Лавандовый раф, 80% арабики

– Он постоянно говорил про Леру, помнишь? Девушка с факультета журналистики, похожая на Эдит Пиаф, – Гоша кивнул. – Она так и не отреагировала на его ухаживания. Сказала, что он слишком ветренный.

– И?

– И он привёз её к нам домой, чтобы уговорить.

– Да опомнись ты, чёрт бы тебя побрал! – закричал Пётр Васильевич, резко повернувшись в своих неуместно пушистых тапочках. – Твой драгоценный сыночек похитил девушку! Похитил, понимаешь? Связал и приволок в свой дом, потому что она не захотела с ним трахаться!

– Замолчи!

Валентина Игнатьевна закрыла лицо рукой, вино в её бокале пятнами отпечаталось на молочной юбке. Конечно, для её такой нежной и благородной натуры выходка сына оказалась слишком. Он и раньше умудрялся отличаться от родителей. Не интересовался семейным делом, не любил культуру, плевал на семейные связи. Именно так и происходит, когда у детей слишком много пряников и слишком мало кнутов. Два духовных и мягких человека, выросшие в строгости и рамках, наивно полагали, что их сын получит то, чего сами они были лишены, что он вырастет счастливым. Но как говорят, пустая голова – мастерская дьявола.

– Я всё улажу, – Гоша аккуратно дотронулся до плеча Валентины Игнатьевны. – Я сам всё улажу. Поезжайте куда-нибудь подальше.

– Я останусь здесь, – приглушённо отозвался Пётр Васильевич. – Я буду сам давать показания против этого подлеца. Ему ничего не сойдёт с рук. Больше не сойдёт. Хватит.

– Я понимаю, – Гоша развернулся к нему. – Но вы же мне доверяете? Нельзя просто так взять и разрушить всё, что у нас есть. Мы ведь семья, а значит поступки одного влияют на других.

– Вот именно. Но ему нет дела.

– А нам есть, – он перемялся с ноги на ногу. – Вы же знаете, что если пресса получит шанс, от нас не отстанут. Его посадят, а ваши конкуренты как стервятники набросятся на упавшие акции. Мне всё ещё нечем вас поддержать финансово. А это значит, что придётся менять привычки и способность прямо смотреть в лицо людям. Кому от этого будет лучше? Игорь вернётся ещё более озлобленным.

– Что ты предлагаешь?

– Дайте мне самому разобраться, а вы просто уезжайте.

А дальше было напуганное лицо девушки в кабинете Петра Васильевича. Она поджимала ноги под себя и бросала беспокойные взгляды на охранника. Рождественский отчётливо помнил синяки на её теле и загнанное чувство, которое всего на секунду передалось ему. Долгий, упорный разговор, полный сочувствующих фраз, предложениях о компенсации и лёгких намёков на отсутствие реальной возможности наказания для Игоря. Она бы согласилась на что угодно, лишь бы её отпустили домой, но Рождественский объявил при ней слежку, чтобы на всякий случай избежать возможных попыток обращения в полицию.

Потом он увидел Игоря. Он сидел с охранником в своей комнате. Одинокий, разломленный с покрасневшими от слёз безумными глазами. В этих четырёх стенах было столько отчаяния, столько боли, что Рождественский автоматически опустился на колени и обнял брата.

– Я здесь. Всё хорошо.

– Брат…

– Я здесь. Всё будет хорошо. Я всё улажу.

– Что же я такое наделал…

– Ничего, мы всё исправим.

– Брат…

Он открыл глаза и посмотрел на заснеженную дорогу. Что ещё он был готов сделать ради честного имени своей семьи? Как ещё мог защитить её? Георгий Иванович завёл мотор и выехал с обочины.

Кровь объединяет людей особенной ниткой, непонятной и необъяснимой. Всему виной ушедшее. Детство, когда вы были ещё чисты и наивны, юность, когда вы становились личностью. Семья – это первое и последнее утешение любого беспокойного сердца. Это приют, где тебя ждут, чтобы принять, каким бы чудовищем ты не был. Рождественский знал это, понимал это. Поэтому он готов был спасать своего брата любыми путями, ненавидеть и любить его, но никогда не разрывать эту кровную нить.

Глава 17.

Я проснулась от волнующего чувства предстоящего путешествия. Сказать по правде, эта ночь была практически бессонной. Первое большое путешествие и сразу Италия! Подумать только.

Сопровождение в виде босса, который был мало того, что свободен, так ещё и хорош собой, навевало на меня романтические посылы. А вдруг? С этой фразы начиналось большинство моих проблем. Но если не пробовать, то зачем вообще жить?

Я упаковала чемодан задолго до нужной даты. Так что утром надела заготовленный образ в стиле casual, чтобы не выглядеть слишком нарядно. В Италии зима обещала быть по-настоящему европейской с лёгким минусом и отсутствием дорогих мне сугробов. Это же всего на 2 недели. Две волшебные недели.

В аэропорт я приехала на Аэроэкспрессе, как и положено рядовому сотруднику. Из-за врождённого чувства пунктуальности до моего рейса ещё было слишком много времени. Я прошлась по ресторанчикам, вспомнив, что не позавтракала. Желудок призывно урчал.

Мак оказался совсем рядом, так что у меня не было сомнений в выборе. Я взяла тост с сыром и ветчиной, шоколадный пончик и капучино, расположилась за небольшим столиком в самом углу и достала заготовленную книжку. И всё складывалось совершенно идеально.

Тайные воды нового романа про ужасающие убийства мне были необходимы для продумывания собственной работы. Так я оправдывала своё бесконечное чтение и отсутствие написанных мною страниц.

Можно ли вообще быть писателем на полставки? Не слишком ли много на себя берёт одна провинциалка в большом городе? Что, если не такая уж я и талантливая?

Если вспоминать историю любого успеха, рано или поздно карты складываются так, что ваша предназначение хватает вас за шкирку и тащить в нужном направлении. Может быть, матерясь, но это не точно. В любом случае, ожидать от себя полного погружения мне не приходилось. Я не могла уйти в творческий запой, потому что никто бы не смог позаботиться о моём быте, и я это знала. Ела ли я? Есть ли на что есть? Оплачена ли аренда? Где взять эту самую оплату? А что там по поводу собственного жилья? О, да. Я могу долго продолжать чудесный список насущных вопрос, который заставляет меня постоянно оборачиваться. И при этом я умудряюсь писать хоть что-то.

Есть люди, которые ждут идеальных обстоятельств. “Заведу детей, когда будет свой загородный дом и доход от 300 тысяч в месяц”, “начну с кем-нибудь встречаться, когда будет возможность ухаживать так, как я этого хочу”, “обновлю гардероб, когда похудению”. А тем временем проходит драгоценное время жизни, которое уже никогда не вернется, и что хуже всего, которое неизвестно, когда закончится. Поймите правильно, я не призываю к схеме “здесь и сейчас”. Но есть та грань, совсем тоненькая, где убедительные доводы перерастают в бесконечные отговорки и мечты об идеальных обстоятельствах, которые могут и не сбыться. Каждый сам выбирает, когда любоваться штилем, а когда браться за вёсла. Я предпочитаю быть писателем на полставки, зато прямо сейчас.

– И снова здравствуйте.

Хрипловатый голос Георгия Ивановича выбил меня из рассуждений. Он застал меня, поедавшей фастфуд. Не лучшее начало романтического путешествия.

Рождественский смерил меня оценивающим взглядом и безразлично отвернулся. Я так и не поняла, что он подумал обо всём этом.

– Бессонная ночь? – под его яркими глазами залегли лёгкие знаки недосыпа. Это добавляло его образу какую-то парижскую романтичность в черно-белом цвете.

– Да, – он глотнул кофе из стакана со знаменитой женщиной. Пристрастия наши отличались существенно. – Ты рано.

– Вы тоже.

– Мы кажется договорились на счёт “вы” вне работы.

Не передать, как я обрадовалась, что он про это помнит.

– Но у нас тут вроде как рабочая командировка.

Мне хотелось продолжить разговор о чём угодно, но его отстранённые глаза бегали по прохожим, поедающим картошку фри на завтрак.

– Никогда не понимал, как люди могут пихать в себя такую еду.

– Это вкусно, – я откусила свой пончик и запила кофе. Это и правда было очень вкусно.

– Это неуважение к собственному телу.

– Я думаю, что не всегда нужно так жёстко очерчивать границы.

– Я вижу, что ты думаешь.

Он кивнул в сторону остатков еды на моём столе. Любому терпению существует предел. В конце концов, нельзя лезть ко мне в душу, а потом сидеть вот, с высока рассуждая о тех, кто не повёрнут на ЗОЖе.

Я поставила на поднос остатки еды, встала и пересела за другой стол. Соблазн посмотреть остался ли он на месте был велик, но гордость велела мне отвернуться. Как только стало возможно, я пошла в зону посадки.