Дочь мента

– Привет, конфетка, – чмокнув в щеку, здоровается, выдавливая из моих губ вежливую улыбку, после чего его пальцы сжимают моё предплечье, и я знаю, если бы не пуховик, он обязательно оставил бы на мне синяки. Сила давления его руки далеко не дружелюбная.

Игорь отчего-то зол, не знаю, в чём причина, но мне не по себе от того, как он изучающе смотрит на меня, будто я могла измениться за те счастливые пару дней, что мы не виделись. Прежде чем выйти из дома, я нанесла на лицо знатный слой корректора и надеялась, что никто не обратит внимания на припухлость в районе рта. Радовало, что ранение было по большей части со внутренней стороны рта и на губе.

Виктория в короткой шубке и мини-юбке прошествовала мимо нас, и до меня дошло, что я ошиблась. Гадина всё же успела доложить напрямую Игорю, что видела меня с молодым человеком, который не был одобрен отцом и самим Игорем. Чёртовы мобильники.

Лебедев буквально затолкал меня в свою машину, и я надеялась, что его грубости никто не увидит, испытывая стыд оттого, что со мной так обращаются. Я вся подбираюсь, сжимаюсь и мыслями, и физически, готовясь к моральной атаке, которой он будет меня подвергать всю дорогу. В глубине души я уже смирилась, что всё пошло именно по тому плану, которого я опасалась больше всего.

– Мне кажется, ты начинаешь понимать, что тебе на хер не сдался этот грёбаный университет, – сев на место водителя и повернувшись ко мне лицом, пока я пустым взглядом уставилась в лобовое стекло, начал Игорь старую песню о главном. Из раза в раз одно и то же, стоило мне ему не угодить, как он принимался угрожать мне, что убедит отца забрать мои документы из университета.

Я сцепляю зубы и сжимаю руки в кулаки, только бы не сболтнуть ничего лишнего, хотя на языке вертятся сотни грубых слов. От обиды и беспомощности мне хочется плакать, но я сдерживаю себя, зная, что Игорь лишь высмеет меня за слабость, будет упиваться ею, и потому я стараюсь не подать виду, как мне страшно.

Не сразу я замечаю, что его маршрут отличается от обычного и машина везёт нас в сторону выезда из города. В моём мозгу постепенно складывается намеченный им план действий. Ведь для него я вещь, его собственность, которая должна делать лишь то, что ему хочется. Не угодила – будешь наказана.

Я закрываю глаза, не понимая, как выбраться из этого плена, и в то же время зная, что мои силы почти исчерпаны. Сложно бороться с ветряными мельницами. Сколько раз я говорила отцу, что не хочу быть с Игорем, что не люблю его, что он мучает и терзает меня своей садистской любовью. Но все мои причитания как об стенку горох. Отец не считал, что те синяки на моих руках оставлены специально, он был убеждён, что Лебедев никогда намеренно не причинил бы мне боли. Но в любом случае он знает, какой ядовитой я порой бываю, поэтому мне нужно быть покладистее.

Ещё учась в школе, мне было известно, что отец спит и видит, как породниться с семьёй Лебедевых, выдав меня замуж за Игоря Лебедева, сына давнего товарища отца и по счастливой случайности председателя областного суда. Возможно, для любой другой девушки знать со школы, что будущее будет безоблачным, а работать, скорее всего, никогда не придётся – благо. А я находилась на грани отчаяния, ведь я понимала, какая роль при таком раскладе мне будет отведена – кухарки и тела, нужного только для удовлетворения потребностей мужа.

Никого не заботило, что к Игорю я не чувствовала ровным счётом ничего, в том числе и самого молодого человека. К слову, он был довольно симпатичным парнем, имел чёрный пояс по дзюдо, и, пожалуй, единственный недостаток во внешности заключался в его невысоком росте, буквально немногим выше меня. У меня не возникало сомнений в том, что он мог бы запросто найти девушку, которая была бы от него без ума, и такие имелись рядом с ним. Вопреки этому, по какой-то непонятной для меня причине, Игорь был зациклен именно на мне с тех самых пор, как мы познакомились в глубоком детстве. Стоит ли говорить, что всё началось с того, что он дёргал меня за косу и бил ранцем, а затем, ближе к старшим классам, догадался предпринять попытки ухаживания.

Мне самой было непонятно, почему я не способна испытывать к нему хотя бы какие-то чувства, кроме презрения и отвращения. Возможно, всё из-за того, что мне никто не давал права выбора, никто не спросил, нужны ли мне эти с ним отношения с самой школьной скамьи. Мои подружки возмущались и не понимали моей холодности к Игорю, им было невдомёк, почему я отфутболиваю такого завидного жениха своим безразличием.

От этих мыслей обида вновь поднялась вверх, вызывая слёзы жалости к самой себе, и я отворачиваю лицо, быстро моргая, надеясь, что он не заметит ничего.

– Игорь, я не хочу ехать на дачу твоего отца, – произношу я порывисто и резко на сбивающемся от напряжения дыхании. Он запросто может меня там запереть на несколько дней под предлогом, что я устала и мне стоит отдохнуть, хотя ему отлично известно, что скоро сессия и мне нельзя пропускать занятия. Я ненавидела этот дом, который становился для меня не раз тюрьмой.

Нет, он пока еще не посмел причинить мне реальный физический вред, хотя я читала в его глазах это желание, оттого и не знала, насколько его дальше хватит, когда терпение закончится и он поднимет на меня руку. Но абсолютно уверена – это обязательно случится, если я буду с ним. Игорь успешно и методично на протяжении последних лет пытался уничтожить мою личность, стереть и записать заново, а отец ему в этом не мешал. Потворствовал.

Мой «жених» резко давит на тормоза, и машина останавливается посреди объездной дороги, ведущей в сторону закрытого поселка, где располагались дома обеспеченных жителей города N.

– Не хочешь ехать – пойдёшь пешком, – раздражённо выплёвывает Игорь, затем выходит из машины и с силой вытаскивает меня из неё, так что я падаю в сугроб.

Отсюда до города пешком никак не добраться, да и машины крайне редко выбирают этот путь, – не каждая может проехать по просёлочной дороге, рискуя застрять, зато через пару часов я могу оказаться у дверей злополучной дачи.

Он не знает, но я лучше пройду пять километров по метели, чем буду дальше находиться в его обществе. Жаль только, что он имел привычку возвращаться.

4.Богдан

Ехать вечером по ухабистой дороге в сопровождении метели не самое большое удовольствие, хуже этого только место, куда я следовал. Хмельницкий вызвал меня, как и всегда, когда ему требовались мои мозги или ствол. Не такой я себе представлял свою карьеру, когда получал красный диплом, хотя, должен отметить, новое поприще показало мои таланты с другой стороны.

Я знал, что могу плохо закончить, иной исход скорее удивит меня. И также знал, что непременно найдётся тот, кто с готовностью рискнёт своей жизнью, лишь бы сдать нового человека Хмеля, которому он поручал выполнять самые грязные и опасные дела. У кого-то я даже вызывал зависть, потому что, несмотря на то, как пришёл в группировку, Хмель доверял мне больше других. Спиной ко мне он вряд ли когда-нибудь повернётся, понимая, насколько сильно я желаю вонзить между его лопаток нож, но в отличие от многих его приспешников, которым Хмель отдавал приказы, я не совершал ошибок. Никогда.

Поначалу я подумывал, что стоит сбежать, не понимал, как смогу выжить среди того Ада, в который попал после смерти отца. Эти трусливые мысли бились в моей голове, как клопы, что летят на свет, но оказываются расплющенными на стекле оконной рамы, совершая бесполезные попытки снова и снова. Но я не мог себе позволить такой роскоши, как выбирать своё будущее. Больше не мог.

Моё внимание привлекло яркое пятно, что маячило у дороги, и, когда фары осветили силуэт, я резко остановил автомобиль. Бывают же совпадения! Отъехал назад, чтобы убедиться, что это Бэмби, а не ночная бабочка, решившая, что в розовом пуховике сможет найти купца на своё утеплённое тело по дороге, где вероятнее встретиться с трактористом. Стоит, испуганно разглядывая мой затонированный джип, понимая, что на её пути могло остановиться настоящее зло.

Вышел из машины, пытаясь понять, что девчонка делает в это время одна на дороге, где до ближайшей остановки в город нужно пройти несколько километров борясь с метелью. Она не сразу узнаёт меня, а я не сразу забываю нацепить на своё лицо маску бывшего студента-отличника, слишком привык за последние годы смотреть не на людей, а сквозь них. Вот и сейчас страх Бэмби на мгновение усиливается, а затем она потихоньку оттаивает, узнавая меня, и выдыхает скопившееся напряжение.

– Ты, – произносит, но я не слышу, только понимаю по движению её губ, и подхожу ближе, потому что вид у неё такой, будто она не сдвинется с места.

Вижу, что она напряжена, но больше не напугана, хотя мне отчего-то кажется, что такая правильная девочка, оказавшаяся в сумерках на пустой дороге, должна быть как минимум взволнована. Но девчонка крайне спокойна, на мой взгляд даже излишне, ведь она знает, что бывает с гуляющими в одиночестве девушками.

Каждая зарождающаяся в моей голове догадка об этой девочке и её семье страннее предыдущей.

– Не хочешь сесть в мою машину? – спрашиваю, а сам удивляюсь своему вопросу: разве у неё есть какой-то выбор.

Но Бэмби нерешительно качает головой.

– Это плохая идея, – отвечает упрямо, и я склоняюсь ближе, чтобы расслышать, – за мной скоро приедут, а тебе лучше уехать.

От этих слов брови удивлённо поднимаются: пока я тут стою, ещё ни одна машина не проехала, только ветер и снег. Оставлять её практически посреди поля – плохая идея. Мы смотрим друг на друга, и я подумываю о том, что кинуть её в багажник предпочтительнее, нежели читать завтра в сводке новостей о трупе девушки, найденном утром кем-то из местных жителей.

– Садись в машину, – приказываю тоном, не терпящим возражений, и наблюдаю, как её глаза неожиданно наполняются злостью, и эта реакция меня удивляет ещё больше. Между тем девушка, не произнося ни слова, разворачивается и идёт от меня в противоположную сторону, по проложенной моими шинами дороге в город.

Чёртова девчонка! Не оставлять же её здесь одну!

К сожалению, я ещё не выкинул из головы планы на неё, поэтому с большим трудом пересиливаю желание грубо затолкать её в автомобиль, не интересуясь её мнением. Вместо этого я в два шага нагоняю девушку и сжимаю пальцы на её предплечье, утопая в мягком пуховике, чтобы потянуть на себя. Она останавливается, но и не думает оборачиваться ко мне. Мы стоим так несколько мгновений, пока я с досадой готовлюсь увидеть на её лице слёзы, знаменующие начало истерики. Но Бэмби удивляет меня.

Когда Ульяна всё же оборачивается, я замечаю, что сейчас она совсем не похожа на ту девочку, что мне пришлось «спасать» от плохих ребят, скорее на маленькую разъярённую фурию, готовящуюся выцарапать мне глаза. Знать бы за что.

Евстигнеева стоит, плотно сжимая губы, словно боится сказать что-то, о чём потом может крупно пожалеть. Чужие фары освещают её лицо, и я уже хочу обернуться и увидеть человека, который, судя по всему, прибыл за ней, но она останавливает меня, сжав в кулаке ворот моей распахнутой куртки.

Словно наблюдая за происходящим со стороны, я вижу приближение её губ и осознаю, что она планирует меня поцеловать, хотя наш короткий диалог вовсе не вёл к этому.

В паре миллиметров от меня Бэмби в нерешительности замирает. Я не подталкиваю её, не двигаюсь с места, лишь позволяю ей притягивать себя. Мы смотрим друг другу в глаза, пока меня охватывает интерес, а её смятение – должно быть, смелость начинает отпускать, но она совершает последнее движение, необходимое для нашего соприкосновения, и из меня будто вытаскивают чеку.

Её губы тёплые, почти горячие. Она замирает, не двигается, оказавшись прижатой к моим губам, и я позволяю себе расслабиться и отдаться накатывающему желанию. Одной рукой привлекая теснее к себе, опасаясь, что этот маленький испуганный оленёнок сейчас сбежит от меня, другой – касаюсь её затылка, пропуская сквозь пальцы мягкий шёлк волос под шапочкой, которая спустя пару мгновений летит в снег. Меня больше не волнует приехавший за ней человек, мороз, вопросы о том, что её сюда занесло, и ожидающий меня Хмельницкий. Сейчас она центр моей вселенной, и единственное моё желание – это узнать сладость её губ, которые я стремлюсь распробовать, будто впервые вкушаю экзотический фрукт.

Ульяна резко обрывает поцелуй, заставляя меня испытать разочарование, и заглядывает за моё плечо в сторону машины, которая проехала мимо мгновение назад. Она ещё в моих объятиях, и я чувствую, как её потряхивает, только не уверен, что это я причина подобного возбуждения.

Девушка вырывается, будто не она сама кинулась мне на шею минутой ранее, но я всё же отлепляю от неё свои руки и отпускаю, хотя ни черта не понимаю, что это сейчас было.

– Подвези меня, пожалуйста, до остановки, – смотря куда угодно, но только не на меня, просит с пунцовым от смущения лицом. Некоторое время мы стоим не двигаясь с места, пока я сверлю её взглядом, ожидая, что она хоть что-нибудь скажет. Очевидно, объяснять свои поступки Бэмби сегодня не планирует.

Я поднимаю её шапку и, испытывая слишком яркий калейдоскоп чувств для мимолётного поцелуя, молча возвращаюсь к машине, впервые за долгое время ощущая растерянность.

Последние годы мне неплохо удавалось справляться с одной важной в нашем деле задачей – во что бы то ни стало оставлять холодным сердце. Так проще и безопаснее для всех. Я намеренно возвёл к нему тысячи препятствий, вырыл ров и повесил на двери тяжёлый замок, потому что больше никогда не планировал его использовать иначе, кроме как для прогона крови по венам.

Девушки, которые сами летели на мой губительный свет, не боялись опалить о него свои крылышки. Им нравилось играть с моим огнём, а я не боялся оставить от них лишь пепел. Я был плохим, и они не лучше, с дочерью мента всё сложнее.

К Хмельницкому я опоздал на час, но оправдываться перед ним не имел никакого желания. Что он мне сделает, заставит убирать неугодных людей?

– Здравствуйте, Иван Фёдорович, – приветствую его, пожимая широкую сухую ладонь мужчины немногим за пятьдесят.

Знаю, к нему никто так не обращался, да и не принято было в этих кругах.

– Ну, здравствуй, Красавчик, – с ехидной улыбкой отвечает он мне.

Хмель с самого начала нашего знакомства наедине называл меня именно так, стараясь вывести на эмоции. Порой мне казалось, что он воспитывает меня, словно считая, будто я слишком интеллигентен для этой среды, но мне никогда не стать таким, как вся его шайка, ведь исходный материал у меня совсем иной.