Две тысячи журавлей

– Разве могут могущественные даймё бояться какого-то аристократа?

– Я тоже в этом всю жизнь сомневался, но, как оказалось, очень даже могут! – радостно затараторил Акутоо. – Ведь даймё любят прихвастнуть своей властью, гордостью и деньгами, но поскольку сёгуну не выгодно, чтобы они становились слишком сильными, их семьи заставляют жить в Эдо, а самих дайме – полгода жить с семьёй, полгода – в своих владениях. Чтобы прихвастнуть своей роскошью, они обставляют свои переезды с шиком, развлекая встречный народ своими пышными процессиями. Вот только денег на переезды уходит немерянно, где уж им на мятеж скопить-то? Мало даймё этих хлопот, так некий аристократ добавил им головной боли выше крыши! Разъезжает, видите ли, по храмам близ Киото, но почему-то между молитвами успевает и на пути дайме и их свит появиться. И несчастным дайме приходилось с лошади слезать, на колени перед негодяем падать, ведь аристократы выше их по статусу, как ни крути, пусть даже у них усадьба обветшала, а денег с кошкин лоб! Мало тому человеку унижать даймё, причём, обращался он к ним так почтительно, что ни придраться ни к чему, так ещё и вздумал их шантажировать. Шлёт, значится, им письма следующего содержания: «Не заплатите золотыми монетами нижеуказанную сумму – и я выеду вам навстречу, чтобы поприветствовать вас». А сумма-то за его милосердие к их гордости растёт день ото дня! – оборотень ухмыльнулся. – До того разжился, что и усадьбу починил, и нарядов себе накупил, и вещей дорогих, и книг, и всякой иной роскошной пакости. Женился выгодно – и ещё больше богатства приобрёл. А как он землевладельцев-то замучил! Ох, словами трудно описать!

Однако же Акутоо постарался изобразить встречу даймё и корыстного аристократа, меняя голоса и движения, изображая то хитреца, то оскорблённого богача, вынужденного кланяться, то довольных слуг последнего. Я хохотал долго и громко, упиваясь актёрским мастерством своего приятеля.

Мы уже почти дошли до моей деревни, когда оборотень вдруг неожиданно посерьёзнел:

– Говорят, что он дочери своей ничего не подарил, хотя не обеднел бы, если бы одел её роскошно и всю её комнату подарками завалил. Кстати, с дочкой его произошла презабавнейшая вещь. Приглянулась она одному они, ну, тот, значится, принялся её из дому выманивать, чтобы, значится, съесть или соблазнить, – и Акутоо опять расплылся в радостной улыбке. – А девчонка-то, девчонка из дому вышла, ночью, да стихами его до того заболтала, что бедолага её до самого монастыря и довёл, и сам того не заметил, заслушавшись! Как он теперь страдает, как страдает! – и оборотень счастливо захихикал. – Ведь такой напасти и врагу не пожелаешь! Что бы демон – и помог девчонке благополучно добраться до храма! – приятель опять стал серьёзным: – Я, право, не знаю, кому тут больше сочувствовать. Не то этому они, который так вляпался, что стал всеобщим посмешищем, не то девчонке, умеющей рассказывать стихи, ведь ей теперь не поздоровится. Этот они в гневе ужасен! Сам-то я не видел, как он дерётся, но слышал…

Я спохватился:

– А откуда ты знаешь про этого демона и про аристократа, что из даймё деньги выколачивает?

– А меня на днях навестило знакомое привидение. Оно большую часть своего существования после смерти проводит в столице, ищет того, кто её погубил, но никак всё не найдёт. Ну, иногда и приведению хочется развлечься, так что она бродит по Ниппон и сплетничает со всеми духами и чудовищами, которым охота поболтать. И до чего занятные выкапывает истории, прямо слов нет! Если бы одеть её поприличнее, заставить улыбаться по-человечески, да рассказывать истории не монотонно, мрачно, жутко, а с огоньком, то можно было бы открыть свой театр да сколотить целое состояние!

Акутоо мечтательно ухмыльнулся, но быстро погрустнел:

– Увы, сколько ни бьюсь я, нет ей дела до богатства! Ой, а мы уж и пришли!

Увидев деревню, из которой вскоре мог уйти в незнакомое мне место, я сразу помрачнел.

Отец угрюмо бродил возле дома, то и дело оглядываясь на дорогу. Увидев меня в сопровождении старого монаха в потрёпанном чёрном одеянии, недоумённо поднял брови. Правда, он сразу же приметил мою правую руку, сжатую между деревянными дощечками, перевязанную, придерживаемую старой верёвкой – и лицо его окаменело. Видимо, мама, готовящая завтрак, как-то наблюдала за мужем или прислушивалась к его вздохам и шаркающим шагам, потому стоило ему замереть, как она тотчас же выскользнула из дома. За ней вылетели на улицу мои сёстры и брат.

Акутоо слегка сжал мою левую ладонь, словно говоря: «Не бойся, дружище!». Я подошёл вместе с ним к дому, не поднимая головы от дороги.

– Добрый день! – первым заговорил оборотень, не дав моим родным времени на обдумывание разговора. – Нашёл я этого мальчонку в лесу, одного. Не дело юнцу болтаться далеко от дома.

– Да этот негодник всё время убегает! – проворчала мать.

– Обычно люди бегут домой, а не из дома, – невозмутимо произнёс лжемонах.

За этим невинным замечанием мне почудилась смесь гнева и ненависти. Надо же, как он из-за меня сердится!

– Он упрям до невозможности! – мрачно сказала женщина.

Отец молча, но осторожно отодвинул её в сторону, выступил вперёд:

– Спасибо вам, достопочтенный, за заботу о мальце. За помощь ему и за возвращение домой. Надеюсь, вы не сочтёте за оскорбление скромную трапезу в нашем доме?

– Кушать я люблю, – радостно ответил старик, потирая свободной рукой живот.

Мрачно посмотрел на него. Мать рванулась вперёд. Оборотень ловко перехватил её руку:

– Не обижайте сынишку. Он у вас куда добродетельнее старого монаха. Видите, заботится, как бы я не сошёл с правильного пути, – приятель ласково потрепал меня по щеке.

Издевается?!

И остался Акутоо в нашем доме на завтрак. Старшая сестра принесла ему палочки, чашку для риса и чашку для чая, припасаемые для гостей. Мать торжественно поднесла старому монаху голову варёной рыбы. Следующий за головой кусок рыбы воцарился на тарелке главы семейства. Потом – на моей тарелке, затем на тарелке Такэру, матери, старшей сестры и, наконец, на тарелке Асахикари.

Я долго и безуспешно пытался поймать кусочек рыбы палочками, взятыми левой рукой. Родственники молчали и старались не смотреть в мою сторону. Лицо отца ничего не выражало. Не выдержав, Акутоо отобрал у меня палочки – ему не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы вырвать хаси из моей слабой руки – подхватил кусочек рыбы и протянул мне. Я забрал подачку, съел, хорошо прожевал, проглотил и вежливо поблагодарил его. Чувствовал себя ужасно: мало того, что пользы от меня почти никакой, так им ещё и придётся возиться со мной, вкладывая мне еду в рот. Нет, ни за что! Я научусь держать палочки в левой руке!

Аса-тян переложила в мою чашку почти все свои маринованные сливы – себе сестрица оставила только две – и проворчала:

– Что-то сегодня мне совсем не хочется слив!

За что получила многообещающий взгляд матери и притворно смутилась. Милая Асахикари, ты всегда стараешься выручить меня! Пожалуй, в нашей семье ты для меня самый дорогой человек! То есть, надо, разумеется, любить и уважать своих родителей. И, пожалуй, я их люблю, даже отца, сломавшего мне руку. Разумеется, я уважаю их, ибо как же без этого жить? Если такое ничтожество как я не будет уважать родителей, да забудет о благодарности, то лучше такому мерзавцу вообще не жить! И всё же, когда я вижу милую и робкую улыбку младшей сестрёнки, внутри меня что-то теплеет, нежно, чарующе. Только бы ты была счастлива, родная! Мне всё равно, что станет со мной, но только бы ты!..

Борясь с подступившими слезами, взял левой рукой сливу и отправил в рот. Её терпкий солёный вкус заставил меня поморщиться, и всё же я взял затем вторую, третью. Их было удобно брать здоровой рукой. Всё ж таки не палочки держать!

Асахикари вовремя заметила, когда я переел слив. Подсела ко мне, своими палочками подхватила кусочек рыбы с моей тарелки, протянула мне. Заботливо улыбнулась. Думаю, её будущему мужу страшно повезёт. Надеюсь, он будет хранить её как зеницу ока. А если посмеет обидеть её, тогда я… я… я его убью!

Хотя мой кусок рыбы был ближе к голове, хотя мать меня при госте моей бесполезностью не попрекнула, моя еда всё равно окрасилась в горький привкус, ведь мне редко удавалось наловить рыбы, а вот младший брат в этом изрядно преуспел. Судя по вкусу, рыба была поймана им в речке неподалёку от деревни ещё рано утром. Свежая, вкусная. С трудом проглотил свою долю рыбы, задумчиво начал грызть очередную маринованную сливу. Затем глубоко вздохнул, осторожно забрал свои хаси у Асахикари и начал упражняться в поимке овощей.

Мучился я долго. Акутоо то и дело не выдерживал и пытался меня подкормить, за что получил от меня немало злобных взглядов, что в свою очередь, повлекло немало сердитых взглядов от матери. Но мне надоело быть беспомощным. Почему-то особая злоба пробрала меня именно теперь, когда я больше не мог пользоваться правой рукой. Надоело быть обузой! О, может, поучиться ловить рыбу левой рукой? И ничего другого, кроме как собой добытого, не есть, тогда или умру с голода, или преуспею.

Все уже оканчивали третью смену блюд, когда мне наконец-то удалось поймать первый кусочек редьки. О, как же я был счастлив! Второй кусочек никак не желал попадаться в мои хаси. Потеряв терпение, пронзил негодяя одной из палочек и таким неправильным способом наконец-то смог его прикончить.

– А у тебя почти получилось взять его как положено, – осуждающе произнёс гость, за что подвергся уничтожающему взгляду Асахикари.

Уныло опустил голову.

– Между прочим, когда-то ты даже не умел ни ходить, ни говорить, а сейчас вполне себе научился, – продолжил Акутоо.

Проворчал:

– Это другое.

– Одно и то же, – заупрямился оборотень.

Обиженно выдохнул:

– Ходить и говорить намного легче!

– Тебе сейчас так кажется, а вначале тебе это было сложно.

– Нет, тут не то…

– Отговорки неудачника! – огрызнулся гость, и оскал на лице старого монаха чем-то напомнил звериный.

– Как ты можешь?! – обиделся я. – Выбрал время для издёвок!

– Над слабаком издеваться – это сплошное удовольствие! – язвительная усмешка.

Возмущённо заорал:

– Акутоо!

– Что, бывший Смелый? – оборотень осклабился.