Ихтис

– Неужели старец на самом деле чудотворец? – поинтересовался Павел и шагнул в дом. Здесь было гораздо теплее, из кухни доносились приятные запахи хлеба, настоянного на травах чая.

Бабка загремела засовами, откликнулась:

– А ты, милок, верь! Чем вера крепче, тем хвори слабее! Только верь с умом, а то некоторые ум-то теряют.

– Вот и мне показалось, что девчонка немного, – Павел покрутил пальцами у виска, – не в себе. Почему ее старец не вылечит?

– Тело исцелить просто, душу сложнее, – бабка вздохнула, скинула платок – волосы у нее оказались на удивление темные, едва тронутые сединой. – Одно дело, когда кость сломана или глаза не видящие. Совсем другое – когда душа гниет.

Тут она покосилась на Павла, перекрестилась и продолжила торопливо:

– Ты на Акулину зла не держи. Бесноватая она. Кликуша, – и, поманив Павла, Матрена пошла вглубь дома. – Ты проходи, милок! Вот тут твоя комната, коли по нраву.

– Говорят, кликуши будущее видят, – заметил Павел, повесил куртку на рожки вешалки и, переложив блокнот из кармана куртки в задний карман брюк, прошел в комнату.

Спальня – небольшая и чистая. Кровать, видимо, перестилалась недавно, хозяйка убрала ее накрахмаленными наволочками и подзорами. На столике – подсиненная скатерть, обвязанная по краям цветочным узором. Покосившийся шкафчик и стул – вот и вся мебель.

– Очень уютно, – сказал Павел и только теперь понял, насколько устал. Ночь, проведенная в поезде, прошла почти без сна, и аккуратная пирамидка подушек – мал мала меньше – влекла свежестью и покоем. Хотелось уткнуться в прохладную наволочку и спать, спать…

– Вот и отдыхай, – бабка Матрена будто прочла его мысли. – А я обед сготовлю и баню истоплю. Умыться можно из рукомойника. Водопровода у нас нет, воду из колодца носим. За баньку, правда, доплатить надобно.

Павел покорно отдал задаток и, оставшись один, сделал пару кадров. После чего, скинув одежду, нырнул под одеяло и заснул почти сразу. Сны ему не снились, но незадолго до пробуждения почудилось, будто кто-то тронул за плечо мягкой лапкой, ткнулся влажными губами в щеку.

– А-ню-та, – сонно выдохнул Павел и повернулся на другой бок, но его руки встретили только пустоту. Павел зевнул и приоткрыл глаза: мимо прошмыгнуло что-то маленькое, темное. Колыхнулась занавеска, и худая черная кошка на миг замерла на подоконнике, уставив на человека внимательные зеленые глаза. Кошка была точной копией той, что мурчала на лавке у знахарки Ефимии. Или той, которая спала на старой инвалидной коляске Леши Краюхина. Впрочем, мало ли на свете худых черных кошек? У этой к тому же оказалось белое пятнышко на лапе, и Павел попытался вспомнить, были ли белые пятна у тех, оставшихся в Тарусе?

Между тем гостье надоело играть в гляделки, она махнула хвостом, словно прощаясь, и ловко нырнула в открытую форточку.

«Разве я открывал ее?» – подумал Павел и проснулся окончательно.

В комнате посвежело. За окном тянулся унылый серый день. Часы показывали половину третьего.

Ежась, Павел прошлепал босыми ногами к окну и закрыл форточку. Круговыми движениями потер лицо. Приснилась ему кошка или нет? А была ли сном Акулина, катающаяся в пыли и выкрикивающая пророчества нечеловеческим скрипучим голосом? В голове клубился туман, и отдохнувшим Павел себя не чувствовал.

Чтобы развеяться, он принялся разбирать вещи. Их было немного: сменные брюки, пара свитеров, белье, бритвенный набор и носки. Подумав, достал и открыл блокнот. Присев на край кровати, Павел отлистал последнюю страницу, расчерченную на две колонки. В шапке одной значилось «За», в другой – «Против».

В графе «За» написал: «Мальчик ходит». В графе «Против» – «Результат лечения».

Перед отбытием в Доброгостово Павел проконсультировался с неврологом. Наверняка мальчику назначались процедуры вроде массажа, лечебной гимнастики для профилактики атрофии мышц, назначали медикаментозное лечение, электрорефлексотерапию. Лечение, конечно, дорогостоящее, немудрено, что Светлана Краюхина, в конце концов, обратилась к народному целителю. Говоря проще – к шарлатану.

В том, что мессия Захарий шарлатан, Павел был уверен если не на сто процентов, то на девяносто девять точно. Один процент содержал зерно сомнения, ведь мальчик все-таки ходил.

Павел захлопнул блокнот.

Чудо произойти не могло просто потому, что его не существовало в природе. Верующая мама не отвела несчастье, подвесив в машине иконку. Когда бабушка взяла Павла под опеку, вместо того, чтобы отвезти внука на операцию, она пять лет таскала его по целителям, которые отмаливали, отчитывали, поили святой водой, кормили заговоренными яйцами, заказывали молебны. А он верил, верил и ждал… и ничего не происходило.

Слух не возвращался, как не возвращались из могил мертвые.

Павел верить перестал. Все чудеса и исцеления оказывались совпадением или эффектом плацебо, и он больше не ошибался, а лишь убеждался в своей правоте. Но где-то глубоко нет-нет, да и поднимала голову надежда, робко нашептывая: а может, все-таки…?

Решив, что, если не попробуешь – не узнаешь, Павел спрятал блокнот, оделся, закрепил за ухом Пулю и вышел из комнаты. В нос тут же ударили аппетитные запахи – жареной картошки и свежих котлет. Из кухни выглянула бабка Матрена, облаченная в фартук, проворчала:

– Проснулся? А я уж хотела тебя будить. Иди скорее, обед стынет! Руки вон там вымой.

– За обед я тоже должен? – шутливо спросил Павел и сунул ладони под носик рукомойника.

– А ты, милок, хочешь святым духом питаться? – все так же ворчливо отозвалась хозяйка. – С голоду, гляди, опухнешь! А ресторанов тут нету. Что я тебе сготовлю, то и покушай, не побрезгуй.

– Как же брезговать, когда так вкусно пахнет! – Павел тщательно обтер руки и сел за стол, привычно выровняв на столе тарелку и вилку.

Бабка Матрена поджала губы, но скрыть улыбку не смогла. В конце концов, заулыбалась открыто и подала гостю тарелку наваристого борща, на который Павел накинулся волком, изрядно соскучившись по домашней пище. Матрена наблюдала за ним, продолжая улыбаться, и когда Павел выскреб остатки со дна, подала второе, заметив как бы невзначай:

– Видать, жены-то у тебя нет? Вон какой голодный да худющий!

– Кто же за меня пойдет? – завел привычную пластинку Павел и указал на слуховой аппарат. – Инвалид я.

– А по виду не скажешь, – покачала головой бабка. – А что за машинка-то? Глухой что ли?

– Оглох, – подтвердил Павел. – Несчастный случай.

И вспомнил, как поначалу стыдился признаваться в своей глухоте. Ловил насмешливые или того хуже – жалостливые, – взгляды. Но годы шли, и он сросся с Пулей, словно она всегда была его частью, но можно ли было смириться с потерей близких?

– Теперь понятно, что тебя к старцу привело, – сказала бабка Матрена. – Только ты с этой машинкой к нему не ходи. Все равно снять потребует. Не любит он ничего мирского. А так, может, и вылечит.

– А долго мне ждать, пока позовут? – спросил Павел, прожевав последний кусок и потянувшись за чаем. – Кирилл сказал, чтобы я сам никуда не совался. Что сами придут и оценят, достоин ли я встречи.

– Так уже приходили, – отозвалась бабка и принялась шустро убирать со стола. – Степан тебя приметил, а он чужака сразу распознает. Да и то – мы все тут, как на ладони. Все друг друга в лицо знаем.

– А как он поймет, с какой бедой я приехал? – усомнился Павел и вспомнил тяжелый цыганский взгляд, от которого становилось неуютно и жарко, словно к раскаленным углям прикасаешься.

– Узнает, в этом не сомневайся, – убежденно ответила бабка. – Ну, поел? Отдыхай теперь с Богом.

– Спасибо, баб Матрен, – ответил Павел, поднимаясь из-за стола. – Я прогуляюсь, пожалуй. С деревней познакомлюсь. Дождя вроде нет?

– Иди, иди, – махнула бабка. – Только к лесу не ходи: в лесу темнеет рано. И от Червона кута подальше держись! – Павел вопросительно приподнял брови, и бабка пояснила: – Это община Краснопоясников. Не любят они, когда чужаки подле них рыскают и что-то вынюхивают.

– Не буду, – пообещал Павел, хотя именно это и собирался сделать, а на пороге помедлил и спросил:

– Баб Матрен, а правда, что старец парализованный?

Хозяйка прекратила сметать со стола крошки, покосилась хмуро.

– Рука у него высохшая, – буркнула она. – Ноги ходят, только держат плохо. А почему ты, милок, спрашиваешь?

– Так если старец такой чудотворец, то почему себя не исцелит?

Матрена вздохнула, протянула:

– Эх! Не ты первый спрашиваешь, ну да секрет невелик. Епитимья это, милок. Наказание за прегрешения наши. Одной рукой Господь дает, другой отнимает.