Могрость

– А в чем? – заглядывала в глаза Надя, ожидая правдивый ответ.

От ее дурачества не осталось и следа. Признаться сейчас? Высказаться с порога, что дружба себя исчерпала. Давно. Лет пять или шесть назад, а делать видимость – пытка. Заявить вот так в лоб растерянной подруге детства: «Мы чужие люди»? И Аня уступила:

– Я переоденусь. Заходи, не мерзни.

– Свежим воздухом подышу, – отказалась Надя, поднимая воротник к румяным щекам. – Баб Шуре привет!

Аня достала чемодан, ненавидя собственную мягкотелость. Ей было проще избегать, ожидать корректив времени, а сказать правду в глаза – нет. Честность казалась грубой местью, а на деле все получалось лицемерием и трусостью. Натянув джинсы и бежевый свитер, она собрала резинкой волосы в хвост и сбрызнула их духами. Запахло цитрусом, странный привкус гари немного ослаб.

По пути к коттеджам разговор вращался вокруг слоек и детского питания. Надя скользила шпильками по гололеду, и Ане приходилось вести ее под руку. Со стороны они выглядели близкими родственницами, жужжащими о мелочах, – но возле дома погибшей девочки легкокрылый разговор оборвался бичующей паузой, затянувшейся до конца улицы.

Ярмак и Надя жили во втором от леса коттедже. Его построил двоюродный дядя Нади, шурин предпринимателя Глотова, ради соседства с сестрой. Теперь в доме Глотова под лесом жил Сыч, а дядя Нади увез семью в деревню за Урал, оставив в подарок молодоженам двухэтажный коттедж. Надя и Ярмак поженились сразу после ее выпускного. Экзамены она сдавала с заметным пузом-карапузом, и Аня вспомнила, как торопливо подписывала открытку с аистом на первой паре в университете.

– Я в этом году поступать хотела. Заочно. – Надя толкнула плечом кованную калитку. – Но этот мост. Мама успокаивает, что отремонтируют, а Ромыч радуется: «Сиди дома».

Аня невольно подняла взгляд. Двухэтажный дом был высоким и узким, с косой плоской крышей и отштукатуренными стенами. Серая темница с решетками на окнах. Они прошли по кирпичикам желто-зеленой плитки к каменному крыльцу. Помимо забора из штакетника, пустой дворик огораживали буквой «П» хвойные насаждения в игрушках и гирляндах. На душе потеплело от близости новогодних чудес. Стальная дверь дома отворилась. На пороге стояла мама Нади с белокурой девочкой на руках.

– Ося, – улыбнулась Надя, протягивая руки. – Осенька моя, пирожочек.

– Там кастрюля дымит паровозом, – напомнила мама Наде, и смерила притязательным взглядом Аню.

Мама Нади преподавала в школе музыку. Галина Альбертовна. Альбертина. Прозвище до сих пор держалось в обиходе – Витя упоминал классную руководительницу только так. С последней встречи она заметно похудела, будто ссохлась. Щеки впали, над агатовыми глазами повисла челка. К пепельному цвету волос и юбкам в пол Альбертина питала слабость. В школе она единственная из учителей делала замечания за мятую одежду.

– Так надо. – Надя, покачивая дочку, повернулась к Ане. – Посмотри, куколка моя, это Анюта. Знакомьтесь: Анюта – Олеся.

Девочка была похожа на отца. Редкие волосики, кожа – фарфор, бездонно-голубые глаза. От матери ей достались только щечки-яблочки и пышные губки бантиком. Девочка прижалась к маме стеснительно. Альбертина стояла на ступень выше, отбрасывая на гостью тень коршуна. Аня неловко улыбнулась. Ее опыт общения с детьми равнялся плачевному нулю.

– Приветик! – выставила Аня зубы в растянутой улыбке. – Какая ты модница. Ух ты, это кейп? – восхищалась она, потирая бирюзовую шерсть пальтишка.

В ответ малютка непонимающе погладила вышивку вдоль кармана. Одежда на ней копировала взрослую. Зауженные брючки, ботиночки с ремешками, на меховой шапочке торчали ушки-помпоны.

Аня выдавила наконец Альбертине:

– Здравствуйте.

– Добрый день, – холодно приветствовала та, затягивая ремень на узкой талии пальто. – Витя не сообщил, что приехала крестная.

– Мама не приехала. Я одна.

– Хм. Что ж, я надеялась с ней поговорить.

– По поводу?

– Касательно Вити.

– Что-то случилось?

Она осмотрела Аню с ног до головы, и нехотя удостоила кратким объяснением:

– У него конфликт. С классом. Опять. Пусть она мне позвонит. – Альбертина улыбнулась, протягивая руки к внучке: – Наденька, давай сюда Олесю.

Надя затопталась у порога, прижимая дочку:

– Муха вот-вот приедет.

Они обменялись режущими взглядами.

– Надя, мне идти пора. Скоро отец вернется с работы.

– Ладно. Иди. Мы через час завезем Осю.

Галина Альбертовна сухо чмокнула внучку в висок.

– До свидания! – протянула назидательно, словно желая по старинке добавить: «Не балуйтесь здесь».

Надя с дочкой уже исчезли в доме, и Аня с пуховиком в руках нерешительно замерла в центре коридора. Белые стены отпугивали меловой штукатуркой.

– Эй, Нюта! – позвала ее Надя из кухни. – Где ты пропала? У меня аврал!

Аня скинула сапоги и пересекла затемненную гостиную, двигаясь на звук посуды. В тесной кухне пахло вареным картофелем и чесноком. Свет ограниченно проникал сквозь узкие окна. Белые поверхности столов утопали в грязной посуде, обрезках и продуктовых обертках. Надя отставила картофель, задвинула курицу в духовку, но на пути к скалке появилась Олеся. Игрушки ей надоели – дочка хныкала, просясь на ручки. Аня заверила, что справится сама, выпроваживая хозяек дома на второй этаж. Она не любила, когда вмешивались в приготовление, – всегда стряпала себе на уме, в одиночестве, напевая под нос что-нибудь из рекламы.

Пока Надя развлекала Олесю считалками, Аня в фартуке с изображением многорукой индийской богини просеивала муку, раскатывала коржи, мешала мясное рагу на плите. Таймер духовки звякнул. Надя примчалась достать курицу, но в доме раздались мужские голоса.

«Надёна!» – позвал Муха из гостиной.

– Пришли, – встрепенулась Надя, поправляя прическу и скрылась из виду.

«Надя, что так вкусно пахнет?»

В гостиной раздался хохот, завязалась беседа. Аня сверилась с часами над холодильником. Полчетвертого. На улице стремительно темнело, будто солнце замертво рухнуло в пропасть.

Аня достала курицу и поставила выпекаться первый корж.

В кухню вошли Ярмак с Мухой.

– Нюта! – улыбнулся Муха без малейшего удивления. Он потер ладони, водя носом: – Вкусно же пахнет. Как дела?

– Спасибо, нормально. – Она обернулась к Ярмаку с приветливой, выхолощенной улыбкой, поздравляя: – С днем рождения! – И тут же оправдалась за свое присутствие: – Надя просила помочь.

При всем уважении к Наде, Ярмака она считала безобразным хлыщом. Короткие белобрысые волосы, водянисто-голубые глаза и круглая голова на индюшиной шее. За три года к общему отталкивающему портрету добавилась редкая бородка. На нем темнели толстовка с черепом над броской надписью: «А ну-ка ша!» и спортивные штаны в кислотных надписях. Главенствующему выбору спортивных костюмов он не изменил. Аня никогда не замечала за братом Лоры увлечения спортом. Худощавый, немного выше ее – рядом со здоровяком Мухой в рубашке и брюках он выглядел нескладным подростком.

– Спасибо, – Ярмак потер кончик красного носа, осоловевшими глазами пялясь на запеченную курицу. Лицо его напоминало слепок. – Надя! – гнусаво всполошил полдома, после чего побрел на приглушенный голос жены.

Аня потянулась за салфетками. Хуже и быть не могло. Она не хотела здесь находиться, не хотела печь торт Ярмаку, готовить на подхвате, – и в целом создавать впечатление заискивающей одиночки.

Муха принялся заполнять посудомоечную машину тарелками.

– Надя рассказывала, ты на повара учишься, – спросил, поглядывая, как Аня задвигает в духовку новый корж.