Соза

– А что ж ты, Алмазов, не держал его, как тебе сказали?

Альберт до того праздно сидел и рисовал на чистых полях подвернувшегося журнала. Теперь он прихватил пачку сигарет со стола и пересел ближе. Закурил, выпустил дым и смотрел на бригадира. Тот замер в ожидании ответа с чашкой в руке. Еще раз взвесив про себя каждое слово, Альберт ответил:

– Не вижу смысла тянуть. Давай сразу обозначу. Я кем был, тем и останусь.

– Это зря ты, – бригадир ухмыльнулся, поставил, наконец, чашку и глянул на напарника. Тот по одному этому взгляду понял, встал и отошел на приличное расстояние, – Вот сам размысли. А я так думаю, что и без моего разъяснения тебе все понятно. Кто ты есть? Бродяга. Так с какого такого перепугу тебя на красную зону отправили? Следишь, к чему я веду? Участь твоя определена. Но ты можешь ее изменить и решить все лучшим образом. На кой ляд тебе ребра подставлять? Я тебе дело говорю. Рано или поздно сломают и тебя. И не таких видали. Вот разъясни мне, ты ради чего страдать собрался? Ради принципов? Ради этих тупых баранов?

– Это ты подумай, – спокойно возразил Альберт, – Ты хоть в своем блядстве и далеко зашел, но остановиться никогда не поздно.

В этом бригадире он чувствовал какое-то внутреннее движение. То, что он отослал напарника и говорил с ним даже с некоторой долей уважения, позволяло Альберту получить доступ к нему. Пока незначительный, но и это можно было использовать. Следя за малейшими изменениями в его лице, Альберт продолжил:

– Вот что тебе дало избиение этого убогого? Думаешь, поднялся? Перед кем рвешься? Надеешься, Хозяин оценит? Тебя просто используют. Вас всех используют. Рано или поздно все равно скинут со счетов. Сам же и окажешься на его месте. А не здесь, так выйдешь… а там, глядишь, память -то у людей долгая, и твой нож тебя найдет.

Бригадир тоже закурил, вскинул бровь, но продолжил ровно:

– Здесь иначе никак. Варианта два: либо тебя бьют, либо бьешь ты. Я предпочитаю второй. И помни основное – неопределившихся тут нет. Я-то ладно, – в его лице мелькнуло что-то выразительное, – доложить, сам понимаешь, обязан. Мне из-за тебя лишние проблемы ни к чему. Но пока смягчу. А ты определяйся быстрее.

                                     * * *

Ночью Альберт спал плохо. После сегодняшних его поворотов, вполне могли решить разобраться ночью. Он лежал на спине, закинув руки за голову и смотрел в щербатый потолок, покрытый пятнами бурой плесени. На нижней шконке спал один из бригадиров. По его тяжелому дыханию и тому, как тот ворочался, Альберт понял, что он тоже не спит. «Боится, сука» – подумал он и закрыл глаза. Засыпая, Альберт мечтал об остром, как бритва, ноже.

Следующий день начался также как предыдущий. Подъем в пять утра, завтрак и дальше производственный барак. Ряды зеков по обе стороны длинного стола. Третьим в левом ряду сидел Замир. Бригадиров сегодня было четверо, а не двое как вчера. Они сбились в группу и курили. Доносились их расслабленные смешки и приглушенные обрывки разговоров.

Общее настроение переменилось, и Альберт время от времени встречал уже у заключенных такие взгляды, в которых явно читалось ожидание. Время пошло. Бригадиры несколько раз проходили за спиной Замира, останавливались и кружили как коршуны, бросая в его сторону косые взгляды. Их игра была понятна Альберту. Он тоже включился в нее и видом своим показывал безразличное спокойствие. Только по его потемневшим почти до черноты зеленым глазам, можно было догадаться, что он далек от спокойствия, как земля далека от неба. В худом, пусть и крепком теле, мало кто мог подозревать сильного противника. Особенно бригадиры, которые пользуясь особым положением, имели в этом лагере все, в том числе и лучшее питание и доступ к спортивным снарядам, а также лучший, чем у всех остальных, отдых.

Наконец, один из бригадиров, видимо получив отмашку, остановился за спиной дагестанца. Он вырвал из его рук незаконченную розетку, швырнул на пол и раздробил ударом подошвы. Потом с издевкой покачал головой, поднял пластмассовый остов двумя пальцами и сказал:

– Что ж ты, Замир, казенное имущество портишь? Ай я яй…

Подошел второй. Вместе они стащили дагестанца за шиворот со скамьи и третий, который, казалось, стоял тут вальяжно, со скучающим выражением на лице, резко переменился и нанес Замиру сильный удар в живот. Тот качнулся вперед и молча согнулся.

Альберт поднялся со своего места. Зеки, все как один, прекратили работу. Некоторые из тех, что сидели далеко, повставали со своих мест. Трое бригадиров оставили дагестанца в покое и повернулись к Альберту. Они были едины между собой и на лицах всех трех читалась скрытая насмешка и даже некоторый кураж от предстоящего. От того, что как предполагали они, сейчас случится. Четвертый из них даже не подошел. Он обматерил зеков, тех, что стояли в дальнем конце стола, и они послушно сели обратно на свои места.

Альберт сделал три медленных шага и остановился напротив. Его рот тронула едва заметная улыбка. Они тоже усмехнулись в ответ. Каждый словно говорил, ну вот оно, наконец-то… Старший, тот самый с которым они говорили вчера, открыл было рот, но Альберт не стал дожидаться первого слова и напал без всякого предупреждения. В одну секунду Альберт отправил его ударом ноги в сторону. Старший упал, увлекая за собой еще одного. Того, что остался стоять, он схватил за запястье и, выворачивая руку, швырнул в сторону зеков. Те, мгновенно, как мухи, разлетелись в стороны. Альберт взял его руку на излом и, вложив всю силу в удар, приземлил ее прямо на ребро стола. Послышался нечеловеческий крик, на пол хлынула кровь. Бригадир с ужасом смотрел на два обломка костей, которые, обнажив красное мясо, торчали наружу. Шатаясь, и дрожа всем телом, он поднялся на ноги. Остальные бригадиры попятились и, после некоторого замешательства, все как один направились к выходу.

Альберт присел, достал пачку сигарет и закурил. Остальные зеки последовали его примеру. Через несколько минут в барак ворвались вооруженные менты. Все пригнулись к столам, выражая полную покорность. Альберт встал, повернулся спиной и привычным жестом вскинул руки. Дождался, пока на его запястьях защелкнутся кольца наручников и вышел в сопровождении усиленного конвоя.

* * *

Альберт сидел на полу в камере возле железной кровати прикрученной к полу. Руки, заведенные назад, были пристегнуты к перекладине наручниками. По его внутренним ощущениям было около четырех утра, когда дверь камеры открылась и вошли трое бригадиров. Один из них сразу ринулся к нему:

– Убью!

Старший успел схватить его за руку и перегородил путь:

– Не трогай пока. Утра дождемся, там начнем.

Но первый никак не успокаивался, напрыгивал и рычал:

– Да я его калекой на всю жизнь сделаю!

Какое-то время они бодались меж собою, пока старший не взял напарника за горло и не тряхнул, прижав к стене:

– Сказал же, не трогай его! Успеем еще.

Но с утра стало ясно, что в лагере начался бунт. Никто из зеков не вышел на работу. Один из бараков объявил голодовку и забаррикадировался изнутри. Ситуация грозила выйти из-под контроля и дойти до внешнего руководства.

Часть 2.

История

Наше время.

В этот раз, освобождаясь, Альберт твердо решил остановиться. Пришлось звонить матери и просить о помощи. Больше некого было, а с ногами стало так плохо, что он уже не мог передвигаться без посторонней помощи.

Мать приехала на новой черной тойоте Прадо. Стройная, в белом плаще и черных легинсах, в свои пятьдесят три, она была похожа на какую-нибудь звезду шоу-бизнеса. Мать любила эффектно одеться. Был солнечный весенний день и половину ее лица скрывали темные очки в массивной оправе. На дужках поблескивали кристаллы Сваровски. На голове – шелковый платок, из-под которого выбивались густые пряди черных волос без малейшего намека на седину. Почти на каждом пальце с ярко красным маникюром по массивному перстню. Она сделала несколько шагов и остановилась там, где кончался асфальт и начиналась по-осеннему размытая обочина, поискала и не нашла подходящего места, куда поставить ногу.

– Ну? Едешь или что? – спросила она сына, не скрывая раздражения.

– Сигареты есть? – Альберт скривился в подобии улыбки и с усилием провернул колеса инвалидной коляски, заставляя ее двигаться в нужном направлении. Колеса застревали в грязном месиве и ему пришлось сильно напрячься. Чувствуя на себе пристальный взгляд матери, он вырулил на асфальт и добрался до машины. Дуновения ветерка доносили пряный аромат ее парфюма. Мать предпочитала тяжелые, почти мужские запахи.

Она достала пачку тонких дамских сигарет и зажигалку.

– Сойдут?

– Нормально.

Альберт вытащил сигарету, оторвал фильтр и закурил.

Мать, немного помедлив, тоже закурила.

– Как Ромка? – спросил он.

– Нормально. Как обычно все.

Дальше курили молча. Пока Альберт карабкался в высокую кабину внедорожника, мать стояла рядом и смотрела. Выражение ее глаз он не мог видеть: очки она не снимала. Коляску закинула в багажник, прямо так, не складывая, просто уложив на бок.

Дорога заняла почти три часа. Между собой не разговаривали. Мать материла нерасторопных водителей, солнце, от которого не спасали специальные очки и дороги. Дороги она ругала зря, такая тачка могла и без дороги ехать. Альберт склонил голову к стеклу и молча смотрел в окно.

Приехали в его коммуналку на Ваську. Настало время прощаться. Несмотря на ее чрезмерную уверенность, грубоватость тона в тех редких случаях, когда она все же обращалась к нему, Альберт видел, как она нервничает. Ситуация тяготила и раздражала ее. Он почувствовал, как к горлу подкатил ком и сглотнул. Это не ускользнуло от матери.

– Может, зайдешь? – Альберт сощурился, пытаясь рассмотреть выражение ее глаз сквозь темные стекла.

– Времени нет, – отрезала она так категорично, что Альберт понял: мать недовольна его попыткой нарушить давно установленные и негласные правила их общения.

В некоторых случаях между людьми накапливается так много несказанного, что смысл говорить пропадает окончательно.

– Ладно, Ромке привет, – Альберт небрежно махнул рукой и продемонстрировал свою знаменитую презрительно – нагловатую усмешку. Мать тут же поджала губы, достала кошелек, отсчитала несколько тысячных купюр и протянула ему: