Она полетела, она все-таки полетела…

Однажды, во сне я залетела на удивительную поляну. На этой поляне была странная Трава, какая-то неземная. Очень сочная зелень, нежная и молодая. Она мне напомнила «гусиный лук». Трава была, словно живая, и качалась волнами. У меня возникло странное желание найти гребешок, чтобы причесать эту Траву. Траву я не приминала. Я парила над нею. И еще там был Свет. Он шел ниоткуда. Но был везде. И это было так прекрасно! Кроме Травы и Света, на этой поляне были ещё живые существа – это Ветер и Дождь. Ветер проводил по моему лицу пальцами Дождя и его теплые, и нежные прикосновения вызывали у меня чувство удивительного покоя и умиротворённости. Дождь гладил меня, Ветер убаюкивал, а Свет наполнял меня изнутри удивительным чувством любви. Такого я никогда не испытывала на земле. Это было незабываемо. Ощущение того, что тебя любят, любят так, как никто и никогда не любил, было прекрасно. Мне очень не хотелось просыпаться, не хотелось оставлять планету моих грёз. Сон был настолько ярким, что я помню его до сих пор.

У меня никогда не было настоящего близкого друга. Моими лучшими друзьями были книги и живая природа. В начале, моё чтение было бессистемным и более принудительным. Но потом я встретила и полюбила Достоевского, который потряс меня своей глубиной и духовностью. Всегда рядом шёл по жизни Пушкин, выше всех и вся. Дома у нас была богатая библиотека. Из любимых книг детства в памяти остались «Старая крепость», «Кортик и бронзовая птица», «Волшебник Изумрудного города», «Дети капитана Гранта», «Десять тысяч лье под водой», «Человек – Амфибия», «Девчата». По правде сказать, я не была такой уж усидчивой и правильной девочкой. Мне надоедало однообразие, меня посещала её величество Скука. И тогда я с азартом охотника бралась за новое дело, но, увы, быстро к нему остывала. Я пробовала вышивать, готовить, шить, вязать, рисовать. Я лепила из пластилина и глины, сочиняла стихи, танцевала, придумывала страшные истории, составляла гербарии, играла с мальчишками в ножички, плавала, гоняла на велосипеде, выращивала цвета, ловила бабочек, собирала лекарственные травы, ходила в фотокружок, в конькобежную секцию и даже занималась кролиководством. И хотя отец и называл меня верхоглядкой, но это было прекрасное время, время поиска. Я искала себя, своё. Это было время проб и ошибок. Ошибок, за которые не пришлось расплачиваться сломанной судьбой. Я примеряла на себя свою будущую взрослую жизнь. Я пробовала себя на разные роли.

Как я благодарна своим родителям, за то, что они разрешали мне приносить в дом бездомных кошек, держать хомяков, мышей, кротов и землероек, не выбирали мне друзей и не навязывали мне свой образ мышления. Они мне давали время на кристаллизацию характера. Они не ломали меня и не брали на себя смелость «ограничивать» меня.

Глава 13 Этим не шутят

На пятом десятке мать родила отцу сына, а нам – братика. Мальчика назвали Сергеем в честь покойного дяди. Разумеется, у нас с сестрой хлопот прибавилось. Но это были приятные хлопоты. Серёжа рос очень милым и послушным ребёнком. Одна беда – вставал рано, часов в шесть. У меня же всегда была слабость – понежиться лишний часик в постели.

Помню, кричит мать с кухни:

– Серёжа, иди, буди эту соню, пусть идёт завтракать.

Я слышу, как малыш шлёпает по полу, и крепче сжимаю глаза. Обычно он подходил ко мне и начинал меня тормошить, ковырять пальцем глаза. Но на этот раз Сережа сменил тактику, и я получила оглушительный удар по голове трубой от пылесоса, причем алюминиевой. Ну, конечно, алюминий – легкий металл, но мне хватило, мало не показалось.

Серёжа ходил в новые ясли – сад. Мой старый деревянный двухэтажный детский сад снесли. Сейчас на этом месте – сквер и памятник солдату-освободителю. В Серёжином садике было всё уже по-другому. И шкафчики и кроватки. У нас же были деревянные раскладушки, крутая лестница. О, я отлично помню, как спустила однажды с этой лестницы толстую девчонку, которая постоянно щипала меня до синяков. Почему-то, до сих пор, при слове «детский сад» из моей памяти выплывает столовая ложка с рыбьим жиром. Фу…

Помню, меня оставили с маленьким Серёжей дома. По-моему родители с Натальей ушли на свадьбу. Отец пару раз приходил нас проведать. И вот что я придумала. Я взяла Серёжины колготки, набила их всякой ерундой, потом надела на них ботинки-пинетки. Все это подсунула под шифоньер. А он у нас был старинный и очень низкий – всего сантиметров 15 от пола. Когда в очередной раз пришёл отец, я спрятала Сережу в спальной и приказала сидеть тихо-тихо. А сама открыла дверь и с трагичным лицом повела отца в комнату, говоря при этом:

– Я не знаю, как это произошло…

Увидев раздавленного шифоньером ребёнка, отец тут же протрезвел. В этот момент из комнаты с хохотом выбежал Серёнька, а отец сел на порог и очень долго молчал. А потом просто сказал мне:

– Этим не шутят.

И я больше «этим» не шутила. Шутила другим.

Выдали нам в школе, однажды, противогазы, чтобы мы их дома «подогнали под себя» и на уроке начальной военной подготовки показали хорошее время. Иду я в тот день домой. Вижу – мать впереди. Я побежала «короткой дорогой», залезла в дом через кухонное окно, надела противогаз и спряталась за занавеской в прихожей.

Ничего не подозревающая мать, открыла своим ключом дверь и вошла в кухню. И тут я перед самым её носом выставила свою противогазную голову. Я хотела ещё и закричать, но этого уже не потребовалось. Мать начала медленно оседать на порог. Я не помню, что мне тогда было. Но с тех пор, прежде чем пошутить, я думаю об «экологии». И я ещё после всего этого смею осуждать «шутки» моей сестры…

С рождением сына отец помолодел. Он возился с малышом, укладывал его спать, отводил его в садик, забирал дамой. Помню, как он в шутку называл Серёжу – Хаммаршельд. Я его тогда спросила:

– А кто это такой – Хаммаршельд?

Отец объяснил мне, что это председатель ООН.

Отец никогда не кричал на нас. И, как всегда, брал на себя почти всю домашнюю работу.

Мать больше роптала:

– Отдохнешь, когда издохнешь.

Но отец, мне кажется, её очень любил и поэтому всё ей прощал. Да и нас тоже прощал. «Любовь, да всё покроет».

Пошла я однажды в магазин за молоком для Серёжи. А по пути назад поскользнулась на льду, упала и всё молоко разлила. Пришла домой в слезах. А сказать, что упала – стыдно. Вот и соврала, что на меня собака бросилась. Отец говорит:

– Иди опять.

А я – в слёзы. Так отец и ходил сам. А мне потом так стыдно было. До сих пор я это молоко помню.

Сергей рос слабеньким. У него очень часто открывались кровотечения из носа. Я всегда очень пугалась при этом.

Однажды, отец с Серёнькой мыли пол на кухне. А малышу не больше трех лет было. Ну, он тоже тряпкой возит, старается. Пятился, пятился и сел в ведро с водой. Отец его из ведра вытащил и ну хохотать. На пол повалился, ноги задирает. А малыш с таким жалким видом стоит, вода с него стекает, глаза напуганные. Глядел, глядел на отца, да как «рявкнет» на весь дом. Тут уж и я прибежала, успокоила малыша, увела переодевать.

Глава 14 Рождение мёртвой девочки

Перед Сергеем была у матери девочка. Только родилась она мёртвой. Мать тогда велосипедист сбил, вот девочка и не выжила. Её Ниной назвали. Отец её домой прямо в простынке принёс. Говорил, что ехал в автобусе и всё боялся, чтобы ножка или ручка не выставились. А потом положил её в ящик комода, «чтобы кошки не нашли». И ушёл гробик делать. Это он мне тогда всё растолковал, что бы я в жизни ничего не боялась и больше знала об «обратной стороне медали». Я классе во втором тогда училась. Отец мне всё объяснял, если я что-то спрашивала. У него и привычки такой не было отвечать: «Вот подрастёшь, сама всё узнаешь». Отец мне рассказал, что бывали случаи, когда кошки над младенцами «безобразничали», да и поросята тоже. Ведь от младенцев всегда молочком пахнет. Отец рассказал, что и его однажды чуть свиньи не съели, когда он к ним в загон свалился. Это он тогда ещё глупый был и первый раз спиртное попробовал. Крепким для него этот урок оказался.

А я этих поросят боюсь, да и свиней тоже, пусть и меньше, чем петухов, но всё-таки.

Родители раньше всегда поросят держали. Маленькие поросята какое-то время жили в доме и их выпускали побегать. Поросёнок начинал носиться по комнатам, кататься на половиках, кусал меня за пятки. Я визжала и запрыгивала на кровать.

А, однажды, отец посадил меня покататься на большую свинью во дворе. А она, как начнёт носиться.

У моего «папочки родимого» тоже были шуточки, надо вам сказать…

В выходные мы всей семьей лепили пельмени, делали манты, голубцы. Часто устраивали праздники. Мать любила удивить гостей заливным из судака или ещё чем-нибудь этаким из её кулинарной книги. В нашем доме было две ценных книги – «Лекарственные растения» и «Книга по домоводству и кулинарии». Мы с Натальей обычно выпекали бизе или жарили в масле хворост.

На Новый год отец непременно приносил ёлку – большую, под самый потолок. Ёлку наряжали всей семьёй. Это был целый ритуал. Было несколько старинных шаров, с фосфоресцирующими цветами. В темноте они начинали светиться. Под ёлку ставили Деда Мороза и Снегурочку. А на ёлку вешали конфеты. Мать приглашала фотографа, чтобы всех снять возле ёлки. Как сейчас вижу – Серёжа в матросском костюмчике и валенках стоит возле ёлки. Рядом – большая лошадь на колесиках (больше его).

С маленьким Серёжей мы много читали. Тогда я и выучила наизусть почти всего Чуковского. У Серёжи была замечательная память. В пять лет он знал море стихов. Мы его записали на нашем первом магнитофоне – «Днипро». Получилась целая кассета. Но ему от нас и доставалось. Однажды, я уронила маленького Серёжу со стола. А, один раз, мы с сестрой в наказанье заперли его в сарае. И хотя там было темно и страшно, он не плакал.

Серёжа как-то быстро вырос. Вернее сказать быстро повзрослел. Мне кажется, у него не было такого беззаботного детства, как у нас с сестрой. Сначала сестра, а потом и я, окончили школу, уехали учиться в Иваново. Потом мы повыходили замуж. А Сергей остался жить в доме, где уже не устраивались дружеские праздничные застолья, где поселилось тревожное ожидание развязки.

Я ещё ходила в десятый класс, когда Сергей пошёл в первый. В школе мне приходилось опекать его, и я часто заходила к нему в класс. Однажды, учительница сама пригласила меня и попросила посидеть на уроках:

– Ваш брат поёт песни в классе. Сначала он поёт тихо, потом всё громче и громче. А потом уже весь класс подхватывает и уже поют все хором. Он срывает мне занятия.

Пришлось мне и родителям других детей сидеть на уроках.

Глава 15 Как я болела свинкой

Почему-то мои самые яркие воспоминания относятся к тем моментам моего детства, когда я болела. Возможно, болезнь полезна для души человека. Я имею в виду то, что «Господь посещает нас скорбями и болезнями». И что в определенный момент наступает ремиссия (смена нашей миссии). Один такой день из моего детства запомнился мне почти полностью.

Зима… Солнце играет на снегу, слепит глаза. Родители везут меня на санках по утоптанной тропинке. Мы едем к бабушке на Затенки. Санки переворачиваются, и я падаю на снег. Лежу и жду, когда меня поднимут. Но родители делают вид, что увлечены беседой и скрываются за поворотом. Я какое-то время лежу и жду, но за мной никто не возвращается. Почему-то нет сил подняться и обидно. Но ждать больше нечего, я встаю и тащусь по скользкой тропинке.

От бабушки мы заходим к маминой сестре – Люсе. Потом идём «на фабрику». Там накрывают стол, и мы долго сидим. Говорят все сразу. Очень шумно и жарко. Я начинаю «скулить», звать родителей домой. Но они меня, кажется, не слышат. Я нахожу своё пальто и выхожу во двор. Уже темно. Я прижимаюсь щекой к снегу, чтобы унять жар. В моей голове ещё звучат голоса:

– Они его потом и в петлю засунули! Если б тогда милиция только с него одежду сняла! Он весь в синяках был! Вот что творят!

А потом мне сделалось хорошо-хорошо. Снег таял на щеке и стекал вниз, приятно холодя шею. Молоточки в голове стучали всё тише и тише. Голоса умолкали… И я стала куда-то уплывать.

Весь следующий день я пролежала в кровати. Доску, которой меня загораживали, чтобы я не упала, перевернули. И я катала по ней пупсиковую колясочку, которую мне купила в честь болезни мать. По полу бегал поросёнок. Я побаивалась, как бы он не запрыгнул в кровать. Мне сказали, что у меня свинка. Может быть, этот противный поросёнок и заразил меня своей свинкой. Я лежала и глядела на потолок. Доски на потолке были окрашены в голубой цвет. На них в некоторых местах виднелись следы от сучков и неровности. В одном месте я увидела целую картину. Прекрасная принцесса бежала от каких-то чудовищ, которые её преследовали. Волосы у принцессы были стянуты в тугой узел, сзади был шлейф, а изящная рука сжимала розу, словно стараясь защитить её от поругания. У её преследователей горели глаза. Они о чет-то договаривались между собой. Я и сейчас вижу эту картину перед собой. Наверное, я тогда очень долго болела.

Да, если уж говорить честно, мне нравилось болеть. Тебя все как-то сразу начинают жалеть, любить (да просто замечать). Даже мать вспоминает о тебе, купит что-нибудь. Отец сидит около кровати. Сестра показывает диафильмы. Свой первый диафильм я выучила наизусть, когда ещё не умела читать:

…Что не делает дурак, все он делает не так.