Марсельская сказка

– Куда отправилась лодка твоего папаши «Фиона» седьмого октября тридцать третьего года?

Страх, парализовавший меня, не позволил мне даже как следует расслышать его вопрос.

– Эй! Гляди-ка, она уже вся позеленела! Раньше времени её собрался прикончить? – завопил близнец моего мучителя.

Хватка на шее ослабла, но руку он не убрал. Это не стало для меня облегчением – горло по-прежнему жгло от нехватки воздуха.

– Я повторю: куда отправилась лодка твоего отца седьмого октября тридцать третьего года? – я вытаращилась на него с широко распахнутыми глазами, и тогда он обернулся, крикнув стоящему за его спиной близнецу: – Иди за водой, кретин. Твой крошечный мозг решил, что двух вёдер хватит?

– Что вы задумали?! – мой голос сорвался.

Левша отстранился, сделал пару шагов назад и наклонился, взяв одно из вёдер с водой в руки. У меня не было ни секунды на то, чтобы обдумать его вопрос, чтобы ответить, что у моего отца никогда не было лодки, и задать несколько встречных вопросов в промежутках между проклятиями. Всё произошло быстро и почти парализующе: он замахнулся и вылил ведро ледяной воды прямо мне в лицо. Это было как пощёчина, только более мощная, более оглушающая, более хлёсткая. Глаза и кожу щёк начало жечь, губы затряслись, и прежде, чем я успела сделать вздох, он снова выплеснул на меня воду из ведра. Я закашлялась, царапая горло, попыталась вырваться из заточения веревок, и затряслась от обрушившегося на меня холода. Это было чудовищно. Ничего более унизительного мне ещё не доводилось переживать. Сделав несколько судорожных вздохов, я часто заморгала и посмотрела вниз. Платье, и без того грязное и порванное на бедре, намокло и прилипло к моему телу. Я молилась Всевышнему о том, чтобы этот примат не проследил за моим взглядом и был слишком увлечён пытками, чтобы заметить открывшуюся перед ним картину. Я бы не справилась с этим. Только не с этим.

– Это к-какая-то ошибка! – увидев, что он обернулся в поисках ведра, я закричала, все ещё кашляя и трясясь, как в лихорадке. – Вы перепутали меня с кем-то другим! Кх-ха! У моего отца н-никогда не было лодки!

Зловещая ухмылка блеснула на его губах, и он снова приблизился ко мне. Ни я, ни эта сволочь не заметили, как на пол приземлились ещё два ведра с водой.

– Ну, конечно, все знают, как папочка Том любил свою маленькую дочурку. Хочешь сказать, он не посвятил тебя в свои грязные тёмные делишки? Или что ты не была в тот день с ним на пирсе? Хватит играть, идиотка, и отвечай – где наши деньги?!

Мысли лихорадочно завертелись в голове: покойный отец, грязные делишки, лодка, пирс, деньги… Я не успевала ни за одной из них, ни за одну из них я не могла ухватиться. Мерзавец сам не позволил мне этого, снова выплеснув воду мне в лицо. За ней ещё одно ведро, и в перерывах, пока я пыталась отдышаться и не захлебнуться водой, которая попадала мне в горло, глаза и нос, без конца орал:

– Признавайся, стерва! Куда он отправил лодку седьмого октября?! Отвечай! Ты была там, ты все видела!

Холод пробирал до самых костей. Зубы стучали так сильно, что пару раз я едва не откусила себе кончик языка. А из-за сплошной пелены воды в глазах ничего не было видно. Вода была настолько ледяной, что казалось, её набрали прямо из проруби. Мне отчаянно хотелось жить, в то же время, я мечтала лишь о том, чтобы всё это поскорее закончилось, и я погрузилась в безопасную тьму без единого шанса выбраться. Мои лёгкие и моё сердце, казалось, вот-вот перестанут справляться с задачей поддерживать во мне жизнь.

– Отвечай!

– Хватит! – во все горло завопила я. – Я н-ничего н-н видела! Я-я к-клянусь! Я не видела никаких лодок! Он…

Самой большой моей ошибкой было открывать рот, когда он держал ведро наготове. Я крепко зажмурилась, уже приготовившись к новой порции унижения и холода, когда негодяй вдруг отшвырнул ведро с водой в сторону и подошёл ко мне почти вплотную. Его взгляд упал на мою грудь, и тогда я поняла, что пытка водой – не самое худшее наказание. Органы в животе сделали сальто, когда на его губах нарисовалась масляная ухмылка.

– И почему это я раньше не замечал, какие прелести скрывает это дерьмовое платье? Эй, братик, иди-ка сюда! У меня появилась отличная идея, как разговорить эту прелестницу…

У меня не осталось ни сил, ни молитв. «Бороться! Ты должна бороться! Будь дипломатом, отстаивай свои права, защищай свою территорию!» – жалобно стонало подсознание, но я не могла даже разлепить посиневшие губы. Моё тело было мне неподвластно. Я уронила подбородок на грудь, веки отяжелели. И прежде, чем что-то вопиюще ужасное успело произойти, я услышала чужой голос, с ледяной угрозой процедивший:

– Верните её в подвал. Живо.

Глава 5. Вонжонс

Он не смотрел мне в глаза. Как всегда улыбчивый, слегка смущённый и тихий, он стоял напротив, но его взгляд был направлен куда-то за моё плечо. Это могло значить только одно: он чертовски волнуется и что-то скрывает. Я встревожилась не меньше и, коснувшись его плеча, кивнула в сторону окон, выходящих на библиотеку. Только тогда он обратил на меня внимание.

– Тебе очень нужно в библиотеку?

Когда он задал этот вопрос, я слегка опешила. Мы с Генри были знакомы на протяжении вот уже трёх лет – с тех пор, как перепутали учебники друг друга на совете старост. Кажется, с первого дня мне удавалось разгадать все его эмоции и желания, в конце концов, Генри никогда ничего от меня не утаивал. Мы не были друзьями, между нами всегда теплилось что-то большее, но его приятель, Джош, как-то случайно обмолвился о том, что Генри с первого курса влюблён в мою однокашницу – Мэдлин. Я не собиралась спрашивать напрямую. Возможно, это разбило бы мне сердце.

Или сломило бы моё эго.

– Завтра нет занятий, так что никакой необходимости… – пробормотала я, усиленно роясь в памяти.

– Послушай, я знаю, что Улла ждёт тебя, но ты не могла бы уделить мне пару минут? Я думаю, нам нужно поговорить. Конечно, если это не создаст неудобств.

Он провел пальцами по виску и лучезарно улыбнулся, пытаясь скрыть волнение. В толпе студентов, заполонивших холл, я разглядела Оуэна, Джоша и Кларка – сокурсников Генри. Они стояли возле стенда о Первой Мировой, который соорудили студенты исторического факультета, и мельком поглядывали на нас. Боже, как они все были похожи между собой в этих одинаковых шерстяных костюмах-тройках и с одинаковыми ухмылками! На их сияющих лицах никак не отразилась вся тяжесть и весь ужас экзаменов. О, как я ненавидела эту троицу!

– Улла подождёт, – вернув к Генри решительный взгляд, ответила я.

Снаружи моросил тёплый июньский дождь, и когда мы вышли из колледжа, Генри предложил мне свой пиджак. Очередное мрачное и холодное лето, окрашивающее двор колледжа в самые удручающие оттенки. Оливковые стены, мокрые от моросящего дождя, отбрасывали высокие тени на каменную плитку, пока насыщенный зелёный газон создавал иллюзию обманчивого лета посреди поздней осени. Впрочем, из сезона в сезон картина здесь не менялась; лишь изредка маленькие лужайки заливал редкий солнечный свет, выглядывающий из-за высоких шпилей.

Дождь, казалось, усилился.

С каждым пройденным шагом пульс мой учащался, а непонятный ком сдавливал горло. Куда мы идём? Мне не хотелось задавать вопросов, не хотелось разрушать этот волшебный миг, когда тебя окружает лишь трепетная неизвестность. Я теплее укуталась в пиджак Генри и вдохнула запах его парфюма. Нужно запомнить этот миг. Запомнить, какой аромат меня окружал. Как сильно было затянуто небо тучами. И как украдкой на меня поглядывал Генри, чем-то взволнованный и явно воодушевленный. Всё было прекрасно этим холодным июньским вечером. Я не ждала, что он закончится плохо.

– Помнишь историю, которую профессор Маккарти рассказывал на одной из самых первых лекций? Об этом дубе, – голос Генри эхом звучал в моей голове, и если бы он не указал рукой в сторону раскидистого дуба всего в нескольких ярдах от нас, на мокрой лужайке напротив часовни, я бы, возможно, так и утонула бы в своих мыслях. – Пойдём.

Мы направились прямиком к дубу вдоль по истоптанной тропинке, и, следуя за Генри, я всеми силами пыталась вспомнить историю профессора Маккарти. Проблема была в том, что я не имела и малейшего представления о том, кто такой этот профессор Маккарти и мог ли он когда-то вести у меня лекции. Впрочем, все мысли улетучились, стоило нам остановиться под широкой кроной с тёмно-зелёными листьями, защищающими нас от дождя. Я взглянула на Генри – цвет его глаз был столь же насыщенным, как и зелень вокруг. Он взял меня за руки, и колени мои задрожали.

– Эйла, – его рот приоткрылся, и лишь спустя секунду он вздохнул, посмотрев в небо. – Я репетировал этот разговор весь предыдущий вечер.

– Генри, всё в порядке? – мягко спросила я, сжав его ледяные ладони.

– Да. Да, всё просто… просто замечательно. Ты знаешь, через пару недель закончатся последние экзамены, и ты уедешь в Дирлтон. Я – в Плимут. Два месяца будут тянуться целую вечность: я буду ждать твоих писем, которые ты никогда не отправишь, и сотни раз прокручивать в голове этот разговор. Но прежде чем ты обнимешь меня на прощание, прежде чем сядешь в поезд, я хотел бы… хотел бы признаться тебе, Эйла.

Генри перевёл дыхание, а я уже едва стояла на ногах. Когда он заговорил, кажется, даже дождь перестал стучать по листьям древнего дуба.

– Я влюблен в тебя. Влюблен, Эйла, влюблен очень давно. Я больше не в силах это скрывать, ведь с каждым днем чувства становятся всё ярче, всё невыносимее. Прости, если моё признание покажется тебе неуместным. Я поступаю крайне эгоистично, ведь я не уверен, что мои чувства могут оказаться взаимны…

Мир замер, а затем окрасился самыми яркими красками и волчком завертелся вокруг нас. Я смотрела на Генри остекленевшими глазами, возможно, целую вечность, прежде чем броситься в его объятия, крепко обняв за шею.

– Генри, – прошептала я сквозь широкую улыбку, – о, милый мой Генри, это взаимно! Это совершенно взаимно. Боже мой, я так счастлива!

«Я так сильно в тебя влюблена, Генри».

***

Крупная капля разбилась о лоб.

Я приоткрыла глаза и подняла уголки губ в ленивой улыбке, ожидая увидеть перед собой счастливое лицо Генри, но взгляд сфокусировался и застыл на низком бетонном потолке. Вена на шее запульсировала, да такой адской болью, что рассудок, всё ещё рисующий образы двух стоящих под дубом молодых людей, мгновенно прояснился. Стихли голоса, оставив лишь бешеный грохот моего сердца и рваное хриплое дыхание. Пошевелив кончиками пальцев и часто заморгав в попытке отогнать слезы осознания, я приподнялась на локтях и села.

Это был всё тот же подвал. Те же капли на потолке, та же паутина в углу. Зарывшись пальцами во влажные волосы, я уткнулась носом в колени и шумно задышала, пытаясь справиться с подступающей к горлу паникой. Она затуманивала мой разум, загоняла меня в клетку, сотканную лишь из страхов, но я не должна была ей поддаваться. Унижение, пережитое мной бог знает сколько времени назад, сдавливало горло, и мне хотелось кричать, вопить во всё горло, проклинать всех на свете за эту несправедливость… но это было бы самоубийством. Кто знает, на что способны эти головорезы и сколько их на самом деле? Я помню безжалостную ухмылку того, кто остервенело выплёскивал воду мне в лицо в надежде заполучить правду, помню угрожающий голос мужчины, приказавшего вернуть меня в подвал. Он прятался в тени коридора, лишив меня возможности разглядеть его лицо. Почему? И почему остановил этих мерзавцев? Неужели придумал пытку поизощрённей?

Вонзив испуганный взгляд в сторону ржавой клетки, отделяющей меня от свободы, я заметила несколько предметов возле калитки. Миска с куском хлеба, кружка с водой, пустое ведро и какие-то тряпки. Едва я двинулась в сторону, чтобы осмотреть то, что мне принесли, как боль в висках ослепила меня, обездвижила. Стиснув зубы, я обхватила голову дрожащими руками. Кожа была адски горячей, будто по венам у меня бежала лава, а не кровь, а в некоторых местах подушечки пальцев нащупывали крохотные царапинки. Это ещё что? Сердце в панике забилось о грудную клетку, стало трудно дышать.

Они чем-то меня опоили. И те тряпки, которыми мне затыкали рот…

И мой сон…

То, что случилось год назад под дубом, было правдой только отчасти. Генри был влюблён в меня на самом деле, но в тот вечер, когда он привёл меня к дубу и признался мне в любви… я не смогла ответить ему взаимностью. Я не бросалась в его объятия и уж точно не кричала о том, как счастлива! В здравом уме, даже терзаясь чувством вины, я бы не позволила своему рассудку так исказить реальность. Я никогда не любила Генри, он даже не был удобен для меня, как человек, с которым я могла бы связать свою жизнь. Только с чужой помощью мой мозг мог выдать подобную чушь.

Невольно вспомнились и сны с участием моего отца, и чтение книги в лекционном зале… что, чёрт их подери, за дрянь заставляет меня видеть это?