Сказки странствий

– За тобой шла! – встряхнула русыми волосами. – Надоело плакать, поговорить хотела.

Он усмехнулся. И вдруг понял, что совершенно не стесняется её. Не стесняется и не стыдится ни своего худого тела, ни искалеченных ног. И не потому, что она не нравится ему, – напротив, она очень миловидна, – а потому, что исходит от неё какое-то особое душевное тепло. Без слов, но мягко и нежно, оно окутало его голову, проникло в сердце, согрело всё внутри. Ветер приподнял край рубашки, которую он бросил на ноги, и обнажил протезы, но даже это не смутило Александра. Он понял, что для неё важен он сам, а не его костыли.

– Ну что ж, давай, поговорим, – ответил, улыбаясь и делая движение в сторону, словно предлагая присесть.

Она села, вздохнула, и…

Сказать, что они говорили – это не сказать ничего! Сначала – стесняясь, затем – доверяя всё больше и больше, они раскрылись друг перед другом так, как делают это по-настоящему родные люди. О доме, о детстве, об армии, о том, почему так случилось. Об общих друзьях, которых оказалось немало, и о том, что ей очень хочется поступить в институт.

Сидели, потом гуляли по берегу, и он шутливо опирался на неё, делая вид, что его качает. Она с готовностью подставляла плечо, а потом осмелела и обняла его за талию. Он глядел в её глаза – и хотел смотреть, не отрываясь, и совсем забыл про те душевные муки, которые так долго истязали его. «Я видел её, помню, что видел, но где и когда… Да какая разница теперь, если она уже другая, и сам я – другой. Мы повзрослели…»

На пляже появились люди, они с удивлением взирали на странную пару, пока Александр не предложил уйти.

– Пойдём, я познакомлю тебя с мамой.

– С мамой, которую я знаю давным-давно…

Смеясь, уходили с пляжа. Он с трудом одолел половину подъёма и присел на камень отдохнуть. Маринка пристроилась рядом. Её взгляд устремился на море, на дальнюю линию горизонта, а рука поглаживала костыли. Александр поймал этот жест – и вдруг содрогнулся. «А ведь я не замечал её. Если б не эти костыли, так и ходил бы мимо…»

И впервые за последнее время он не почувствовал себя обделённым.

– Отдохнул? – спросила она, вставая и подставляя плечо.

«Да уж, – подумал он, – с таким плечом ни один подъём не страшен».

Обнял её, прижал к себе осторожно, и они вместе, не спеша, продолжили путь…

Расставание

Унылый пейзаж. Поезд движется вдоль полей, глубокая осень. Я лежу на верхней полке и стараюсь уснуть, но память бередит, растревоживает душу. Может быть, потому, что всё случилось недавно? Сколько прошло? Всего год. Тогда тоже была тихая осень…

– Унылая пора, очей очарованье, – прозвучал милый голос, и девушка, задев меня чемоданом, протиснулась в купе.

Я стоял у окна, прижавшись к стеклу головой, и следил за тем, как по небольшой платформе снуют одетые в плащи пассажиры. Обернулся: волосы до плеч, светло-русые: тот цвет, что я любил.

– А дальше? Как дальше, помните? – спросил, улыбаясь.

Она пожала плечами:

– Нет, конечно. Что-то про поля…

– Унылая пора! Очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса –

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдалённые седой зимы угрозы, – неторопливо продекламировал я.

Она прервала меня ласковым смехом:

– Ладно, сдаюсь. Пушкина вы помните лучше, чем я. Или это Лермонтов?

Мне стало плохо от такого невежества. Но, кажется, она шутила. Или хотела познакомиться. Впрочем, знакомиться всё равно бы пришлось, потому что в купе, кроме нас двоих, была лишь бабулька, которая ехала к сыну. Но не разговаривать же всю дорогу с бабулей?

Мы познакомились: Ася. Странное имя, но доброе, тёплое, как и она сама. «До Воронежа – двое суток пути», – думал я в предвкушении приятного общения. Но разве мог знать, что лишь в первые сутки будет легко, а потом всё изменится, потому что каждый стук многотонных колёс начнёт приближать меня к расставанию. С ней, единственной девушкой, которая стала нужна мне как воздух, как жизнь.

Её дыхание, тепло её присутствия, этот чудесный поворот головы, когда все черты смягчаются светом неярких ламп. Этот голос, который шепчет:

– Серёжа, бабуля уснула, пойдём в коридор.

И мы стоим в коридоре, близко-близко, и мне хочется лишь одного: прижать её к себе и не отпускать никогда. Но поезд летит в ночи, стремясь к той точке, за которой – расставание.

– Я не знаю тебя, – шепчет она.

– И я не знаю.

– А кажется, что знаю давно.

Молчу. Что тут сказать? Вам знакомо это чувство – человек близок, хотя видишь его впервые? И всё в нём – дорогое, понятное, и ты будто чувствуешь, что он хочет сказать или сделать.

– Серёжа… – звучит её голос.

– Да?

– Ничего. Просто – Серёжа…

Она повторяет моё имя, и я знаю, что нужно поцеловать. Но я боюсь спугнуть её, как хрупкую птицу, замершую в ночи. Боюсь испугать своей дерзостью, пылом.

Потом мы лежали на полках, разделённые узким пространством, но руки соприкоснулись и крепко держали одна другую, пока мы не уснули.

Наутро Ася была грустна. Она понимала, что впереди – расставание, потому что я – до Воронежа, а она – дальше. И весь этот день оказался окрашен в печаль этого слова: расставание.

Нет, мы не сдавались: шутили, смеялись, прятали грусть далеко-далеко, но уже ближе к вечеру сбежали в холодный тамбур и целовались до посинения, а колёса всё мчали и мчали…

Потом она отодвинулась:

– Не хочу с тобой расставаться.

– И я не хочу.