Она полетела, она все-таки полетела…

Это мягко сказано «родился». Почти всю беременность я пролежала в паталогии (в роддоме) на сохранении с диагнозом – угрожающий выкидыш. Рожала 21 января – в день смерти Ленина. Тогда это имело значение.

Накануне меня осмотрел врач и сказал, что я буду рожать. Мне дали выпить стакан касторки, хину и сделали какой-то укол в ногу. Через некоторое время начались боли. Но я была терпеливицей. Легла на бочок, интуитивно положила ладони на поясницу. От рук пошло успокаивающее тепло. Боль стихла и я уснула. В течение дня ко мне несколько раз заходили, делали уколы. Но схваток не было. Ночью мне дали поспать. А рано утром повели в «родовую». Мне поставили капельницу, сделали заморозку (было ягодичное прилежание). Врач села возле меня с пеленкой в руке. Она сидела очень долго, устала и ушла. Было около часу дня, когда во мне что-то лопнуло и хлынуло на пол. После этого начались схватки. Рядом никого не оказалось.

Сколько прошло времени, не знаю. Пришла санитарка с ведром. Я ей сказала, что у меня сошли воды прямо на столе. Она подошла поближе, что-то увидела, ахнула и убежала прочь.

Врачей появилось сразу очень много. Я поняла – что-то неладно. Одни просили меня тужиться, другие – не тужиться. Поставили капельницу на вторую руку. Единственное, что я поняла из их разговоров, что выпала пуповина и не прослушивается сердцебиение ребенка. Потом первый раз резали, резали по-живому, заморозка за шесть часов отошла. Боль была страшной, похожей на прикосновение чего-то раскаленного. Я не закричала, я рявкнула. Это был вопль животного.

Ребенок шёл ягодичками. Врачи пытались выправить ножки, но ничего не получалось. Врачей было слишком много и они больше мешали друг другу. Кто-то следующий взял скальпель, и я рявкнула во второй раз. Я видела перед собой белые халаты, залитые кровью, забрызганные кровью очки. Одна мысли точила сознание – когда кончится весь этот кошмар. Меня уже не заботила судьба ребёнка. Я уже ничего не понимала. Мне давили на живот и кричали одновременно: «Тужься! Не тужься! Дыши глубже!»

Наконец удалось выправить ножки. Начали тащить ребёнка, но теперь застряла головка. Врачи нервничали.

Потом пришёл главврач и тоже взял скальпель. В третий раз я рявкнула так, что сорвала голос, и язычок во рту, расположенный над гортанью, распух, затрудняя дыхание. Я хватала воздух и задыхалась.

Раздался какой-то хлопок и я почувствовала пустоту внутри. Это вытащили, наконец-то, ребёнка. Меня оставили в покое. Все окружили ребенка. Они долго с ним ходили, что-то делали, уносили в другую комнату, спорили, потом унесли совсем. Мне ребёнка не показали, плача я не услышала.

Была страшная слабость и опустошённость. Я просила проколоть мне то, что мешало дышать в горле. Болело сразу всё. И ещё был голод. Я не ела почти два дня и просто умирала с голоду. Ко мне подошла санитарка, ничего не говоря, погладила меня по голове. Я попросила принести мне что-нибудь поесть. Санитарка принесла мне сухарь из моей сумки и дала мне воды из поильника. О, я надолго запомнила этот сухарь. Я плакала, грызла сухарь и давилась.

Потом меня начали штопать (то же по – живому). Шили долго. Я просила дать мне время, перевести дух. Наложили семь швов.

Вечером ко мне в палату зашла детский врач. Очень сухо она объявила мне, что родился мальчик – 3400 и что его завтра утром отправляют в детскую больницу. И ещё она добавили, как бы между прочим:

– Ваше счастье, если ребенок умрёт.

Некоторые строители ставят во главу угла своего здания страх и используют страх в качестве связующего звена (что-то вроде цемента). И стоит это здание, и красуется, и держится на страхе до тех пор, пока камни не устанут жить в страхе и не захотят любви.

Ибо в природе человеческой заложена жажда любви, необъяснимая и непонятная самому человеку, ибо он не знает происхождения её.

И когда человек возжелает любви, то само место пребывания его и сопричастность злу станут ему ненавистны, и зло вокруг него рассыплется и превратится в прах (ибо будет исторгнуто). И начнётся великое разрушение здания того. Ибо не тот камень поставлен во главу угла и не тот цемент применял для здания своего нерадивый строитель. И будет то падение страшным и разрушение полным, так что камня на камне не останется.

Но придёт мудрый строитель. И поставит во главу угла любовь. И сделает крепкий фундамент, основанный на любви. И любовью скрепит между собой камни. И будет то здание прочным и величественным. И дожди не вымоют тот цемент из камней, и ветер не разрушит его, и годы не нанесут ему ущерба.

Я плакала долго и безутешно. Мне было жаль ребёнка, жаль себя. Я лежала с грелкой, в которой был лед. Ткани распухли, отекли до невероятных размеров. Я чувствовала себя никому не нужным куском мяса. Было такое отвращение к себе, что не передать. И боль, страшная боль от любого движения. Я так долго плакала, что мир для меня погрузился в темноту. Я перестала видеть свет. Моя слепота длилась около суток.

Всем приносили на кормление детей. Я отворачивалась к стене и кусала губы, чтобы не закричать.

На пятый день мне сняли швы и выписали из больницы. Предупредили, что рожать нельзя, «не правильный таз» (какой-то плоский).

Я оставляла роддом, как преступница покидает место своего длительного заточения. Внутри была пустота. Каждый шаг давался с трудом.

Мне дали справку о рождении ребёнка и выписку для детской больницы:

21 января 1981 г. Мальчик. Вес 3400. Рост 55 см.

Асфиксия, внутричерепная травма, кровоизлияние в мозг.

Прилагались результаты анализа спинномозговой жидкости. Боже мой! Они брали у крошки пункцию!

У меня подкосились ноги. И я почти сползла по лестнице до первого этажа. Внизу меня встретила свекровь.

На улице ждала машина. Свёкор тогда ещё работал на такси. Я забралась на четвереньках на заднее сиденье и так ехала до детской больницы.

В больнице я в первый раз увидела ребенка. Саша лежал тихо. Весь беленький. На головке – грелка со льдом. Головка сильно деформирована.

Нам сказали, что ребёнка сейчас трогать нельзя, что очень большая гематома от кровоизлияния. Что кормят его через зонд, так как нет сосательного рефлекса. И ещё у него пневмония. И сказали, что такая мамаша (это про меня) им не нужна, так как за ней самой ещё нужен уход.

Мы уехали домой. К Саше мне разрешили лечь только через две недели. Всё это время он находился между жизнью и смертью. И один только Бог ведает, как он выжил.

Бог никогда не ограничивает человека в его желаниях и стремлении к росту. Наоборот, Он всячески поощряет желание человека двигаться вперёд.

Другое дело, что человек испытывает трудности, встречает на пути препятствия, словно сдаёт экзамен. Но эти застойные зоны служат не чем иным, как площадкой для подъёма на следующую ступень. За каждым успешно сданным экзаменом следует подъём.

Растёт вера в себя, в свои силы. И всё это в сочетании с осознанием собственной немощи.

Человек учится двигаться в потоке, но это не тождественно «плыть по течению». Двигаться в потоке – это использовать силу течения в собственных интересах, это работа с парусом, это мудрость, сложенная из опыта нескольких поколений.

А я тогда даже не знала, что такое молитва, или не хотела знать. Но были две женщины, которые усердно молились о здравии младенца – моя бабка Марья и баба Оля (бабушка мужа).

Именно баба Оля показала мне пример христианского послушания и милосердия. Воистину она была Ангелом на земле, и даже смерть её была примером смирения. Она умерла, когда её об этом попросили.

Пока Саша лежал в больнице, мы ежедневно справлялись о его состоянии. Температура не спадала ниже 39 градусов. Двигательная функция не восстанавливалась. Сосательного рефлекса не было, поэтому его всё ещё кормили через зонд. Приговор медиков оставался суровым.

Наша родственница передавала нам мнение врачей и настойчиво советовала сдать ребёнка в дом малютки. Но мама (свекровь) была на моей стороне, дед (свекор) не вмешивался. А муж? Не знаю, что и сказать…

Оля (Сашина сестра, родившаяся через 15 лет) как-то спросила меня:

– А почему ты бабу Катю называешь мамой, а деда – дедом?

Сложный вопрос. Чтобы ответить на него, нужно прожить целую жизнь.

Всё это время я сохраняла грудное молоко.

В больницу к Саше я легла в феврале. То, как выглядел ребенок, было ужасно. Саша потерял целый килограмм веса. Его шея вытянулась и была покрыта морщинами. Голова беспомощно болталась. Он ни на что не реагировал.

Лечащий врач сказала мне, что будет всем лучше, если ребёнок умрет, так как, в последствие, он будет или полностью невменяемым, или останется эпилепсия. И ещё она добавила:

– Чудес не бывает.

Я тогда подумала, что все сговорились.

Беда человека в том, что он постоянно стремится развивающуюся, меняющуюся, мыслящую материю поместить в жесткие рамки холодных формул; закрепить, зафиксировать и при этом навесить ярлык собственника – изобретателя нового закона.

Но живая материя создана Творцом и подчиняется не земным законам, а Божьей воле. Человек живой, человек творческий – с нестандартным поведением, это человек не от мира сего.

Но Господь милостив. Он послал мне ещё одного врача – Людмилу Александровну Обалдуеву. Она осмотрела Сашу и сказала мне просто:

– Да, чудес не бывает. Но в моей практике был один единственный случай – девочка. Сейчас она отличница. Давайте делать массаж. На ступнях ног и ладошках малыша спроецированы все органы. Давайте разбудим его. И спинку тоже. Вот так, – она начала мне показывать приёмы массажа, – будем поглаживать вдоль спинки. И разговаривать с малышом, с ним нужно разговаривать. И купать каждый день. Теперь его можно купать. Пусть родственники принесут вам аптечную ромашку.

Людмила Александровна научила меня делать массаж. И ещё я сцеживала грудное молоко и по капле давала ребёнку (капала в рот). Я носила Сашу на руках, купала, просто теребила и разговаривала с ним. А он, казалось, ждал этого. Ему было просто некуда вернуться из небытия (не к кому). Теперь возле него была мама.