного телефона, чтобы как можно скорей загладить дурацкое недоразумение. Однако в ответ услышала череду бесконечных гудков: к телефону никто не подходил. Зато в трубке как минимум дважды раздались характерные щелчки, означающие, что кто-то пытается прозвониться на их номер по межгороду. И тут наконец-то до Валентины доехало: так ведь Долохов небось не абы куда подался, а в командировку отбыл. И сейчас звонит оттуда друзьям и соседям по какому-то, надо полагать, неотложному делу.