Миссия Амальгама

Потерпев неудачу в попытках слепить устойчивое химическое соединение из Дамира и Риты, режиссер переключился на тех, у кого, кажется, всё получилось само собой. Оставалось только выбрать ракурс и… не мешать. Орлов, вместе с Лисовым опиравшийся на перила на антресоли реактора, беззвучно рассмеялся. Само собой, как же. Только этой ночью двое «отстающих» – Женя Симань и Никита Лосев, безнадежно последние в рейтинге реалити-шоу «Амальгама» и первые кандидаты на вылет из проекта, сидели в комнатке Орлова на последнем этаже общежития космогородка и внимали прочувствованной речи о важности их участия в экспедиции. Внимали с кислыми лицами и скептицизмом в изломанных линиях бровей. И Орлов вполне отдавал себе отчет, что если бы не Лисов, вдруг на полуслове оборвавший очередную торжественную тираду, – нечего режиссеру было бы снимать сейчас.

– Что ты хочешь от них? От девчонки, которой никто в жизни не сказал, что она красивая, и от парня, который, судя по прыщам на подбородке, целовался только один раз в школьном туалете, и то на спор?

Грубо? Да. Но сразу куда-то подевался высосанный из пальца, а оттого еще более фальшивый романтический налет в сценарии для двух белых ворон. И все перешли на уровень конкретных действий. Даже под шутки-смех двух стариков ребятня отрепетировала пару поцелуев.

Но спрашивать и интересоваться глубиной истинных чувств уже нет времени. «Я – твой вечный дедлайн», как однажды верно заметил Оникс, выползая из ночной центрифуги.

– Женя, ты стоишь к камере спиной, – приказ режиссера, отрывистый и громкий, родил эхо под потолком реакторного отсека. – Ну там, делай что-нибудь за своей установкой… На счет «три» оборачиваешься, потому что кто-то вломился в реакторный отсек и надо бы его выгнать. Никита, на счет «три» протягиваешь розу. Женя, у тебя пять секунд, чтобы сменить гнев на милость и принять подарок. Камера…

Мишка Пурга, стоящий в темноте за плечом кибернетика, молча кивнул. Второй оператор скрылся за приборной панелью.

– Мотор!

Прищурившись на показания приборов, Женя нарочито медленно переключилась с режима отображения температуры в цельсиях на фаренгейты. Воспоминания о ночном разговоре в комнате капитана кольнули под сердцем. Да, с показухой у специалиста по фотонной тяге всегда были нелады, даже поцелуй какой-то совсем неумелый получился. Вот если бы ей дали хоть какую-то мало-мальски стоящую задачку – не пришлось бы корчить глубокомысленную рожу, если б не твердили с детства «кому ты такая уродина, да еще с таким характером, нужна будешь» – целовала бы парней до остановки сердца, а так…

Шорох раздвигающихся лепестков гермодвери заставил девушку еле заметно вздрогнуть. Сведя для приличия тонкие брови, Женя резко развернулась и шагнула к свежеиспечённому Ромео, прикидывая, как бы поубедительней его вытолкать, но парень внезапно протянул ей большущую синюю розу.

– За пропуск сойдет, товарищ Си…

Оглушительно грохнула тяжелая гермодверь, стальными челюстями зажав руку Никиты.

Отчаянно завопила Женя, царапая заклинившие створки.

Опали на пол синие лепестки, залитые кровью кибернетика Лосева.

«Дверь. Открыть дверь. Открыть…» – отчаянным нордом свистело в голове Женьки, пока трясущиеся пальцы, выпачканные в чужой крови, загоняли в импланты карту беспроводного доступа. Ну же, ну пожалуйста, быстрее! Подключение к системе безопасности. К черту авторизацию. К черту крики о том, что надо позвать Оникса, надо позвать Риту, надо ребят покрепче, Дамира с Порожняком найдите… Внаглую проскочив через огонь фаерволла, Симань ныряет в лабиринт Минотавра, накрученный каким-то программистом-неумехой. Блокировка на блокировке, коды допуска – в кучу, и отчаянно не хватает времени на поиск той-самой-двери. А в реальности грохот подошв по лесенке реактора – спускаются на грешную землю капитан и врач, шум, в темноте за стальными челюстями «Харона» кричит Лосев, и кто-то скрипит зубами, сдерживая смыкающиеся створки.

Не можешь выбрать – не выбирай.

Открыть. Все. Двери.

Свободен.

– Медотсек «Харона»! Быстро!

Крик Валерия Лисова вывел всех из ступора, который стал неизбежен, когда в коридоре к реакторному отсеку включили свет. Толпа из членов съемочной группы и команды «Харона» отшатнулась и застыла. Рука, почти оторванная от тела. На мелкие осколки разбитый локоть. И кровь: из распоротых вен, из прикушенных губ, из имплантов, очевидно не выдержавших импульса болевого шока.

– Но, Валер… – Орлову, растеряно замершему над раздавленным кибертехником, очень хотелось назвать хирурга еще и по отчеству, так хищно и командно выглядел сейчас старый врач.

– До больницы не довезем, потеряем парня, – тихо выплюнул сквозь зубы Лисов, и уже громко, – Рита! Дамир! Ивашин! В ассистенты! Найдите Мессера!

– Ааа… эээ… Крупный план! – до режиссера, кажется, дошло, что к нему в руки «само собой» попало нечто выдающееся.

Выберем лучший ракурс? Почти все равно какой, ибо боль прекрасна. Боль, настоящая, хрипящая, достойна десятикратного зума и грифа в 18+. Мишка до одеревенения напряг мышцы, удерживая под невозможным углом камеру, сохраняющую на матрице сейчас белые от усилия пальцы Дамира, зажимающего артерии у плеча Лосева. Все живут ради боли. Одни ее приносят, и им это нравится. Другие эту боль лечат, и им это нравится. Третьи ее хранят, и им…

[А Михаил Пурга ее снимает, потому что не взяли спецкором в выпуски новостей. и ему это нра…]

– Простите, я нечаянно, – оскалился Лисов, резким движением поднявшийся с колен и плечом сбивший прицел Мишкиной камеры. Мишка мотнул головой – мол, припомню тебе еще, – а врач, вынырнувший из толпы, что-то отчаянно искал, но взгляду не за что было зацепиться в гладком реакторном отсеке. Железо. Спектролит. Заклепки кожуха, и все не то, не так.

– Это ищешь? – голос Мессера, до неприличия спокойный, будто у него на руках уже сотня таких Никит Лосевых сдохла, подорвал врача похлеще той единственной дороги в Чечне, где все русские совершенно случайно ловят фугасы под днищем своих авто. А Мессер стоял в пяти шагах, прямой, даже светлый какой-то и… с мантией из хромакея через плечо.

Остальное было уже делом техники. Под вопли режиссера о порче имущества киностудии зеленое семиметровое полотнище, на три долгих дня пропавшее в чертогах Риты Лебедянской, свернули в некое подобие носилок. Лисов даже удивиться забыл, на чем он еще только раненых не вытаскивал, разве что волчья шкура осталась за бортом. А в голове уже крутились обрывки жесткого разговора. Разговора, который он то ли предвидит, то ли программирует на него сейчас реальность.

«Ну вот тебе, матушка, и Юрьев день, то есть ночь», – тупо подумал капитан, втискиваясь с носилками и наскоро образованной медицинской командой в грузовой лифт. Как корабль назовешь, так он и поплывет. Вот она, проблема. «Харон», лодочник треклятый, моего новобранца на другой берег забрать решил?!

И сейчас все это снимает жучок в потолке. А в нем же датчик на звук и анализатор эмоций… Хрип Лосева, лося раненного, снова порвал душу и барабанные перепонки. Хотел настоящую команду, да? Ну так вот и команда, и корабль, и первые потери… Капитан быстро глянул на соседей. И первые открытия тоже.

Рита склонилась над разбитым в хлам парнем, тонкими пальцами сжимая запястье на уцелевшей руке. Кажется, она звала его все время, пока, натужно скрипя, лифт полз вверх по течению Харона. И куда, спрашивается, делась баба-позерша, виляющая всеми извилинами, даже той прямой пониже пояса, на любом занятии – от экзамена до подводной тренировки?

А вот господин Мессер, лишь мельком осмотревший спаленные Лосевские импланты, куда больше интересовался Ритой. Темные глаза его полыхали огнем джихада, прожигая женскую спину до состояния сыра Эмменталь. В памяти Орлова всплыла фраза из режиссерского досье: «Мессер. Смерть в лаборатории. Странное стечение обстоятельств…”. Интуиция завопила благим матом, что надо бы другого нейрофизиолога, но лифт, слабо пискнув, уже распахнул двери.

Дамир, Лисов и Ивашин с трудом выволокли покрывало с Лосевым из лифтовой кабины. Орлов, в руке которого трещало зеленое полотно, выполз из лифта последним, стараясь как можно меньше тревожить правую часть Никиты, которая ему впопыхах и досталась. За спиной топтались Рита и Мессер.

– Мы снова у одного операционного стола, Марго, – свистящий шепот Льва Виссарионовича был холоднее силикагеля. – И на этот раз не подведи меня…

Орлов закаменел спиной. Рита молчала.

А двери медотсека уже были распахнуты – не вошедшие в санвзвод члены команды поднялись на верхний уровень быстрее грузового лифта и сделали все, на что хватило смелости: то есть открыли двери, вытащили из шкафов все инструменты, запустили антисептическую установку и разбудили киберврача. Лисов громко выдохнул. Все эти экзамены и тренировки не прошли даром. Конечно, зашить парня смогут только он, Рита и Мессер, да и то вряд ли поодиночке, но зато ассистентов хоть отбавляй…

Сглазил. Ивашин, который в лифте принял все возможные оттенки хромакея, все-таки нагнал собственную панику. Его ощутимо качнуло влево. Руки подвели, дрогнули носилки, и Никита сдавленно охнул.

– Пппростите… – выдавил из себя Ивашин, но Лисов уже не слушал.

Вот тебе и тренировки. Искусственная кровь и манекены.

– Слава, Ян, замените Ивашина и капитана.

От толпы отделились две тени, Ивашина увели куда-то за угол. Орлов, оставленный тупой галькой на берегу, свербил взглядом стенку медотсека, избегая смотреть на Никиту. А Лисов явно медлил, словно чего-то ему не хватало, чего-то он ждал, на что-то не мог решиться. Рита мелькнула на границе обзора в снежно-белом, Мессер уже вовсю гремел стеклом, подбирая анестезию. Даже Никита как-то стих, уходя все ближе к грани между жизнью и не-жизнью.

Секунды текли слишком медленно, и Орлов тратил их бестолково. Просто смотрел, как Лисов натягивает на руки перчатки. Палец за пальцем, священнодейственно, будто это чайная церемония. И во всем виноват капитан. «Капитан виноват всегда», говорили на кафедре. И главная его сила… В мозгах вдруг что-то заклинило, словно забылась главная фраза, но нет. Не забылась. Изменилась. «Главная его сила в том, чтобы принять ответственность за других».

В этом же его проклятие.

– Слушай меня, – перчатки вдруг оказались очень близко. – Слушай, Евгений Сергеевич Орлов, и запоминай. Дома будешь себя пинать. Запрешься от всех в туалете и пинай себя сколько влезет. А сейчас ты идёшь к продюсерам и меняешь баш на баш. Они достают нам протез с автоподстройкой под пациента и новые импланты. А я разрешаю им снимать операцию. Со светом, хлопушками и не скрытыми камерами.

– Но никто ради нас смету съёмок переделывать не будет, – нервно скривился Орлов, теряя последнюю почву под ногами. – Ставлю капитанский значок против всей «Амальгамы».

– Тогда скажи им, что мы все уйдем из проекта.

[Мы, конечно, не уйдем, но выбор есть всегда].

За дверьми медблока Женю уже держали в четыре руки геолог и биолог, не давая рыжей заполошной птице приблизиться к окровавленным простыням и телу Никиты под красным сканированием киберврача.

Пристальный взгляд Тимофея Лапшина – мол, не будешь творить глупостей, обещаешь ждать в коридоре? Молчаливый ответ травяной Женькиной зелени – обещаю. Тим кивнул и отправился в рубку, а девушка медленно сползла по холодной ребристой стене и обняла себя руками.

Она должна была совершить невозможное. Мгновенно разогнуть створки дверей силой мысли, по наитию сразу же найти нужный код допуска… И крики. Крики Никиты всегда будут эхом отдаваться у нее в голове в такой кромешной тишине, как сейчас, и ничем их не заглушить.

– Женька? – раздался над головой тихий голос Зосимова. – Что там у них сейчас?