Сокровища Русского Мира. Сборник статей о писателях

«Убедительно, строго, ласково
Сам себе говорю: «Держись!»
И —по методу Станиславского —
С облаков опускаюсь в жизнь».

Но финал творческой судьбы сорокатрехлетнего поэта был далек от «хэппи энда» возможность необходимого Марьеву диалога с миром уменьшилась, сама марьевская вселенная сузилась от дружбы со всеми до круга близких душ. Что же произошло? Изменилось время. Но большой поэт не может легко меняться в угоду политике государства. Как писал Михаил Светлов: «Я сам лучше брошусь под паровоз, чем брошу на рельсы героя.» Пока хватает сил, поэт будет протестовать протестовать против механической смены рельс, ломки судеб, попавших под колесо истории. Когда протест уже станет бесполезным, наступает трагическая развязка – любая: дуэль, самоубийство, смерть от накопившихся за все годы борьбы недугов. У Марьева, который, как и его любимый поэт Маяковский, был «сплошное сердце», как раз сердце и подвело. Наверное, немалую роль здесь сыграл разгром клуба имени Пилипенко, лидером которого он был. Разгрому этому Марьев противостоять не сумел, да особо и не попытался, видел – время меняется невозвратимо. И неожиданно, как его собственный персонаж, поэт оказался не на своей улице. Правда, преподавал античную литературу, пробовал увлечься эстетикой, но прежнего горения уже не было. Да и не мог он себе его позволить. Времени оставалось все меньше.

Сначала ему, видимо, казалось, что ограничения свободы не коснутся кипения самой народной жизни, что разные чиновничьи ухищрения не пройдут проверки временем и обнаружат свою несостоятельность, как возводимая совсем недавно в научный культ теория Лысенко, опиравшегося на эксперименты энтузиаста Мичурина. Поэтому такое задорное и оптимистическое стихотворение о садовниках, можно сказать, прямо продолжающее стихотворение о повсеместном вытеснении дураков:

«Садовники, уж эти мне садовники!
Обриты тополя, как уголовники.
От лязга ножниц ежится июль:
– Под нуль его, кудрявого! Под нуль!..
…Торопятся садовники бессонные
Мичуринские видеть чудеса,
А рядом, за казенными газонами,
Гудят в полнеба вольные леса,
Поют дрозды,
Листва сквозная светится,
Порхают в солнце бабочки с утра,
Уж если здесь сосна с осиной встретятся,
Так накрепко,
Навек
Без топора»

Но вот прошло немного времени и поэт явственно чувствует: победа не на его стороне. Появляется венок сонетов «Дело о соловьях» – на первый взгляд трагедия разбитой любви двух зрелых людей. У нее – ребенок, у него – жена, их разлучило общественное мнение. Все так просто, даже банально. Мелодрама, одним словом! Но стоит прочесть повнимательнее и поймете, что отношения двоих – прежде всего метафора крушения надежд шестидесятников на торжество любви в мире, населенном родственными душами. Начинается венок сонетов характерным для Марьева риторическим вопросом: «Зачем гремели соловьи ночами?»

Птицы эти устойчиво, наряду с деревьями, входят в контекст марьевского творчества.

«– Как пишут стих?
– Так соловей поет».

Это одна из моделей поэтического творчества, просматриваемая автором («Как пишут стихи.»). Но, если там Марьев эту модель отбрасывает, поднимаясь до высшей требовательности к себе: стихи надо писать кровью, – то в стихотворении «Соловей» крылатый певец становится своеобразным двойником поэта. Смысл соловьиной песни над кладбищем, когда певец «горячим (характерный для Марьева эпитет) ртом расколол студеный воздух», говорит сам за себя.

«Ах, не верьте этой смерти,
Если розы завились,
Если там, на парапете
Снова двое обнялись,
Если радуется ветер,
Если празднуется жизнь!»
И тут со своей песней вступает сам поэт.
«Ах, соловушка-разбойник,
Я от зависти горю —
Я поэт, а не покойник:
Я уверовал в зарю!
Я и сам молчал до срока
Над курганами бумаг,
Я и сам летал высоко
Над ловушками деляг…
…Понимаю! Понимаю!
Все, как надо, принимаю,
Верю собственным крылам.
Только ветер! Только поле!
Только песня! Только воля!
Только
сердце
пополам».

Словом Марьев говорил соловью, а вместе с ним жизни и поэзии: «Верю!» В «Деле о соловьях» больше никакой уверенности нет. Его лирический персонаж рефлексирует и уже в первой фразе «Зачем гремели соловьи ночами?» зашифровано сомнение и в смысле жизни, и в призвании поэта. Мироощущение поколения, а не только этих влюбленных обобщено в поэме и вылилось в двух афористичных по-марьевски строчках.

«Мы солнца и весны не замечали:
Мы сами были солнцем и весной».

Я провела эксперимент. Из действительно трагической истории разлученных, самой судьбой, казалось, друг другу предназначенных (нет повести печальнее на свете) я извлекла те емкие строчки, которые представляют воочию кризис лучших представителей поколения. Вот, что получилось:

«Жестокий мир! Мы рождены врачами:
Лечить тебя от злобы и тоски!
Ты лезешь в душу ржавыми ключами,
Ты сединою нам солишь виски.
Мы стиснуты молвою и толпою:
Ее законов – не перешагнуть!
Чужие взгляды нам пронзают грудь.
Чужие мы. Идем тропой чужою.
Все, что боятся называть судьбою,
Сбывалось в срок, не удивляя нас;
Казалось – мы учавстуем с тобою
В нелепом фильме, виденном не раз.
Мы отступали, отдавая с боем
За пядью пядь, – и прежний пыл не гас.
Но даже нашей близости запоем…
Не оправдать похмелья горький час».

Кстати, «запой» в поэме – это целительная для души выпивка в дружеской компании, не только близость с возлюбленной.

«Что чудилось в закатах и рассветах
Я отыскать на свете не сумел.
Но я – искал! Восторжен и несмел,
Ни у кого не спрашивал совета!
Я детского не выполнил обета,
И сердце душит тайная броня.
За всех живых – живое хороня,
Идти вперед – старинный долг поэта.
Как пережить мне этот подлый час?
Я в первый раз не поднимаю глаз,
И в первый раз тоскую о причале.
О ветер странствий! Дай тебя обнять!
Зачем гремели соловьи ночами?»

Вот здесь, на мой взгляд, истинное, трагическое завершение венка сонетов, развязка скрытого его содержания, глубокий марьевский шифр. Что именно в глубине строк надо искать подлинный, заложенный автором смысл мне подсказывает некая необязательность содержания последнего, обобщающего сонета, далекого от обычных афористических концовок поэта. Краткая его схема: мы друг друга любили (перечень деталей окружающей среды – соловьи, цветущая черемуха, трамвай, летящий в суету, телефонные разговоры) ну, а вспомнится что плохое, «вино погасит сердца маету». Даже здесь в таком успокоительном контексте строчка звучит самоубийственно для певца «сгорающих сердец». Но мы все знали – «знали цену горя и любви», то есть опыт нас обогатил. Думается, генеральная мысль поэмы не в этом и венок сонетов был нужен Марьеву не для самовыражения, а для тонкой маскировки подлинной трагедии изящной и редко тогда используемой формой.