Меченая: Крест

– Ты опять его оставил?

Чейз остановился напротив меня и присел на корточки. Сейчас его лицо казалось просто уставшим, мрачным, перепачканным.

– Мне уйти? Тебе не нужна помощь? – тихо спросил он.

– О, так ты выбрал меня. Как приятно.

– Я могу прямо сейчас от тебя избавиться и уйти к брату.

Заглянула в его недовольные глаза: просто, легко, безо всякого вызова и желания размазать по стенке, и даже слегка приподняла губы в улыбке. В ответ брови Чейза сдвинулись, он ещё недолго пытался сообразить, что происходит, но затем резко поднял меня с пола и расстегнул молнию на моей куртке.

Я снова осталась в одном топе, ощущая себя практически голой. Это странно, но даже в таком, почти убитом состоянии, первое, о чём я подумала это как выглядят мои подмышки. Надеюсь, с ними всё в порядке.

За ещё одной дверью оказалась тесная ванная комната. Такая тесная, что мы стояли почти впритирку друг к другу. Чейз зажёг свечу и поставил на крохотную тумбочку. Снял пропитанный кровью кусок ткани с моего предплечья и промыл рану над раковиной, какой-то жидкостью в прозрачном пузырьке. Затем пропитал чем-то кусок белой ткани – по запаху похоже на спиртовой раствор, – и начал аккуратно обрабатывать края рваной раны.

От резкой боли упёрлась лбом ему в грудь, с силой прикусив губу, чтобы не завыть, как раненый зверь. И не издала ни звука.

У Чейза даже чистый бинт оказался в наличии, которым он впоследствии перевязал мне руку. Не понимаю. Зачем он всё это делает, если сам сказал – я почти тварь. Зачем переводит медикаменты? Ронни здесь нет. Он ничего не увидит и ни в чём не сможет упрекнуть брата. Чейз прямо сейчас мог бы пристрелить меня, а через сутки сказать мальчишке, что я стала тварью и от меня избавились.

Но мне нужны эти сутки. И я готова умолять Чейза, чтобы он дал мне их.

Он закрыл за нами дверь ванной комнаты и кивнул на кровать. С тяжёлым вздохом я присела на край стола.

– Что там на улице? Когда уже сирена заткнётся? – мой голос был до такой степени слабым, что я сама его еле сслышала. И, кажется, меня начинало лихорадить. Лихорадить, в смысле – трясти от холода. Потому что при заражении этим чёртовым вирусом температура тела стремительно опускается и может достичь отметки в 34 градуса.

Другими словами, более научными – это сепсис, заражение крови. Бактерии в крови стремительно размножаются, нервной системе скоро должен прийти конец, терморегуляция нарушена. Я ведь уже говорила, что немного шарю в медицине? В общем, мой организм отравлен.

– Перечисли симптомы, – голос Чейза всё ещё был способен прорваться в моё помутнённое сознание.

– Ладно, – он шумно вздохнул, – просто кивай. Сухость во рту?

Кивок.

– Головокружение?

Кивок.

– Слабость?

– Не видно?

– Озноб?

Кивок.

– Ломота в суставах?

Кивок.

Тошнота?

Кивок. Хотя сегодня меня тошнит всё время.

– Разве тебе не нужно ко всем? – О, я ещё способна найти глаза на его мрачном лице. – Ты ведь должен быть с отрядом.

Чейз так и не ответил ни на один вопрос. Недолго думая подхватил меня на руки и уложил в постель.

Я начала брыкаться:

– Нет, спасибо! Я не буду лежать в постели, в которой ты трахал свою подружку.

– Замолчи, – и это даже не прозвучало грубо. – Просто замолчи. Пока тебя никто не услышал.

От такой внезапной перемены в его голосе я не могла не замолчать. Мой распухший язык просто не знал, что на это ответить.

Чейз присел на край кровати и запустил руку в свои взъерошенные волосы. Он выглядел… растерянным.

Это из-за меня что ли?

– Когда ты меня им сдашь? – спросила, едва шевеля губами.

Ответ меня ещё больше обескуражил:

– Я не сдам тебя.

Его руки… кажется они дрожат. Или это у меня перед глазами всё трясётся?

Чейз резко поднялся на ноги и принялся мерять комнату шагами.

– Лекарство изобретаешь? – Я всё ещё способна шутить, хотя вспышки в глазах говорят лишь о том, что лучше бы мне заткнуться.

Когда Чейз загородил своим идеальным телом окно, стихла сирена, что говорило о том, что тварей в городе перебили, ну, почти перебили, одна из них всё ещё лежит здесь и дышит.

На какое-то время я потеряла сознание, а когда очнулась меня бил такой сильный озноб, что единственным звуком нарушающим тишину в комнате был звук клацанья моих зубов. Чейз укрыл меня единственным имеющимся здесь одеялом, хотя наверняка знает, что даже тысяча таких одеял не избавит меня от холода.

Он был здесь. Он не ушёл. Он не спал и, кажется, даже не собирался отдыхать после ночи смерти и безумия. Сидел напротив на стуле, уперев локти в колени, и не сводил пронзительно-зелёных глаз с моего лица. О чём он думает?

– О чём ты думаешь? – Думаю это одни из моих последних слов на сегодня.

Он не отвечал, просто продолжал пристально изучать моё почти мёртвое лицо. Так, будто бы впервые увидел. Так, будто бы и не было между нами той неприязни заставляющей постоянно осыпать друг друга проклятиями.

– Что с лицом? – прохрипела и сильно закашлялась; кажется, зараза добралась до лёгких. – Ты ведь мечтал от меня избавиться… Хотел, чтобы я исчезла.

Он перевёл тяжёлый взгляд на свои руки, будто бы и их увидев впервые, а его следующие слова прозвучали совсем тихо, почти беззвучно:

– Сказал бы мне сейчас кто-нибудь, почему я больше этого не хочу…

И тишина. Везде. В комнате. В моей голове.