Лесная нимфа

– Ё-мое! – раздалось сочувственное бормотанье. – Сурово!

– За что ее так? – раздался еще чей-то исполненный жалости голос.

– Да сволочей полно, видят, что красивая женщина на дорогой машине, – ему ни того, ни другого вовек не заиметь! – вот и излил дерьмо, – с горечью вынес приговор приятный баритон.

– Нет, на самом деле не так все просто, – невольно пробормотала Алена.

– Что? – Ей в лицо заглянул темнобровый и румяный парень лет двадцати семи в роскошнейшей короткой замшевой куртке. Он был очень красив – так же, как и его баритон, и куртка. В человеке должно быть все прекрасно, совершенно по Чехову! – Вы знаете, кто это сделал? Вы видели?

– А может, это она сама накорябала?! – предположил какой-то вкрадчивый, неприятный голосишко.

– Я только что из магазина вышла. – Алена помахала сумками.

– А может, ты сначала накорябала, а потом в магазин – шмыг!

Алена обернулась к автору этой дерзкой версии. Высокий, худой, красноглазый. Нос длинный, острый. Высунул его из шарфа – и спрятал обратно. Дуремар какой-то, честное слово, из иллюстраций к сказке «Золотой ключик, или Приключения Буратино»!

– Не припоминаю, чтобы мы с вами на «ты» перешли, – ответствовала она с той высокомерностью, на которую была великая мастерица. – Но, кстати, может быть, это именно вы машину изуродовали, а теперь ищете, на кого вину свалить?

– Я? – пренебрежительно вынул нос из шарфа Дуремар. – А мне зачем?

– Ну а мне зачем? – пожала плечами Алена.

– Да мало ли… – туманно предположил Дуремар.

– Девушка, нужно милицию вызвать! – кипятился темнобровый и румяный красавец, подступая к блондинке. – Распоясались, отморозки! Руки рубить за такие акты вандализма нужно!

Алена вспомнила седоватый ежик, по-детски изумленные глаза…

Он не отморозок, точно. И положа руку на сердце можно сказать, что блондинка наказана по заслугам. Жестоко, но по заслугам! Она и впрямь парковалась, как дура, даже как воинствующая кретинка!

Но Алена решила оставить свое мнение при себе. А то вдруг красотка, которая сейчас мечется туда-сюда, заламывает руки и утирает злые слезы (и тушь у нее при этом почему-то не растекается!), обратит на Алену внимание – да и вспомнит, что именно на нее чуть не наехала. И припишет этот «акт вандализма» Алениной распоясавшейся мстительности. Доказывай потом, что ты не верблюд. Ищи тех, кто подтвердит твое алиби. А кто его подтвердит? Кассовый чек? Да, на нем указано время покупки. Но ведь не факт, что сначала ты чем-нибудь не изуродовала «Лексус», а только потом ринулась в магазин. Дурное дело-то ведь совершенно нехитрое!

Нет, лучше уносить ноги, да поскорей. Алена с сожалением посмотрела в грязный снег, под которым были где-то погребены ее восемьдесят девять рублей, простилась с ними… и вдруг заметила у своих ног небольшую картонку.

Мало ли что там могло валяться, ерунда какая-то! Картонка и картонка.

В это мгновение, однако, одна из сумок вдруг вывалилась из Алениных рук и упала рядом с картонкой. Подбирая ее и выкатившееся яблоко (ну что за день такой потеряистый выдался?!), она поближе взглянула на картонку и увидела там надпись печатными буквами: ХА-ХА!

Рядом была нарисована кривая рожица, улыбающаяся во весь рот.

Алена подхватила картонку вместе с яблоком, сунула в сумку и быстро пошла прочь от места, так сказать, происшествия.

1985 год

Зной опадал часам к семи, и предметы словно бы выплывали из раскаленной полумглы. Но было все еще жарко, от рельсов пекло, как от разогретой духовки. Юноша остановился, утомленно подергал рубашку на груди, огляделся. Потом, предупреждающе тронув свою спутницу за руку, вдруг соскочил с бетонного полотна вниз, в траву. Девушка удивленно смотрела на него сверху. Очертания ее ног темнели сквозь почти невесомую ткань платья.

– Пойдем здесь, – позвал он, протягивая руки. – Здесь быстрее. И прохладнее.

Она нерешительно посмотрела в заросли травы.

Быстрее… Ей хотелось уже оказаться у него на даче, чтобы прекратить наконец это щемящее ожидание их одиночества вдвоем, и идти туда долго-долго, чтобы это ожидание никогда не кончалось.

– Трава… высокая, – сказала она.

– Трава ласковая! – улыбнулся он.

– Там комары…

– Так ведь ветер!

Тогда она слегка присела, опершись о его плечи, и, спружинив, прыгнула к нему в руки. Он медленно опустил ее, как в тумане снял с бетона сумку с продуктами и шагнул вперед. Девушка покорно пошла по примятому следу.

Разнотравье малиново звенело кипреем, светилось мелкими белыми ромашками. Чем ближе к ложбине, тем выше становилась трава, и здесь, в полутени, чаще попадались бледные колокольчики, словно бы хранившие в своих матовых сердцевинках недоверчивую к солнцу прохладу. У девушки сердце щемило от нежности, когда она заглядывала в белые, глянцевые снаружи и словно бы припудренные изнутри, узкодонные кувшинчики меж острых листьев. Она приотстала, и юноша остановился, ожидая ее. Она побежала к нему, трава оплела ей ноги, она споткнулась, он схватил ее, потянул к себе. В тенистой релочке, в низине, было прохладно – ветер залетал и сюда… Девушка переступила, чтобы стать ближе к нему, но, покачнувшись, выскользнула, засмеялась и села в траву, откинувшись на неожиданную здесь кочку. Подняла смеющиеся глаза – и обмерла, увидев его лицо.

– Что? – Она вскочила, чувствуя стужу меж лопаток, испугавшись неизвестно чего, и от неизвестности той стало еще страшнее. – Что?!

Он стоял зажмурившись, прикусив дрожащую губу. Девушка обернулась, словно боялась выстрела в спину. Никого, ничего в зеленой тени ложка.

– Что?! – затрясла его, затормошила, готовая заплакать.

Он что-то проговорил, открывая помертвевшие глаза и утыкаясь взглядом вниз, и там, где она только что сидела, призывно глядя на него, девушка увидела среди нагромождения кочек, опутанных привядшей травой, искаженную судорогой руку, словно бы выцарапывающую себе путь из-под земли.

…Перед тем как сознание ее погасло, Катерина Долинина вспомнила старшую дочь и от никогда не испытанной ранее тоски и жалости к своей девочке, которая теперь останется без матери, едва не закричала. Если бы она могла, она бы попросила в этот миг: «Не убивайте меня, у меня дочь!» – но не успела и умерла, и лицо ее еще долго было искажено этой маской бессилия, пока с него не исчезло всякое живое выражение…

Катерина Долинина… То, что когда-то звалось Катериной Долининой, уже стало сродни больше земле и смерти, чем человеку, имевшему живое имя, когда ее тело вытащили из-под привядшего, аккуратно срезанного и уложенного кочкарника и увезли в морг.

Никита еще походил по полянке, шлепая на шее тонкоголосых комаров. Ему не хотелось даже себе показывать своего беспокойства, но здесь, в этом могильном сумраке, его нервировали и комары, казавшиеся страшными, будто напившимися трупного яда. Он понимал всю чепуховость таких мыслей, но ни их, ни комаров не мог отогнать.

Сгущались вечерние тени. Он пошел по заметно смятой траве к станции, вспоминая, что после того, как еще в мае стало известно об исчезновении Катерины Долининой, большая часть жителей станционного поселка уже была опрошена работниками милиции. Участковый и следователь работали дотошно, но случайный свидетель сбил их с толку, показав, будто видел женщину, схожую с Долининой, которая садилась в семичасовой поезд. А поскольку именно в тот вечер Долинина действительно должна была ехать на дежурство в областную больницу, где работала санитаркой, новые следы ее стали искать уже в городе. Но там все будто густой паутиной затянуло. И вот… ее случайно нашли в двух шагах от станции, в нехоженом, туманном логе.

Никита подошел к щиту с расписанием поездов и переписал нужные рейсы в блокнот. Судя по всему, этими поездами ему теперь придется поездить.

Наши дни

Отчего-то эта дурацкая история около магазина все не шла у Алены из головы. Она уже и поела, и посуду помыла, и зашила колготки в сеточку, порванные на прошлой милонге (наша героиня увлекалась аргентинским танго, а милонга – это именно вечеринка, где танцуют только аргентинское танго)… На счастье, колготки порвались не необратимо – на видном месте, а на пальцах: теперь, если их надеть в следующий раз задом наперед (они же двусторонние, без разницы, как носить), шва не будет заметно. Тангеры – то есть дамы, танцующие танго, – должны непременно носить колготки в сеточку, не то все танго-боги, от Гарделя до Гавито, перевернутся в гробах. А цены нынче… сами понимаете! Вот и приходится заниматься, так сказать, изящным рукоделием.

Ну вот, стало быть, колготки были зашиты, а нового дела Алена найти себе не могла. Настал вечер. Предстояло садиться за роман.

Боже мой, кто бы только знал, до чего это трудно – начинать новый роман! Невольно вспоминаешь Бунина с его паническим страхом перед первым белым листом бумаги. Такой же страх охватывал Алену при виде девственного экрана монитора (она ваяла свою нетленку на компьютере). Особенно когда сюжет реял в далях заоблачных и не вырисовывался вообще никак.

Она открыла любимый пасьянс «Паук» и сложила его. Первый раз не получился, второй – получился, но просветления в алчущем сюжета мозге так и не произошло. Что бы еще такого вдохновительного себе устроить? Может, глоточек мартини?..

Нет, лучше не надо. Спать захочется, вот и все.

«Ах да! – подумала Алена. – Я сегодня еще на форум не заходила. А вдруг там что-то новое про расписание или про очередную милонгу? Вот сейчас быстренько загляну – и за работу, честное слово!»

Перед кем она оправдывалась, непонятно. Наверное, перед светлыми образами редакторов издательства «Глобус», в котором была постоянным автором и, видимо, приносила ему какую-никакую прибыль, если ее детективчики в том издательстве печатали и уже напечатали просто-таки астрономическое их количество…