Она полетела, она все-таки полетела…

А всё-таки хорошо здесь, тихо. Не зря говорят – медвежий угол.

Ну, вот, опять ягоду раздавила. В рот её…

– У-у… Вкус – специфический.

Опять начинается. И что это со мной? Ну ничего своего, даже мысли чужие. Привыкли мы к стереотипному мышлению – дети города. Пыль, асфальт, бетон… Без выхлопных газов и жить уже не можем – задыхаемся. Глупые… И чего мы всё лезем в эти квартиры, в эти муравейники с их идеальной акустикой. Пришёл с работы и – к телевизору, в мягкое кресло. И всё, предел мечтаний. Я всё раньше думала, почему это люди с годами так полнеют? А они «дубеют», корни пускают (сидят на одном месте). И с каждым годом обрастают кольцами, как деревья.

И что станет с нами лет этак через триста? Превратимся в маленьких уродиков. Вот такусенькие глазки, вот такусенькие ручки и – во такусящий живот. Фу, какое безобразие!

Но я, кажется, перегрелась. Всякая чушь в голову лезет.

– Так, ну здесь, кажется, ягод больше нет. Пойдём дальше… Ах, вот. Ну и крупные! А запах!

Всё-таки земляника всем ягодам – ягода. Как там в песне поётся:

– Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду – я одна.

Сказка ещё есть про кувшинчик и дудочку:

– …Первую ягоду – кладу, на вторую – смотрю, третью – примечаю, четвёртая – мерещится…

Что-то мне мерещится в тенёчке отдохнуть где-нибудь под кустиком. А то на солнышке перегрелась – «шифер поехал».

Хрустнула ветка. Я вздрогнула.

– Юра! О, Господи, как же ты меня напугал. Я уж думала, медведь ломится. У меня, после этих рассказов, кругом медведи мерещатся. (Юра – мой племянник, сын Лиды).

Ну? Как производительность? Э, да ты, брат, видно больше в рот кладёшь. Витамины, говоришь? Ну, что ж, варенье – оно, пожалуй, не то, что свежие ягоды, но зимой оно тоже ничего. Ну, что? Дальше пойдём? А то здесь не иначе, табун лошадей прошёл, примяли больше. А ты в каком классе учишься? А шестом? Ну и как? Тройки? Плохо, брат. Что? И двойки бывают? Ну, уж это ты совсем напрасно. Бабка, говоришь, ругает? Ну, она тебя любит, добра хочет, вот и ругает. Нервы у них, у взрослых. Слышал про такую штуку? Нервы эти самые, они как струна натянутая, им слабина нужна. Вот человек и расслабляется. Но при этом… Как бы тебе это объяснить попроще. Ну, у тебя рогатка есть? Была? Тогда представь, что ты резинку натянул, а теперь отпустил. Ну, что? А? Камень полетел? А тебя резинкой по пальцам щёлкнуло. Вот-вот, уловил. Самое оно. Человек расслабился, значит кому-то или шлёпнет, или полетит что-нибудь. Так что тут замкнутый круг получается. И расслабляться нельзя и не расслабляться нельзя. А если очень долго не расслабляться? Тогда ещё хуже будет. Эти нервы лопнуть могут и тогда, что куда полетит – не известно. Но всё равно пострадают и «нервный» и тот, в кого он расслабляться всё не хотел.

Нет, пожалуй я точно перегрелась. Что-то заговариваться стала и тебя совсем запутала. Оставим эти нервы в покое. Хотя мало приятного, если в тебя расслабляются. Я сама этого не люблю, понимаешь ли.

А где наши? Не слышно? А-у-у-у! Вот носятся. Гонки какие-то устроили. Им не ягоды собирать, а эстафету бежать с препятствиями. А уж препятствий-то здесь более, чем достаточно.

А это что за техника по краю дороги проехала? Я такой отродясь не видывала. Волокуща? Сани такие тракторные? Первый раз вижу, чтобы летом на санях ездили.

Юра, иди-ка сюда. Тут след какой-то интересный. Свежий совсем ещё. Кто-то босиком ходил. Ну и ножка, скажу я вам! А пальчики – один, два, три, четыре, пять. Пять пальчиков! Смотри, вот и здесь ещё… и ещё. Что-что? Медвежьи? Нет, не может быть. Ты шутишь. След совсем свежий ещё, только-только прошёл. Да и откуда ему тут взяться. Здесь же дорога. Или ты хочешь сказать, что он всё время вокруг нас ходил, смотрел, как мы ягоды собираем? А ты знаешь, я слышала какой-то треск, когда наших кричала, но значения не придала.

Что-то мне не по себе. И в животе как-то холодно стало. Куда же Лида с Наташей запропастились? Тут понимаешь ли медведи стадами ходят, а они унеслись. На нас тут нападение готовится, а им и дела нет. Эгоистки несчастные. А-у-у-у!

Я прислушалась… Тихо. Юра с улыбкой наблюдал за мною, потом по-мужски успокоил:

– Да нет. Медведь сейчас сытый. Не балует. Разве что на пасеку заберется, медком полакомиться. А так чтобы что… Нет. Да и пугливый он, шума не любит. Был у нас тут один случай. Ещё бабка Авдотья рассказывала. Так это когда ещё было. Да и зимою.

– Знаешь что, Юра, ты мне эту историю про медведя потом расскажешь. А сейчас – давай вернёмся в деревню. Так что – пойдём. И не спорь со мною. У меня руки-ноги дрожжат.

Мимо нас по дороге пронесся «Пазик», подняв столбы пыли и надолго скрыл из виду не только саму дорогу, но и противоположный лес. Мы шли босиком по обочине, спорили – велик ли был медведь, следы которого мы видели. Юра подтрунивал надо мной. Потом вспомнили о чернижном пироге, который грозилась испечь нам тётка Дарья.

Ноги приятно погружались в тёплую пыль. Легкий ветерок играл волосами. Я поднесла корзинку с ягодами к лицу, вдыхая удивительный аромат.

А всё-таки здорово идти вот так, никуда не спеша, наслаждаясь запахом ягод, трав, когда можно ни о чем не думать. И ни в кого-то тебе не нужно разряжаться.

Глава 20 Мои учителя

Много разных людей встречала я по жизни. Плохими они были или хорошими, не мне судить. Они были разными, и я училась у них. И я часто спрашивала себя: «Хочу ли я быть такой, как они и повторить их судьбу, или меня привлекает что-то другое?»

С детства у меня было странное ощущение, что взрослые «говорят неправду».

Я училась тогда классе в пятом. Дома у нас была газовая плита. Газовые баллоны развозили по улицам на машинах. Мать наказала мне следить, не приедет ли газовая машина. И оставила мне 50 копеек, чтобы я отдала их грузчику. И тогда он «подтащит баллон к дому поближе и в следующий раз выберет баллон потяжелее». Я пообещала всё исполнить, как надо, но не смогла. Когда приехала машина, я отдала грузчику квитанцию. А вот этот проклятый полтинник, который лежал у меня в кармане и чуть не прожёг в нём дырку, я отдать не смогла. И не потому, что решила схитрить. Я готова была швырнуть этот полтинник в след уехавшей машине. Я не смогла его отдать потому, что это была «взятка», что это было стыдно. А ещё потому, что «в нашей советской стране чаевыми нельзя унижать рабочего человека». И, честно сказать, ещё и потому, что у меня дрожали руки, и я краснела и бледнела одновременно.

Вечером я отдала матери эти несчастные 50 копеек, и мы ещё больше отдалились друг от друга.

Попросил меня как-то отец привести к заводской проходной слепого деда, чтобы они пошли потом вместе с ним в баню. И вы знаете, мне было тогда стыдно. Я шла по улице, опустив голову. Ведь дед был такой чудной, старый, он даже летом ходил в валенках с калошами. Мне казалось, что все смотрят в мою сторону. Да ещё вредные мальчишки кричали мне вслед обидную дразнилку:

– Ленка, пенка, дай поленко! Нечем печку растопить! А поленко говорит: «У меня башка болит!»

Как я тогда была наивна. Да, я старалась жить по правилам. Но и из правил всегда находились исключения. Нужно было думать и думать, и ещё ставить себя на место другого человека, чтобы понять причину его поведения, чтобы «побыть в его шкуре». Не всегда это у меня получалось. Болезни роста давали о себе знать. Хотелось быть на виду, «соответствовать» и «служить примером». Да и тогдашняя система воспитания это поощряла. Но я благодарна школе, благодарна своим учителям за то, что они научили меня цельности, дали действительно сильные базовые знания по всем предметам.

Училась я в шестой Кинешемской школе. Моей первой учительницей была Элла Михайловна Эривман (блокадница). Помню её уроки пения, домоводства, когда она учила нас штопать носки. В то время к нам в класс ходили вожатые – старшеклассники. С ними мы ставили спектакли. Я даже сыграла роль сестры «суворовца». Школа научила меня чувству локтя, работе в команде, умению чувствовать общее настроение и способности подбирать единомышленников. А ещё я научилась не увязать в мелочах и видеть главное.

Инсценировки, концерты, ситцевые и осенние балы, выпуски стенных газет и игры в КВН – всё это было замечательной репетицией будущей взрослой жизни.

Преподаватель русского языка и литературы – Татьяна Сергеевна Белякова была ещё и нашей «классной». Благодаря ей, я полюбила русскую классику, научилась читать и слышать стихи, получать удовольствие от работы над сочинениями. Я ходила на её факультативы, где почерпнула много «непрограммных» знаний. Но самым замечательным в нашей классной было то, что она везде с нами «таскалась», не боясь ответственности. Мы побывали с нею на даче-усадьбе А. Н. Островского в усадьбе Щелыково, ездили в усадьбу Н. А. Некрасова в Карабиху, ходили в походы, ездили в Ивановский цирк и краеведческий музей. Я могу забыть, где была и что делала вчера, но вот «цыган на цыпочках сказал цыпленку цыц!» или «уж замуж невтерпёж» – никогда. Почему-то выплыла из памяти ещё одна считалка для запоминания падежей – «Иван родил девчонку, велел тащить пелёнку» и для запоминания спектра солнечных лучей – «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».

Единственное, от чего я страдала в школе, – это мое «р», которое я не выговаривала. Я ужасно комплексовала ещё и от того, что меня передразнивали сверстники на улице. Исцелилась я удивительным и неожиданным образом, но это – уже другая история.

В школе, классе в седьмом, у меня была попытка писать стихи. Но, то ли стихи были плохи, то ли попытка пришлась не ко времени. А стихи были на тему борьбы с алкоголем. Я прочла эти стихи матери, но она почему-то посоветовала мне их уничтожить и больше никому не показывать. Я была удивлена, но последовала её совету. У меня тогда ещё была способность принимать чужие доводы на веру. Сейчас гласность и, я думаю, эти стихи можно» огласить»:

…Возле магазина трактористы спят.
Зеленые бутылки дном своим глядят.
Дуся – продавщица выполнила план.
Над травой некошеной пыль да туман.
Ой, трава – муравушка, кто тебя пожнёт?
Где коммунистический трудовой народ?
Ой же, где вы тракторы с маркой «Беларусь»?
Верю, ты поднимешься, ты воспрянешь, Русь!

Тринадцатилетней девочкой я видела, что идет процесс деградации, спаивания народа, происходит что-то страшное в умах, в сердцах. Я видела это на примере своих соседей, знакомых и своих родителей. О, как я хотела за них бороться! Но я не знала, как. И ещё я чувствовала, что «это» меня может тоже проглотить. Как я благодарна своим учителям, своей школе за то, что они меня научили «этому» противостоять.

Глава 21 Пожар

Мать умерла – 22 марта. Диагноз – отравление. Серёже исполнилось тогда 14 лет (он родился 28 марта). Я думаю, в тот год мы его даже с днём рождения не поздравили.

Я ждала чего-то подобного, давно ждала. Ждала трагедии. Но всё произошло как-то неожиданно. Всё в тот год как-то сразу навалилось.

…Тело лежало на полу в нелепой позе. Это было тело моей матери. Но я словно окаменела. Я ничего не испытывала. Ни слезинки я не проронила ни в тот день, ни на похоронах. Тело завернули в гобеленовое покрывало и погрузили на машину. Отец был спокоен. Он всё делал сам. Он, как всегда, всё делал сам. Но я видела, что он надломился. Он любил мать, он слишком любил мать:

– Лиза, Лиза, Лизавета.
Я люблю тебя за это…