Милинери

Милинери
Елена Чумакова

Действие романа происходит в период 1914—1961 годов. Судьба Сонечки Осинцевой, выпускницы института благородных девиц, казалось бы, предопределена рождением, если бы не разразившиеся войны и революция. Семья Осинцевых вынуждена эмигрировать. Волей случая на борт корабля, отплывающего из Ялты, попадает только Софья. Девушка оказывается навсегда оторванной от семьи. Выжить в чужой стране помогает случайный попутчик. Но кем он окажется? Какие цели преследует? Как сложится судьба эмигрантки?

Елена Чумакова

Милинери

И вот тогда ты всё поймёшь,

Тогда ты сердцем всё увидишь.

И встретишь ты, когда не ждёшь,

И обретёшь не там, где ищешь.

Сергей Есенин.

Глава 1. Смолянка

После целой череды сереньких дней, когда с нависших над городом туч сыпалась и сыпалась дождевая пыль, а пронизывающий ветер с Финского залива выметал с улиц праздную публику, над Петербургом выглянуло солнце. И город преобразился! Неспокойные воды Невы перекрасились из серого в голубой цвет, а над ними засияли золотые купола соборов, шпили Адмиралтейства и Петропавловки. В промытой лазури неба поплыли легкие облачка, по проспектам покатились открытые коляски с беспечными седоками, а дорожки Летнего сада заполнились нарядными дамами, и ветерок кокетливо заигрывал то с выбившимся из-под шляпки локоном, то с оборками платья. Северная столица оживилась в предвкушении долгожданного лета.

Перед парадным подъездом Смольного царила суета. Один за другим прибывали экипажи. Мужчины галантно раскланивались, помогали выйти своим спутницам. Дамы поправляли мантильи, оценивающе разглядывали чужие наряды. С минуты на минуту ожидалось прибытие Государя Императора.

А из окон дортуаров[1] на третьем этаже за гостями с волнением и любопытством наблюдали главные участницы предстоящего действа – воспитанницы старшего класса института благородных девиц. Для них наступил волнительный день публичных экзаменов. Долгих девять лет шли они к этому рубежу, после которого для каждой начнется новая жизнь. В ней не будет больше прогулок строем под неусыпным взглядом надзирательниц, не будет общих дортуаров и холодных коридоров Смольного, не будет жестких институтских порядков. А что будет в этой незнакомой, вольной жизни, которую девушки видели только из окон, не знала ни одна, но каждая верила, что ее обязательно ждет большая любовь, как в романах, которые они читали тайком, и жених непременно будет красив, знатен и богат. И уж конечно, все беды и несчастья обойдут их стороной. Счастливое в своем неведение время надежд в жизни каждой девушки.

– Медам[2], немедленно отойдите от окон, это неприлично! Где ваши хорошие манеры?! Осинцева, у вас опять растрепалась прическа! Как Вы собираетесь предстать перед Государем с такой головой?! Немедленно приведите себя в порядок! – раздался визгливый голос классной дамы, прозванной за свои округлые формы и светло-рыжие волосы Кукурбитой, что в переводе с латыни означало тыкву. Прозвище приклеилось к ней намертво и передавалось среди смолянок из поколения в поколение.

Софья Осинцева, жизнерадостная кареглазая девушка с ямочками на округлых щечках, была похожа на только-только распустившийся цветок пиона, такая же крепенькая и очаровательная в своей легкой взъерошенности. Ее пушистые каштановые волосы обладали особой способностью выбиваться из прически, что вызывало постоянные нарекания со стороны воспитателей.

Как только взволнованная возложенной на нее ответственностью Кукурбита покинула дортуар, Сонечка отозвала в сторонку подругу Оленьку Чекмареву, светловолосую девушку с глазами олененка.

– Смотри, что у меня есть, – с заговорщицким видом Соня вытащила из-под подушки сложенную вчетверо страничку, вырванную из модного журнала, белую атласную ленту и шпильки, – сможешь соорудить мне такую прическу?

– Тебе влетит, Кукурбита заставит заплести косу, – с сомнением ответила Оленька, разглядывая картинку.

– Не успеет, экзамен вот-вот начнется. Не станет же она задерживать начало из-за моей несчастной головы. А потом нас здесь уже не будет!

– Красиво…. А давай попробуем!

Оля быстро расплела Сонину косу, связала концы волос лентой, свернула валиком на затылке, закрепила его шпильками, уложила ленту вокруг головы. В пять минут прическа была готова.

– У тебя золотые ручки! Я тебя обожаю! – восхищенно выдохнула Соня, разглядывая себя в зеркальце.

– Ах, смотрите, смотрите! Молодой граф Леманн пожаловал! Ну какой же он душка! – воскликнула Елена Армфельт, признанная красавица класса. Девушки вновь кинулись к окнам.

Александр Леманн был одним из самых завидных женихов Петербурга, о нем говорили «блестящий молодой человек с большим будущим». Девушки догадывались, что он приехал на публичный выпускной экзамен смолянок вовсе не из праздного любопытства, и поэтому не одно сердечко забилось в волнении.

– Ну что вы, право, как модистки, виснете на окнах? – небрежно пожала плечиком Зина Бежанович. Она единственная спокойно сидела в сторонке, листая томик стихов. Темные кудри обрамляли нежное лицо с выразительными черными глазами, но в глубине этих красивых глаз таился опасный огонек, и те, кому удавалось его заметить, держались с ней осторожно.

Граф Леманн прибыл не в экипаже, как большинство гостей, а в автомобиле, что было особым шиком. И пока девушки разглядывали сверху это чудо техники и его владельца, к крыльцу Смольного подкатил, сигналя клаксоном, еще один автомобиль – «mersedes» с открытым кузовом, в котором восседал сам Государь император Николай Александрович с императрицей Александрой Федоровной и старшими дочерьми.

В дортуар вновь влетела взволнованная Кукурбита.

– Медам, строиться, – захлопала она в ладоши.

В последний раз окинула придирчивым взглядом девушек в белых форменных платьях с белыми же пелеринами. При взгляде на Соню брови ее удивленно поползли вверх.

– Это что еще за сооружение? Кто позволил?!

– Вы же, Анна Даниловна, велели поменять прическу, – смиренно потупила взор Сонечка.

Как и рассчитывала девушка, времени на разборки у Кукурбиты уже не было.

– Не морочь мне голову, Осинцева, я просто велела аккуратно причесаться, – только и сказала она.

В последний раз девушки прошли строем по гулким сводчатым коридорам Смольного, спустились по парадной лестнице на второй этаж и вошли в актовый зал.

В просторном помещении все было готово к экзамену: под большим парадным портретом императрицы, являвшейся попечительницей Института благородных девиц, стоял длинный, накрытый зеленым сукном стол, за которым рассаживались члены экзаменационной комиссии. Возглавлял комиссию, по традиции, сам Николай Второй. Справа от него сели его супруга Александра Федоровна и Елена Александровна Ливен – начальница института; слева расположились преподаватели словесности, математики, естественных наук и закона Божьего. В центре зала, перед столом, рядами были расставлены стулья для выпускниц, а между колоннами занимали места родственники девушек и приглашенные гости.

Строго говоря, настоящие экзамены состоялись накануне, все оценки были уже выставлены, аттестаты заполнены, а сейчас предстояли, так сказать, показательные экзамены для гостей и царской четы. Девушки хорошо знали все ответы на подготовленные вопросы, да и сами вопросы были несложными. Их по очереди вызывали к столу и задавали по три-четыре вопроса из разных дисциплин. Услышав свою фамилию, Осинцева вышла вперед, едва сдерживая дрожь в коленках, но как только начала отвечать, волнение улеглось, и она даже была разочарована тем, что ее остановили и отправили на место, не дав продемонстрировать все свои знания.

Потом состоялось торжественное вручение аттестатов. Шесть лучших учениц получили из рук императрицы «шифр» – золотой вензель на серебристом муаровом банте. Сонечка не была в их числе, зато аттестат ей вручил сам император; в первый и, как оказалось, в последний раз она увидела Николая Второго так близко.

По окончании торжественной части царская семья удалилась, и атмосфера в зале стала гораздо более непринужденной. Поднялась легкая суета: столы и стулья убрали, свои места в конце зала заняли оркестранты. Гости поздравляли выпускниц, обменивались впечатлениями. Даже Кукурбита преобразилась. Взволнованная, промокая батистовым платочком повлажневшие глаза, прощалась она со своими, теперь уже бывшими, воспитанницами. Сонечке даже стало немного жалко ее: у девушек с завтрашнего дня начнется другая жизнь, полная интересных событий и удовольствий, а дни бедной Кукурбиты по-прежнему будут проходить в казенных стенах Смольного, и уже другие воспитанницы станут ее бояться и тихо ненавидеть. А ведь в одинокой жизни Анны Даниловны не было никого, кроме этих девушек, чужих дочерей, которым отдавала она, как умела, свою заботу.

Нестройные звуки приглашенного оркестра смолкли, и после минутной паузы полилась нежная и торжественная мелодия вальса Штрауса.

Сонечка стояла между своими родителями – графом Павлом Николаевичем Осинцевым, действительным статским советником и Марией Феоктистовной, урожденной Горчаковой. Взгляд девушки был прикован к Александру Леманну, идущему через весь зал в ее сторону, кровь прилила к щекам, пальцы судорожно сжали веер. Но граф прошел мимо и пригласил Елену Армфельд. «Кто бы сомневался…» – вздохнула про себя девушка. Вслед за первой, поистине блестящей парой, и другие закружились в вальсе.

Сонечка ощутила легкий толчок материнского локтя и, обернувшись, увидела перед собой брата Николя. Улыбаясь, он оправдывался за свое опоздание на торжественную часть выпускного вечера. Парадная форма офицера кавалерийского полка чрезвычайно ему шла. Рядом с ним стоял молодой человек в такой же форме, темноволосый, невысокого роста, но очень ладный, крепкий, как скакун калмыкской породы. В чертах его лица было что-то восточное: смуглая кожа, высокие скулы, тонкие черные усики.

– Позвольте представить – мой друг барон Шафиров, штаб-ротмистр, – сказал Николай, обращаясь главным образом к сестре.

Соня взглянула на товарища брата несколько небрежно, ей нравились высокие красавцы, такие как Леманн, и она все еще была разочарована. Во взгляде черных, как угольки, глаз она увидела легкую усмешку, словно барон прочитал ее мысли, и смутилась.

– Можно просто Серж, – улыбнулся он барышне, затем повернулся к ее родителям, учтиво спросил Марию Феоктистовну:

– Вы позволите пригласить Вашу дочь на тур вальса?

И, заручившись ее согласием, предложил девушке руку. Соня медлила, но он чуть слышно сказал:

– Вальс в разгаре, все ваши подруги уже танцуют.

Это было правдой, в середине зала кружилось много пар. Мимо пронесся Николай, успевший пригласить Зиночку Бежанович, за ними Леманн с Еленой. Соня поняла, что рискует остаться без первого вальса. Простоять у колонны на первом балу – что может быть ужаснее для девушки? И сказав «цыц» своим чувствам, она приняла приглашение.

Серж оказался прекрасным партнером, его сильные руки легко кружили Сонечку в вальсе. Он быстро и ловко лавировал между других пар, и она слегка волновалась: как бы ни споткнуться, ни запутаться в подоле собственного платья у всех на виду.

– Вы прекрасно танцуете, мадемуазель! – ободряюще шепнул барон ей на ушко, угадав ее волнение. Его дыхание приятно щекотало открытую шейку Сони, рука надежно обхватывала талию, и ей вдруг стало весело и свободно, хотелось кружиться и кружиться, чтобы мелькали мимо колонны, портреты, чужие лица, наряды, и не стало никакого дела до графа и вообще до всех присутствующих. Но музыка смолкла, Серж лихо развернул ее в последнем па так, что взметнулся подол юбки. Ее обрадовало, что он не откланялся, а остался стоять рядом.